Змея Давида (СИ)

Первым пришёл в себя Снейп.

– Что-нибудь случилось? – спросил он несколько обеспокоенно. – Нет, все в порядке, Северус. Просто я пытался связаться с тобой через камин, но не застал. В подземельях тебя тоже нет, и я понял, где следует тебя искать. Как успехи у мисс Беркович?

«Точно, он в курсе. Значит, этот «геморрой» свалился на меня именно из-за него. Удружили, господин директор, что и говорить!»

– Похоже, мисс Беркович способна действовать эффективно, только если ее основательно разозлить, – неодобрительно глядя на нее, прокомментировал Снейп. – В более спокойном состоянии ей нечем похвастаться. – У меня к тебе разговор, ты не мог бы подняться сейчас ко мне? – спросил Дамблдор, пристально глядя на Снейпа.

«Ура, избавление!»

– Я могу идти? – Идите. Следующее занятие в субботу, не опаздывайте.

Не прощаясь, Диана схватила мантию и сумку и почти бегом бросилась к двери. Вернувшись в спальню, повалилась на кровать и громко, пользуясь тем, что рядом никого нет, со стоном произнесла:

– Скотина и садист! По мне будто стадо гиппогрифов прошлось!

====== Глава 12 ======

Последний матч учебного года и последний школьный матч капитана и вратаря слизеринцев Лакоста они, конечно же, выиграли. В это утро Лакост, казалось, достиг вершин нервозности и с самого утра ходил сам не свой, вздрагивая всем телом, когда кто-то обращался к нему и уставившись пустым взглядом в пространство. За завтраком Диана тщетно пыталась заставить его проглотить хотя бы кусочек бекона, но тот только кривился и отодвигал от себя тарелки. Разозлившись, Диана, наконец, выпалила, что с таким капитаном, который будет находиться на грани голодного обморока, они сегодня точно продуют гриффиндорцам, причем впервые за четыре года и это будет просто замечательным завершением его карьеры капитана команды Слизерина и надолго войдет в анналы школьной истории квиддича. Поддавшись на ее уговоры, Лакост таки снизошел до сосиски с гренкой и половины стакана тыквенного сока.

Погода в этот день явно радовала – слабый ветер и легкие облака на небе. У выхода на стадион Лакост построил свою команду, оглядел всех по очереди и произнес:

-Ну что, дети мои, надерем «грифам» задницы на прощание?

Ответом ему был дружный смех и одобрительное «Всыплем, так что на всю жизнь запомнят!»

Диана, впрочем, не засмеялась вместе со всеми, а только судорожно стиснула пальцами рукоять своей метлы. Нервозность Лакоста стала передаваться и ей, кроме того, в голове ее зрела некая мысль, пока не оформившаяся в окончательное решение, но настойчиво, в последние несколько недель посещавшая ее.

Неподвижно вися над полем на своей метле, Диана жадно озиралась вокруг, словно стараясь запомнить и эту изумрудную зелень травы на поле, и эти реющие на ветру флаги всех факультетов, и трибуны со зрителями, и это ощущение парения. Напротив нее также замерли в ожидании фигуры противников в красно-оранжевых спортивных мантиях, а на трибуне преподавателей виднелось так хорошо знакомое черное пятно – фигура их декана в неизменной темной одежде. На миг Диане показалось, что тот кивнул ей, но потом она поняла, что Снейп просто отбрасывает назад волосы, лезшие в лицо от порывов ветра.

Гриффиндорцы начали хорошо. Сразу завладели квоффлом и принялись отчаянно атаковать слизеринские ворота, но Лакост стоял незыблемой стеной, ловя мяч с такой легкостью, словно перед ним были не лучшие «охотники» школы, а начинающие игроки в квиддич. Милагрос была после ангины, двигалась несколько вяло и толку от нее было не слишком много. Диана вьюном вилась вокруг лучшего «охотника» «грифов», но отобрать квоффл ей так и не удавалось. Слизерин смог захватить преимущество лишь после того, как «змеиная команда» перешла к своей излюбленной манере игры – грубой, на грани нарушений. Гриффиндорцы тут же приняли правила игры и начали действовать не менее жестко.

Матч длился довольно долго, почти час, с переменным успехом. «Загонщик» Слизерина, рослый и широкоплечий Маркус Флинт умудрился получить три предупреждения за «нечаянные» толчки гриффиндорских «охотников», отчего один из них все-таки сверзился с метлы и его вынесли с поля на носилках. Даже Лакосту досталось, правда, по его же собственной вине – неудачно поймав мяч, он врезался в кольцо своих ворот и свалился на землю, впрочем, довольно удачно, так что смог сразу вернуться в игру. Где-то сверху «ловцы» обеих команд, отпихивая друг друга и закладывая замысловатые виражи, гонялись за снитчем. Диане удалось забить семь голов, третьему «охотнику» Слизерина, Юджину Паркинсону – девять. Когда же счет достиг 180 : 180, над полем, наконец, раздался вопль комментатора: «Ловец» Слизерина поймал снитч, Слизерин становится чемпионом Хогвартса в пятый раз подряд!», и серебристо-зеленые трибуны взорвались ликованием, в воздух взвились фейерверки, ленты и воздушные шарики цветов факультета, а болельщики принялись отплясывать какой-то немыслимый танец прямо на своих местах – нечто среднее между «макареной» и ритуальными прыжками племени масаев.

Диана вместе со всеми плавно спланировала на траву квиддичного поля. К ним уже бросились с поздравлениями, особенно «досталось» Лакосту, которого окружила толпа девушек, буквально виснущих у него на шее. Теперь уже бывший капитан слизеринцев принимал поздравления внешне сдержано, но видно было, что он всеми силами старается не расплакаться от переполняющего его счастья. Бурное веселье по случаю очередной победы продолжилось в гостиной Слизерина.

Пятый год учебы оказался для нее более тяжелым, чем все предыдущие вместе взятые. Поэтому, сидя в Большом зале на торжественном ужине по случаю окончания очередного учебного года, Диана думала только о том, что наконец-то отоспится на каникулах и отдохнет от многочасового сидения над книгами и изнуряющих тренировок в Дуэльном зале.

На перроне вокзала Кингс-Кросс она заметила сухопарую фигуру тети Сары, увенчанную короной пышных седых волос и облаченную в неизменное демисезонное твидовое пальто, которое она не снимала большую часть года, мотивируя это тем, что сырость здесь и летом пробирает до костей, а английские зимы – просто «курям на смех» по сравнению с русскими.

Забрав из рук Дианы клетку с Миртой, миссис Майер критически оглядела внучатую племянницу с головы до ног и протянула:

– Ой-вэй, а тощая стала как вяленый бычок! Что, таки в школе не кормят?

Дома у них говорили только по-русски. Мать и сама Диана говорили уже с заметным акцентом, а вот Сара сохранила не только страсть к использованию непереводимых ни на один язык мира идиом «великого и могучего», но и характерный одесский выговор.

– Кормят, – буркнула в ответ Диана.

- Так в чем дело? Талию бережешь?

– Ты не намного толще меня, между прочим! – Мне простительно. Я после лагеря до самой смерти не отъемся. – Мне тоже простительно, у меня наследственность. Почему мама не пришла? – Мирка-то? А она опять на гастролях со своим балаганом.

«Балаганом» Сара непочтительно называла Лондонский филармонический оркестр, в котором играла на скрипке мать Дианы.

Значит, они не останутся в Лондоне, а отправятся в Шеффилд, к тетке. И ей там предстоит провести энное число дней, вдали от лондонских подруг и развлечений, а главное – выслушивать воспоминания Сары. Причем выслушивать молча, так как прервать ее Диана не решилась еще ни разу в жизни.

Сара Беркович-Майер обладала феноменальной памятью на события, людей и лица. Способность, о которой мечтают многие, играла с Сарой дурную шутку – она помнила каждый свой день, проведенный ею и ее, тогда еще четырнадцатилетней, племянницей Мирой в Равенсбрюке. Каждый и в подробностях. Она помнила, кто в какой день умер, кого расстреляли, кто умер от голода или в результате псевдомедицинских экспериментов, кого отправили в газовую камеру после того, как стал непригоден к работе, помнила в лица и по именам всех соседок по бараку и всех надзирательниц. Ладно бы она просто помнила. Некоторые люди, прошедшие через то же, что и она, стараются вообще не говорить и не вспоминать об этом, отправляя свое прошлое на самые дальние задворки памяти, чтобы не переживать все снова. У Сары была другая потребность – она избавлялась от терзавших ее воспоминаний, рассказывая, проговаривая все вновь и вновь. Такие приступы накатывали на нее время от времени, и тогда она сидела в своем любимом кресле и просто рассказывала, тихим голосом, полуприкрыв глаза, словно самой себе, кажется, даже не нуждаясь в слушателях. Диана выслушивала ее рассказы неоднократно, каждый раз давая себе слово встать и уйти, но каждый раз не находя в себе сил сделать это, словно пригвожденная к месту картинами, возникавшими в ее мозгу от этих рассказов. Иногда Сара рассказывала о том, как пряталась с Мирой в семье белорусов, как потом, опасаясь стукачей, они вместе с этой семьей ушли в лес. Как партизанский отряд, к которому они прибились, был разбит, а женщины, в том числе Сара с Мирой, были отправлены к Германию как советские военнопленные. Как она догадалась изменить их имена и фамилию на белорусские, чем избежала их отправки в Освенцим как евреек.