Машина снов (СИ)

– Ты можешь мучать меня сколько угодно, но тебе конец, Чиншин!

Он захохотал, отползая ещё чуть подальше, в тень орляка, и продолжил:

– Он сказал тебе, что спас меня от прислужников Темура? А зачем? Посмотри на меня. Неужели есть на свете человек, который захочет выжить после такого?! Я был гибким, ловким, сильным, куражистым. Меня любили бабы. У меня было всё. А теперь я калека. Но смотри!

Лян вдруг быстро подскочил к Марку, схватил его за руку, державшую стилет, и ткнул себя в горло.

Марко почувствовал знакомый отклик клинка, входившего в плоть, но Лян продолжал улыбаться:

– Видишь? Я как тряпичная кукла! Я даже умереть не могу сам! Я со скалы прыгал, забрался на самую крышу усадьбы, на самый конёк того домика над обрывом, в котором ты нашёл его тело, бросился вниз, летел, наверное, час до дна ущелья, больно было – даже не знаю, как описать! И что? Встал через два дня и пошёл как ни в чём не бывало!

Марко потянул клинок на себя, обтёр его подолом, убрал в ножны и посмотрел на тело, лежащее в двух десятках шагов поодаль. Чиншин по‑прежнему казался безмятежным и безобидным.

– Посмотри на меня, Человек с Луны! – зашептал Лян, обдавая Марка дурным дыханием. – Послушай! Наверняка он сказал тебе, что откроет какой‑то секрет, да? Что‑то важное? Ты кого‑то искал? Мне он тоже когда‑то давно рассказал, где лежит золото бывшего управителя Канбалу, который правил городом ещё при прошлой династии. Но потом, когда проходит время, ты внезапно понимаешь, что все эти секреты ты знал и сам. Он не всеведущ, он просто читает твои мысли, а потом рассказывает их тебе самому! Не верь ему, он такой же, как его братья! Все они, проклятое степное семя, сорняки, пустынная саранча, обрушившаяся на нас, не имеют ни чести, ни совести!

– И это говорит вор? – поднял бровь Марко.

– Да, когда‑то я был вором, – кивнул Лян Простак. – Но это моя работа, это моя судьба. Все в моей семье были ворами испокон веков, и мне на роду было написано воровать. Но это не означает, что у меня нет достоинства! У нас, воров, есть свой закон. И только у золотых доспехов, у дворцовых чиновников нет ничего. Лишь алчность.

– Что ты хочешь от меня?

– Чтобы ты заглянул в своё сердце и сделал то, что велит тебе долг. А не то, о чём просит тебя Чиншин.

– А если это одно и то же?

– Тогда тебе ничего не стоит сначала убить его, а потом уже выполнить тот долг, который ты за собой чувствуешь.

Лян всматривался в глаза Марка так настойчиво, словно хотел увидеть там лекарство от своих мучений, словно там был написан ответ на вопрос, как вернуть себе то, что отнял у него мучитель Темур. «Что я теряю?» – пронеслось в голове Марка. Этот вопрос повис в пустоте. Песок под сапогами Марка вёл себя странно спокойно.

– Я убью его, и ты умрёшь? – переспросил Марко.

– Хвала небесам, да! Наконец‑то! Я умру в тот же миг, как он выдохнет в последний раз.

– А если он умудрится сделать меня своим рабом вместо тебя, ты ведь уже не нужен будешь ему, так? Почему же ты тогда заботишься о моей судьбе?

– Не буду нужен? – переспросил Лян и нахмурился. – Нет, он всё равно меня не оставит. Помнишь Цзы Чэня?

– Толстого евнуха? Конечно.

– Знаешь, где он?

– М‑м‑м… Нет. Последнее, что я помню о нём, – его пытали по приказу Великого хана.

– Его пытали потому, что император заподозрил нечто.И чутьё его не подвело: Цзы Чэнь служил Чиншину ещё задолго до меня, многие годы. После пыток его хотели посадить на кол, но император изволили пошутить, что «такая смерть будет слишком приятной для его развратной задницы», и для евнуха построили самую большую виселицу во всей Поднебесной. Но, увы, убить не смогли. Он жив и сейчас. Чиншин точно так же «спас» его, как и меня, вытащив из петли. У тебя, очевидно, не было времени заглянуть в подвалы усадьбы. Это огромные лабиринты. Они тянутся вглубь земли как минимум на пару ли. Цзы Чэнь там. Вместе с тысячами живых трупов, такими, как я и он. И все они на этом свете только для того, чтобы поддерживать в Чиншине жизненный огонь! Они там. Сотни. Тысячи. Десятки тысяч. Смердят, жрут друг друга и сами себя. Ты только представь! Они едят собственную плоть! Но никак не умирают. Боль даёт им ярость, а ярость даёт энергию, которая питает Чиншина. Ты видел хотя бы одно живое существо рядом с усадьбой? Хотя бы москита? Кузнечика? В лесу вокруг полно всякого зверья, но в двадцати шагах от усадьбы всё словно отравлено. Они чувствуют!

Марко выпрямился. Ему чудился топот чужих ног, сбивчивое дыхание бегущих, безмозглых живых мертвецов, управляемых чужой волей, несущихся сейчас к нему в попытке защитить хозяина. Лян поднял с земли камень и решительно двинулся к Чиншину, но пройдя два‑три шага, рухнул наземь, скрученный приступом боли. Марку показалось даже, что откуда‑то из‑под крон высоченного бамбука донёсся хохот принца, спящего противоестественным сном.

– Если для Тёмного человека не существует пространства, значит я встречу его здесь, – сказал Марко, глядя в безмятежное лицо чингизида. – Но тебе, Чиншин, этой встречи, увы, не пережить. Твоя судьба – стать наживкой.

Он поиграл стилетом, слегка медля, как медлит пловец, осторожно щупающий воду большим пальцем ноги, почувствовал, как прекрасно сбалансированный клинок ублажает руку прохладной тяжестью, и аккуратно срезал с глаз Чиншина бумажки с иероглифами. И тут же его накрыло волной обжигающего холода.

*****Двадцать шесть.

Холод нарастал. Мысли разваливались. На куски. Марко срезал амулеты. Сначала с запястий Чиншина. Потом с щиколоток. Вздохнул. Устал. Словно всю ночь. Плыл в холодной. Воде. Мысли. Распадаются. Страшно. Холодает. Но я сильнее. Тебе не вырваться, Чиншин. Вынул кресало. Чик. Чик. Никак. Чик. О, искра. Лян хочет помочь. Не может. Подойти. Сразу падает. Кричит. Визжит как ошпаренный. Хлопок затлел. Пошёл огонёк. Марко нагрел стилет. Закусив губу. Срезал. Толстый слой воска. С ладоней. Только бы. Не сломать. Эти длинные ногти. Обмыл лезвие. Снова подогрел. Срезал. Толстый слой воска. Со стоп. Когда взрезал иероглифы. Услышал. Стон. Показалось? Стонал Чиншин. Но стон был. Не из тела. Откуда‑то сверху. Сейчас меня отпустит. Боже как холодно. Морщась от брезгливости. Выковырял воск из. Царственного ануса. Фу. Счистил воск. С царственного члена. Фу. Долго мыл нож. Как. Трудно. Двигаться. Думать. Холодная воля. Чья‑ то. Проникает в голову. Сердце кто‑то сжал. Как льдом. Обложил.

Как лягушка. Вмёрзшая в лёд. Не могу. Пошевелиться. Но надо. Очистил от воска. Одно ухо. Второе.

Перевёл дух. Полежал. Попросил Ляна. Не визжать. Аккуратнее. Аккуратнее. Кончиком лезвия. Взрезал шов. Освободил рот. Потом выковырял воск. Из ноздрей. Это трудно. Ещё немного отдохнул. Сейчас самое трудное. Глаза. Надо раскрыть. Веки. Ругаясь. Дрожа. От напряжения. Срезал нитки с век. Руки одеревенели. Как холодно. Раздвинул губы. Зубы совсем белые. Просунул стилет. Слегка раздвинул челюсти.

Ффффуууааххххааааааааа… Тихий‑тихий вздох прокатился по телу Чиншина, и холод моментально ушёл, оставив Марка в покое, сердце забилось чаще, словно чьи‑то руки, сжимавшие его, разжали хватку стальных пальцев и сердечная мышца вырвалась на волю, попытавшись сразу же наверстать утерянный ритм, Марко вскочил на ноги, чувствуя, как одеревенение словно обваливается с тела коркой, осыпается окалиной, возвращая ему природную гибкость. Он взмахнул стилетом, с удо‑ вольствием вслушиваясь в звук, с которым узкое лезвие рассекало воздух.

Лян сделал к нему несколько шагов. Успел сказать «спасибо» и умер. На изуродованном лице вора играла блаженная улыбка. То, что мгновение назад было Чиншином, разлагалось на глазах. Лиловая патина стремительно покрывала мертвеющую кожу, пятна тления проступали тут и там, сквозь поры кожи начала сочиться неприятная, дурнопахнущая слизь, там, где были восковые пробки, дерма превратилась в подобие тончайшего пергамента и стала оранжевой, с сухим треском лопнула кожа на вздувшемся животе, из брюшины вылетели чёрные брызги, Марко еле успел отскочить в сторону. Чёрные невидящие глаза Чиншина быстро блёкли, радужку застило белёсым, белки желтели, коричневели, сохли, веки ввалились, заострился нос, кожа на лице натянулась как на барабане, оскалив крошащиеся зубы в противоестественной улыбке.