Песнь о Гамаюне (СИ)

— Он может выглядеть, как невинный цветок, но не сомневайтесь, за этим обликом кроется ядовитая змея.

***

Покинув спальню, Эрик едва помнил, как добрался до зала совета, не помнил совещания с казначеем, и все время, пока отдавал распоряжения по очередному восстанию паствы в Харлоу, мысли его были заняты лишь Чарльзом, а сердце готово было разорваться на части лишь при воспоминании о его бледном измученном лице и синяках, которые Эрик сам же и оставил на его хрупком теле, потеряв контроль.

А теперь он, вслед за безумием самого Леншерра, начал бояться каждой тени и старой истории. Голова пульсировала от боли, и слова советника никак не доходили до его сознания. Снова восстания из-за демона короля, снова бандиты на торговых трактах и запросы знати Харлоу. Он и без того знал, к чему это ведет, и от одной мысли об этом хотелось наброситься на посла, словно его смерть могла бы изменить ход событий, лишить его обязанностей, исправить все на свете и позволить ему быть здесь, забыв обо всем…

— Замолчи, — прошипел Эрик, глядя в мраморный пол. Он уронил голову на руку, чувствуя холод просторного кресла, которое начало словно выталкивать его из себя.

— Но, мой король…

— Довольно! — зарычал Леншерр и, вскочив с места, схватился за рукоять меча, чувствуя, как сбилось дыхание, а мысли о Чарльзе затмили собой все, даже тихий шепот Шоу, который призрачным образом таился в темном углу залы. Он широким шагом пересек комнату, не обращая внимания на удивленные взгляды послов и стражи, с грохотом закрыл за собой дверь, оставив все проблемы на советников. Он не должен был уходить, с самого начала остаться с ним, пусть даже Чарльз просто проспал бы весь день. Сейчас как никогда сильно Эрик ощущал потребность запереться от всех этих лиц и голосов, от коридоров и молитвенных хоров, от благовоний и бесконечных просителей в своей башне, не убегая от проблем, а стремясь быть с Чарльзом. Убедиться, что тот все еще смотрит на него с доверием, а не забивается в угол в страхе. Эрик уже хотел было направиться в покои, но замер у очередного поворота так резко, что черная ткань его накидки обвилась вокруг ног короля. Он оперся о шершавую стену и, тяжело вздохнув, зажмурился, на мгновение пытаясь отогнать шепот Шоу, не слушать его слов, но он не мог перестать ощущать его присутствия, которое невольно заставляло тело напрягаться, а разум быть готовым к сражению.

Он не мог так пойти к Чарльзу. Руки снова подрагивали от переполняющей его силы, сердце гулко стучало в груди, и он чувствовал себя тем диким монстром, каким он был в детстве, запертым в подвалах замка, с одной лишь мыслю — убить Шоу, добраться до него, пролить его кровь, лишить его жизни… Он не мог прийти таким. А если он вновь не сдержится? Снова навредит Ксавьеру? Он не может этого допустить. Нет, больше никогда!

Эрик практически оттолкнул себя от стены, устремился в правый коридор и вновь обхватил рукоять меча, собираясь избавиться от этого гнева и ярости сейчас и не нести их за собой в их с Ксавьером спальню.

***

Вода уже начинала остывать, но все еще согревала, и Чарльз не спешил покидать ванну. Он лежал, глядя в треугольный потолок башни, и старался не двигаться. Эрик сумел поселить в нем сомнения, и теперь они разъедали его сердце, превращая все смертельные страхи в простое наваждение и обращая воспоминания Королей в записи давно минувших дней. Они все давно мертвы, и лишь их имена еще живы в сказках и преданиях народа Ирия. В землях Змея их давно забыли, развеяв по ветру, обратив живых правителей в размытый образ, уничтоженный людьми. Но принять то, что поведение Эрика было не связано с проклятьем, было слишком сложно, он привык думать, что это Гамот путает его мысли… Было легче верить в проклятие и злой умысел сильного духа, чем в то, что Эрик уже давно лишился разума и слышит голоса, а взойдя на трон, ослаб настолько, что не мог уже справиться со своим недугом… Ведь если он прав, то Чарльз не знал, как помочь ему.

Юноша медленно поднял руку и посмотрел на синяки — следы, оставшиеся после недавней ночи с королем. Об этом Эрик переживал так, что боялся прикоснуться к нему вновь, и сбежал, едва ему показалось, что его присутствие в тягость Ксавьеру? Юноша грустно вздохнул и потер запястье. Он был так перепуган своими видениями, что не придал значения этим новым страхам короля, которые тревожили его, казалось, куда сильнее, чем голос покойного отчима, потому что не слышал слов своего возлюбленного господина. Он был груб. Чарльз снова потер запястья и тяжело вздохнул, чуть глубже уходя в остывающую воду, так, что она начала касаться его шеи и подбородка. Он видел грубость прежде. Даже когда его глаза были завязаны, он слышал крики боли, знал рассказы девушек, которые так и остались в лапах военных, решивших позабавиться. Слышал, что делают инквизиторы с симпатичными ведьмами, прежде чем сжечь их заживо… Он видел, что Гамот сделал с той безымянной девушкой, и знал, что она была далеко не единственной. И потому, хоть тело его ломило от боли, а синяки цвели на руках и бедрах, в ту ночь он слышал лишь голос Эрика, хриплый и надломленный, полный боли и отчаяния, звенящий от ревности.

Чарльз ухватился за скользкий край ванной и поднялся, чувствуя, как сразу тяжелеет его тело, разморенное теплой легкостью воды, а воздух холодными иглами тут же впивается в кожу. Юноша тихо фыркнул и, поспешно дотянувшись до полотенца, начал вытираться. И хоть слуги хотели остаться, чтобы все сделать самим, он позволил им лишь наполнить ванну и оставить еду, чувствуя себя напряженно от одного их присутствия, пусть даже казалось, что Чарльз пугал их намного больше, чем они его. Ксавьер не привык к подобным ухаживаниям и сторонился чужого присутствия, спустя все это время он с трудом смог привыкнуть даже к охране. Чарльз прошел мимо смятой постели до широкого шкафа и выбрал одежду, которую проще было надеть, без бесконечных ремней и завязок, широких поясов, которые в избытке подарила ему Эмма, и сейчас этот жест казался Чарльзу больше издевательством, чем проявлением доброты или благосклонности.

Мягкая белая рубаха, простые серые штаны, пусть с широким поясом, но его Чарльз хотя бы мог зашнуровать сам, без помощи посторонних, и легкий светлый серый плащ с капюшоном. Он наспех надел сапоги и уже отправился к выходу, но замер, едва коснувшись ручки входной двери.

— Даже если это всего лишь рукописи, — тихо пробормотал Чарльз и глубоко вздохнул.

Его глаза затопил яркий синий свет, и все пространство вокруг окутал золотистый дым. Под ногами чувствовалась неровная холодная земля. В лицо ударил порыв ветра, пропитанный запахом гари, и до ушей юноши донесся тихий треск огня. Он сделал шаг назад, чтобы осмотреться, и позади себя увидел высокое дерево, одиноко растущее на небольшом холме, который порос короткой жухлой травой и был присыпан тонким слоем снега. Он подошел ближе к дереву и заметил на его стволе кровавый отпечаток. Его сердце словно пронзила ледяная игла, а ребра сдавило болью. Чарльз стиснул зубы и отступил, позволяя туману сомкнуться вокруг силуэта дерева, скрывая его в своих объятиях. Снег редкими снежинками кружил в воздухе, и Чарльз заметил среди белоснежных хлопьев серый пепел. Запах гари стал сильнее, и юноша со всех ног бросился с холма, соскальзывая по промерзшей земле. Туман рассеивался, открывая обзор на узкую тропу, по которой тянулся тонкий след крови, и выгнутый мост через реку, от которого вилась дорога к Черному замку. Он точно знал это, уже видел этот силуэт, когда над его головой раздался раскатистый птичий крик. Чарльз запрокинул голову, чувствуя, как земля закружилась у него под ногами, и вдруг холодный ветер сменился жаром ревущего пламени вперемешку с криками невидимых людей. Крик повторился, и Чарльз увидел в небе силуэт птицы, кружащей над замком, раскинув свои черные крылья…

Ксавьер тяжело выдохнул и тряхнул головой, все еще чувствуя запах гари и слыша эхо птичьего крика. Сердце забилось сильнее. Этот пожар преследует его снова и снова, наполняя видения, и он уже говорил о нем Эрику. Но короля отчего-то не тревожил грядущий пожар в его замке, и все от того, что Чарльз никогда не видел, чтобы причиной его было военное вторжение или атаки пограничных государств. Он видел только огонь и искры. А Леншерр слишком часто видел костры, чтобы привыкнуть к ним и не бояться стихии. Он повторял, что камни не сгорят, а огонь потушат. Вот только если этот пожар столь незначителен, почему Чарльз видел его снова и снова?