Машина снов (СИ)

А ты? Ты сам отпустил ли её? Ведь и твой отец преподал тебе великолепный урок ненависти, не так ли? Ты порицаешь меня. А сам? Ты. Сам. Что?

Ты ударил меня прямо в развёрстую рану, надо признать. И да, мы действительно куда больше похожи, чем я мог бы предположить. Эта извечная игра в любовь‑ненависть, словно попытка угадать погоду, будет ли ясно или пойдёт дождь, поцелует ли тебя тот, кто является средоточием всего мира, или накажет. Рабство. Унизительнейшая из его форм – добровольное рабство чувств. Секунды и минуты, часы и дни в раболепном ожидании милости или наказанья. Мне казалось, я совершенно отвык от такой жизни, что именно твойотец избавил меня от этого маятника ожиданий и страхов, но позже я осознал, что просто переложил, перенёс на него привычную мне форму подчиняться и раболепствовать. Сместив с божницы собственного отца, я заменил его идеальным портретом того отца, который у меня мог бы быть, и, надо сказать, никто лучше императора Юань не подошёл бы на эту царственную роль. Ведь каждый из нас царевич внутри себя, и властвовать над нами может только император Суши, не так ли?

У тебя был выбор, мальчик. Тот твой тебетский друг, что пытался научить тебя любить эту гадскую жизнь. Он обладал даром выковыривать из её жирной грязи жемчужины даже там, где их трудно было бы заподозрить, отчего же не он стал светильником в твоём алтаре?

Наука любви труднее науки ненависти, ты наверняка знаешь это и сам. Я не смог обуздать своих собственных демонов, не смог преломить гордыню. Шераб Тсеринг уязвлял мою гордость, а император пестовал её. Кому проще довериться? Тому, кто учит палкой, или тому, кто балует? Я поздно понял, что баловством не учат, что лелеять собственные пороки тебя учат только затем, чтобы потом использовать их. Жестокий урок. Сколько крови пролито. Сколько слёз. И всё это время мой настоящий, мой собственный отец невозмутимо взирал на то, как я всё глубже и глубже погружаюсь в пучину этого безумия… Я никак не пойму: он настолько равнодушен или его развлекают мои потуги?

Я думал о том же самом, когда думал о своёмотце. Его извиняло лишь одно обстоятельство – он владыка, повелитель, вершитель судеб. Другой отец не оставил бы меня на попечение нянек, он держал бы меня при себе, учил сложному искусству жить, наставлял, просто был бы рядом, так я говорил себе в те минуты, когда особенно сильно злился на него. Но другого отца, в отличие от тебя, судьба мне не подарила, пришлось довольствоваться дворцовым укладом, где ты, словно волчонок в стае, учишься отнимать кусок у своих же братьев, готовых сожрать тебя в любой момент.

Знаешь, меня восхищает изящество, с которым ты решил эту проблему, мне бы попросту в голову не пришло инсценировать мою собственную смерть. Как ловко! Но ведь кто‑то тебе помог? Кто‑то перенёс твоё тело, кто‑то нанёс на него все эти знаки, нанял охрану, кто‑то заставил весь этот механизм крутиться, это же огромный труд. Кто это? И почему? Как ты заставил его служить тебе?

Я пока не назову тебе имени. Хотя бы потому, что у него множество имён, но ни одно из них не является настоящим. Это тот самый слуга двух господ, юркий слизень, служивший любовником Темуру и одновременно спавший с Тогановой катаянкой. Я пообещал ему, что помогу ему исчезнуть так же, как он помог исчезнуть мне. Жуликоватый, но по‑своему интересный парень. Он катаец. Его отец, дед, прадед, все его пращуры были ворами. Это древний воровской клан, с циньских времён поклоняющийся воровству как высшей религии. У них нет ни достоинства, ни чести, но есть их воровское слово, слово, которое они не могут нарушить. И я стребовал это слово с него. К счастью для меня, постепенно он сошёл с ума. Уже после того, как я… Как я на время оставил тело. Он был близок к Темуру и участвовал в… очень… очень мерзких вещах. Таких мерзких, что ополоумел и всерьёз начал считать себя демоном. Он соорудил себе алтарь, где намалевал странных существ, которым начал поклоняться. На два года он уезжал в Амдо, чтобы познать колдовские ритуалы, сохраняемые тайными последователями Ландармы, царя‑убийцы. Он вернулся очень сильным, но настоящая магия не давалась ему, у него не было к этому природной склонности, и он окончательно сбрендил. Ища зло в чистом виде, он доходил до смешного, спал рядом с трупами воров и убийц, пытался подражать Ичи‑мергену, за что тот чуть не убил его, постоянно искал контактов с тайными магическими орденами. И чем активнее он искал их, тем гуще становилась завеса на его глазах. К счастью для меня, его мания превратила его в послушного болванчика, которым оказалось легко управлять, потакая его идиотской болезни. Я внушил ему, что служу его демоническим способностям, а он в это время выполнял мои указания, получаемые им во сне. Ему даже в голову не пришло, что я не могу и шагу ступить без его помощи, потому что у меня отсутствует тело.

Но что такое отсутствие тела для такого мага, как ты? Ты ведь знал, на что шёл, когда отказался от него, бросив, как дорожную сумку?

Я не бросил его. Моя дорожная сумка ждёт нового путешествия. Я вернусь в своё тело, и оно будет ждать меня, такое же послушное и молодое, как и в тот момент, когда я последний раз выдохнул, много лет назад. Я просто предоставил отцу завоёвывать новые земли и стареть, чахнуть в своей мелочной злобе. И я жду.

Ждёшь? Каково же это? Ждать? Порой люди не могут вынести малейшей разлуки с любимой, с родными, а ты? Твоя страсть куда сильнее, ты ждёшь полноты власти, а это не просто любовь, это страсть, слепая яростная страсть, невыносимая, как страдания больного. Как же ты терпишь это? Видя и зная гораздо больше, чем это доступно любому из смертных, но не имея возможности сделать почти ничего?

С трудом, мой мальчик. С величайшим трудом. Но это терпение родилось не вчера, и это не уникальная черта, принадлежащая только мне. Этот груз достался мне от отца. Ведь и я – сновидец. Ты когда‑ нибудь слышал о том, как возник дворец в Тайду? Великолепный дворец, чудо инженерной мысли, город‑сад, равного которому ещё никогда не было на всей Суше? Отец увидел его во сне. Весь, до мельчайших подробностей, от самого крохотного засова на окне до величественной Пагоды предков. Он увидел каждый орнамент и каждый пилон, каждую улицу и каждый мост, сеть каналов и прудов, крытые отводные арыки для канализации и стоки для отходов, парковые переходы, позволяющие путешествовать по дворцу как по глухому лесу, и систему сторожевых башен, которая держит весь Запретный город под наблюдением. Этот сон длился несколько ночей, и отец клялся, что может вызывать его по своему желанию. Он увидел Тайду так же, как раньше накануне битвы видел все планы расположения войск, подходы к лагерю противника, пресные источники и маршруты подвоза фуража. Его удивительная способность гипнонавта сделала его прозорливее любого из смертных.

Гипнонавт? Твой отец? Император? Но ведь он постоянно говорил мне, что не может видеть сны с того момента, как вырос и стал мужчиной… Какой же я глупец! С чего ради я решил, что он говорит мне правду? Он просто хотел проверить, насколько я обладаю его даром. Ему было интересно сравнить наши способности… Наверняка он проверял меня всякий раз, когда я рассказывал об очередном путешествии к храмам Константинова града, совершённом во сне… Я должен был понять это в тот самый момент, когда он пошёл моей тропой в тот постоялый двор, где я расправился с собратьями Ичи‑ мергена. Но почему же он сам тогда не сразился с ними? Это не мог быть страх, страх ему неведом. Тогда в чём причина?

Магия сна – очень странная штука, мальчик. С одной стороны, сон – это то, что доступно любому смертному. С другой, если у тебя нет природного дара к этой магии, ты не станешь гипнонавтом. Кто‑то умеет видетьтакие пророческие сны, как мой отец. А кто‑то умеет действоватьво сне. И людей из такой категории неизмеримо меньше. Понимаешь, о чём я говорю? Ты только представь, в какое бешенство может привести такого человека, как отец, неспособность действовать, но оставаться лишь немым созерцателем, не способным не то чтобы повлиять на ход сна, но даже не способным сдуть пылинку?! Если бы он мог, он не только видел бы во сне расположение войск противника, он убил бы их прямо там, обрушив на них лавину гнева! Да что там! Он бы не поленился даже передушить их по одному, когда б ему предоставилась такая возможность. Но увы… Мы оба – отец и я – лишь безмолвные, беспомощные зрители. Именно поэтому нас обоих так восхитила твоя магия, именно поэтому она так сильно понадобилась отцу. Пока мы смотрим на сцену, ты можешь взойти на неё и исправить ход опостылевшей пьесы, будучи гораздо свободнее, чем любой актёр.Двадцать четыре.