Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

Можно.

Роуз не делал ни того, ни другого. Он вспоминал об этих случаях не потому, что считал свои не очень громкие похождения невероятным достижением.

Просто приходило на ум, когда он брался оценивать друга и то, как Кэндис подавал себя в обществе.

Кэндис делал это умело, без той зажатости и скованности, что активно приписывали всем невинным людям создатели сомнительной теории.

Прекрасные манеры, подчёркнутая сдержанность, начитанность, умение вести споры. Он был идеальным собеседником и великолепным образцом аристократического общества, несмотря на то, что атмосфера, царившая в доме, где Кэндис воспитывался, к такому не особо располагала.

Два дурных примера перед глазами.

Ни один из них не стал заразительным.

Неизвестно, осознавал ли Кэндис собственную привлекательность в чужих глазах, но Роуз примерно представлял, какое впечатление тот производит на новых знакомых. Какие эмоции провоцирует у тех, кто общается с ним продолжительное время.

Ему не нужно было прыгать из одной постели в другую, чтобы доказать что-то себе и окружающим. Самодостаточная личность, точно знающая, чего – и кого – хочет получить от жизни.

То, что он не обращал внимания на окружающих, не значило, что и они его не замечали. За примером далеко ходить не требовалось. Кэндис знал, но не реагировал. Чужие чувства ему не льстили, больше раздражали. Не потому, что он был самовлюблённым козлом, чьи дни проходят в бесконечном любовании собой прекрасным, а потому что личность восторженного поклонника оказалась сомнительной ценности.

И кто не поддержал бы решение Кэндиса, зная историю отношений?

На самом деле, Роуз мог размышлять на протяжении огромного отрезка времени – целую вечность. Не меньшее количество его посвятить сравнительному анализу, противопоставляя себя и Кэндиса. Пытаться найти в нём недостатки, попутно обнаружив парочку собственных достоинств. Но данное занятие весьма и весьма походило на пробуждение и старательное взращивание зависти, а её Розарио всеми силами старался избежать.

Молчание угнетало.

Роуз хотел услышать голос. Не важно, что именно скажет Кэндис в ответ на признание в совершении не лучшего из поступков. Только бы начал говорить.

Кэндис немного повернул голову, пристально посмотрев в сторону Роуза. В глазах без труда прочитывалась задумчивость.

Роуз вцепился в подушку, сжимая пальцы так, что они, кажется, побелели от напряжения, покраснев при этом на самых кончиках. Он ждал вердикта, склоняясь с большей вероятностью в сторону патетических заявлений об отсутствии благородства в подобных поступках.

Нет, Кэндис не читал ему нотаций, не призывал к порядку, не был до тошноты правильным, но он заслуженно считался именно что здравомыслящим. Человеку, обладающему этой характеристикой, план Роуза не имел шансов понравиться. Тут и гадать нечего, поскольку всё очевидно.

– Знаешь, что меня напрягает? – произнёс Кэндис, развернувшись резко и оказавшись лицом к лицу с Роузом.

– То, что я собираюсь подставить человека?

– Нет. Как раз данная не совсем новость меня не удивляет. На память, к счастью, жаловаться не приходится. Слова о мести, произнесённые несколько недель назад, я помню прекрасно. Месть бывает разная, ты придумал вот такую. Не скажу, что план представляется мне гениальным, но могло быть и хуже.

– Тогда что?

– Тот факт, что в итоге Сибилла окажется непричастной, и всех собак спустят на тебя. Она собирается распространить эти фотографии по школе, но…

– Что?

– Вообще-то меня напрягает не только это, но и вся затея в целом, потому как результаты её, несмотря на ваши предположения, способны оказаться непредсказуемыми. И ударить по твоей репутации не меньше, чем в случае с Гленом. Сибилла права. Твоя комната узнаваема, следовательно, личность фотографа тоже станет известна всем, у кого больше одной извилины. Раз. Два. Если уж ты решишь идти до конца, то выкладывать все эти фотографии нужно в кратчайшие сроки, сразу после съёмки, без промедления. Потому что сенсация, опоздавшая хотя бы на два часа – это уже не сенсация, а тухлая рыба, от которой тошнит. Он придумает объяснение, переведёт всё в шутку, убедив в правдивости своих слов ближайшее окружение, но обиду на тебя затаит. Три, что напрямую связано с пунктом два, а вообще-то из него и проистекает. Группа поддержки Глена. Есть гарантии, что баскетболисты в обязательном порядке от него отвернутся, а не решат отомстить тебе? Не думаю. Речь, кстати, не только о Глене, а обо всех. Им лично ты не сделал ничего, но обидел одного из них. Сибиллу они не тронут, независимо от того, каков её вклад в разработку плана. Ты – исполнитель, тебя же посчитают распространителем информации, тебе же придётся за это отвечать. Мочиться кровью пару недель – это очень занятная перспектива, не правда ли?

– Когда ты произносишь всё с таким лицом, я не знаю, как реагировать.

– Почему?

– Ты серьёзно или нет?

– Относительно крови и других физиологических жидкостей с её примесью?

– Да.

– Серьёзно. Ты знаешь, я не люблю вмешиваться в чужую жизнь и не раздаю советы, поскольку не считаю свой жизненный опыт достаточным. Просто хочу сказать: затевая мероприятия провокационного плана, нужно готовиться к серьёзным последствиям. Тебе повезёт, если легко отделаешься.

– Я думал об этом.

– И?

– Как видишь, не отказался от решения.

– Тогда делай, – усмехнулся Кэндис. – Хотя, могу предложить альтернативу. Не отдавай снимки Сибилле. Просто не отдавай и всё, потому что она обязательно их обнародует, и, тем самым, настроит против тебя большую часть учеников. Морального удовлетворения ты точно не получишь, а на себе прессинг можешь ощутить. Впрочем, сомневаюсь, что тебе нужно что-то объяснять. Скорее всего, ты сам неоднократно прогнал все варианты в мыслях.

Роуз криво усмехнулся, прижал подушку к груди и вновь уставился на плакат. Тяжело вздохнул.

– Ты прав. Конечно, я об этом думал. Только в моём варианте были не отбитые почки, а сотрясение мозга.

– Сходу и не скажешь, что лучше, – заметил Кэндис.

– После таких разговоров мне и месть уже не в радость.

– А ты знаешь примеры обратного явления? По-моему, мстят люди за собственное отчаяние, пережитое некогда, но не ради удовольствия. Она не способна подарить счастье, лишь уравновесит немного. То, что придумала Сибилла… Я не уверен, что ты, при случае, не останешься крайним. Жизнь непредсказуема, они могут помириться и разойтись ещё с десяток раз, но пусть делают это без вмешательства посторонних.

– Считаешь, они могут вновь сойтись?

– Не знаю. Я не общался плотно с ними обоими, потому не скажу, на что каждый из них способен, но варианта такого не исключаю. Когда собака провинится, её принято наказывать, а когда она осознает, в чём неправа, следует поощрение. Метод кнута и пряника. На людях он действует очень выборочно. Только на тех, кто привык быть ведомым, а о самостоятельности и самодостаточности имеет смутное представление. На собаках – неплохо. Она думает, что завела милого щенка, наверное. Но ты-то знаешь, что если пса разозлить…

Кэндис оборвал себя на середине фразы и посмотрел в сторону двери. Роуз тоже повернул голову.

Разумно было промолчать о своих планах и мотивации в присутствии посторонних, даже если последние не интересовались судьбой Глена и вообще с ним практически не общались.

– Роуз?

Трейси, кажется, удивился, обнаружив в комнате гостя.

– Привет, – Астерфильд приветливо помахал рукой. – Надеюсь, не возражаешь, что я решил нанести визит? Просто важный разговор. Практически вопрос жизни и смерти, потому…

– Роуз мечтает проверить свои таланты кинолога, – вмешался Кэндис, выразительно посмотрев на виновника торжества. – Но не может определиться, нужно ли ему это или нет? Пытаемся разрешить дилемму. Ты по этой теме ничего посоветовать не можешь?

– К сожалению, нет, – произнёс Хейворт, перерыв бумаги, лежавшие на его половине стола и выхватывая из стопки тоненькую папку. – Я больше люблю кошек.