Камаэль (СИ)

- Габриэль… Аэльамтаэр перед смертью попросил меня… Спасти некоего Элериона. Теперь… теперь я понимаю, кого и от чего мне надо спасти, - тихо произнёс я, чувствуя, что ещё немного и не смогу сдержать вопль.

Вот он - Элерион, которого мне поручил спасти любимый эльф. Сидит, дрожит от пролитых слёз и рассказывает историю своей жизни, чтобы вечером вновь повесить меня на цепи и молча смотреть, как брат меня избивает. Часть пазла сошлась, мысли с грохотом соединились, как старые железнодорожные составы, а голова разболелась пуще прежнего, грозя свести меня в могилу. Вот она первая причина Габриэля помогать нам - спасение родного брата, который столько лет провёл в компании “плохих парней”. Вот, откуда такая лютая вражда Аэльамтаэр и Джинджера. Но Виктор? Как во всём этом замешан Виктор? Ведь… Тревожный колокольчик запоздалого, крепкого заднего ума затрещал в мозгах. Я кинулся к эльфу и схватил его за плечи, вглядываясь в его глаза:

- Виктор… Это ведь не Виктор всё время был здесь, так? Говори!

Он притих, испуганно глянул на меня, сжал губы и попытался отстраниться, вяло упираясь руками мне в грудь, покрутил головой из стороны в сторону.

- Говори! - Заорал я, встряхивая эльфа и едва не тряся его, как балду для тренировок.

- Это не он! - Со слезами на глазах выкрикнул эльф и вырвался из моих внезапно ослабших рук.

Элерион вскочил, выпрямился, как пружина, а затем обхватил себя за плечи, сгибаясь, словно бы ломаясь. В глазах был туман, переходящий во тьму. Я глядел на обращённого и не мог ухватиться за его образ в эти мгновения полнейшего отсутствия почвы под ногами. Ненависть, злость, что созревали во мне всё это время, вскрылись, как огромный, наболевший гнойник. Ярость пульсировала в венах, заменяя кровь, разгораясь тьмой, печать на спине готова была раскалить моё тело и расплавить все имеющиеся кости. Павший чувствовал слабость, брешь в моей защите, которую некогда, казалось, тысячелетия и миры назад во мне пробил Морнемир для защиты. Желваки ходили на скулах, дыхание было рваным, порывистым, шторм всё не утихал, ногти до крови впивались в ладони, грозясь и вовсе их пробить, прорвать, оставить дыры, какие некогда оставляли во мне все эти создания. Слова обращённого стали последней каплей, последним ударом.

- Я буду убивать вас всех одного за другим, - сквозь зубы процедил я, сверля взглядом тонкий стан юноши и уже представляя, как буду одну за другой с хрустом ломать его кости, заставлять его вопить от боли, молить о пощаде, милосердии, упиваться его беспомощностью. Видел, как следом найду обоих братьев и буду уничтожать их по крупицам с ещё большей жестокостью. - Я порву вас на частички, слышишь, Элерион? И начну я не с тебя. Начну с Джинджера. Я выпущу ему кишки и напьюсь его кровью прямо на твоих глазах. Чтобы ты знал, каково это, когда твоё любимое создание, твой ангел умирает на твоих руках. О, если бы ты знал, как я желал твоей смерти и смерти Джинджера, когда Аэльамтаэр угас в моих объятиях!

- Замолчи, - прошептал обращённый, содрогаясь от слёз и отходя от меня ровно настолько, насколько я приближался к нему, пока он не встретился спиной со стенкой. - Умоляю, перестань! Мы… я не желал ему смерти! Никогда!

- Ты позволил ему умереть, ты не остановил Джинджера! - взовопил я, вцепляясь в плечи эльфа и поднимая его над полом, провозя его по стене и впиваясь взглядом в его лицо, стискивая его взгляд. - Не желал ему смерти, но и не пытался остановить Костлявую. Ты дрожишь перед Джинджером от страха, от желания. Этот якобы сильный вампир, квинтэссенция гнева и гнили всех Тёмных, кто он для тебя? Что в нём для тебя важнее, чем всё то, что для тебя сделал родной брат, а?!

Обращённый забился в моих руках, как бабочках в банке, пытаясь дотянуться до моего лица или шеи. Крики рвались с его губ, и это было слаще любой музыки.

- Убей его, - сладко зашептал голос в моей голове, оглаживая душу, раздувая ярость, разгоняя её по венам. - Пусть он умрёт первым, будет первой жертвой во имя Аэльамтаэра. Ты же хочешь этого, Льюис. Хочешь его крови. Сколько ещё таких осквернённых ты убьёшь, чтобы Светлая кровь была отомщена? Давай же, Льюис!

- Льюис! - дикий, полный ужаса и боли вопль отрезвил меня. Обращённый юноша рыдал навзрыд, хватаясь за собственную грудную клетку. Опьянённый яростью и болью, попавший под влияние Павшего, я едва не вырвал сердце ни в чём неповинного Элериона, которого должен был спасти, которого должен был оберегать, как зеницу ока, ради Габриэля. Я медленно отпустил его, он рухнул на колени, содрогаясь всем телом и стараясь отползти от меня подальше, закрывая голову руками.

- Эй… Элерион, - пробормотал я, подходя к нему и опускаясь рядом, осторожно протягивая к нему руку.

- Не трогай! - закричал обращённый, полоснув когтями по моей скуле и отшатнувшись, глядя на меня абсолютно затравленным взглядом. - Ты… ты такой же, как Джинджер!

- Это Павший, - отзываюсь я с каменным спокойствием, хотя кинутая в ужасе фраза и больно кольнула моё самолюбие. - Я не хочу причинять тебе боль. Давай… давай уйдём отсюда, а? Здесь рукой подать до Туннеля. Ты перестанешь зависеть от Джинджера, вернёшься к Светлым - ты будешь моим протеже.

Он несколько мгновений смотрел на меня, а затем отвернулся, склонив голову и занавесившись волосами:

- Прости, Льюис, не могу. Джинджер… он хоть и сволочь, но ты знаешь, что делает любовь с душами. Я не протяну без него и дня. Он нужен мне, как воздух.

- Хоть ты и понимаешь, что нифига ему не нужен, да? - поинтересовался я в ответ на это заявление, проникаясь ещё большим уважением к этому самоотверженному созданию. - Что стоит всему этому закончиться, и он не вспомнит о тебе, да?

Едва заметный кивок, и Элерион замолкает, тихо вздрагивая и прижимая к груди руки. Раны, нанесённые мною, медленно затягивались, но совершено точно - не душевные. Осторожно обнимаю его за плечи, прижимая к себе, утыкаясь носом в его волосы. Они пахли лавандой. Не так, как терпко пахнут ароматические свечи - нежно, едва уловимо. И запах этот сводил меня с ума, как и запах его кожи - едва уловимый, с примесью пота и крови. Его горячее дыхание щекотало ухо где-то совсем рядом, разгоняя по телу мурашки. Чуть склонив голову, касаюсь губами его щеки. Вздрагивает, замирает, закрыв глаза. Медленно касаюсь бешено пульсирующей жилки под нежной кожей. Вздох над ухом, дрожащий и неуверенный. Ладони скользят по стану, медленно проникая под рубашку и оглаживая горячую, нежную кожу, которая наверняка хранила на себе тысячи следов грубости Джинджера, его ненависти. Как кротко это создание, с каким терпением переносит все невзгоды! Целую шею вновь, наслаждаясь подрагиванием обращённого, вслушиваясь в его дыхание, в каждое его мимолётное и неуловимое движение.

- И почему ты принадлежишь Джинджеру? - шепчу сквозь туман в голове, оглаживая отвердевшие соски, чувствуя запах его возбуждения. - О, Куарт, как же ты истосковался по ласке, Элерион! Он хоть когда-нибудь ласкает тебя?

Молчит, не стонет и не отвечает, сжимая губы и лишь судорожно дыша, срываясь на всхлипы и поджимая собственные губы. Гордость, несломимая гордость и знание цены себе - вот, что давало ему ещё сил держаться и не падать в пучину. Скольжу руками по его торсу, приникая губами к груди, поражаясь тому, с какой готовностью отзывается его тело на ласки, с какой нежностью его руки ложатся на мои плечи!

- Не надо, молю, он убьёт нас, - срывается наконец с его губ, и он отталкивает меня, вскакивает на дрожащие от возбуждения ноги. - Я не хочу, чтобы он злился.

- К чёрту, Элерион, сейчас война, - словно в бреду улыбаюсь, встаю к нему навстречу и с готовностью принимаю его в свои объятия, чувствуя, как глаза словно бы закрываются, а сознание уходит на задний план. Вижу, как роняю его, послушного и покорного, на кровать, несдержанно целую бледные губы, прохожусь сетью поцелуев по шраму на лице, который сам когда-то оставил, опускаюсь к шее и избавляю от одежды сам соблазн. Куарт, как же они похожи с Габриэлем! Нежные, податливые, страстные и безумно гордые! В этой страсти не было меня - она меня выместила, управляла мной, как совсем недавно мною управлял гнев. Его стоны стали лучшей наградой в эти мгновения, пока я изучал губами его торс - каждый изгиб, каждую впадинку, особенное внимание уделив нежному пупку и светлой дьявольской дороже, что отходила от него вниз, к паху. Прихватывая волоски губами, избавляя тело от остатков лишней одежды, я не забывал раздеваться сам. Нетерпение овладело мной, как сейчас собирался овладеть этим телом. Он не сопротивлялся, но в его глазах сквозила растерянность, вина, мечтательная дымка. Он больше хотел видеть на моём месте Джинджера - это ясно, как дважды два. А я был собой. Всего-лишь собой. Внезапно заграбастанным в мир магии и невиданных фокусов, но в то же время - войны и крови, жестокости и вражды. И теперь, когда каждый час существа умирали за то, чтобы получить меня в свой лагерь, я должен был успевать делать всё, что захочу, пока есть такая возможность, пока я могу вот так вот поймать забитого и зажатого юношу, который не откажет, пока могу ласкать его и забываться, забывать о том, что творится. Не было вопросов. Уже не было никаких сомнений. Грани между чёрным и белым установились, я не хотел вникать во все оттенки серого. Сейчас было лишь податливое тело, что раскинулось передо мной, требуя внимания и ласки.