Факелы на зиккуратах (СИ)

Стефан Армушат пребывал в благодушном настроении; он охотно делился планами на отпуск, рекомендовал один курорт за другим, рассказывал об экскурсиях, которые уже запланировал и только собирался, и казалось, что его не заботит ничего, кроме погоды в аэропорту прибытия. Содегберг соглашался, любопытствовал, задумчиво смотрел то на Армушата, то в бокал, и ждал. Наверное, для начала – когда к ним присоединятся два консула и еще один член магистрата. Затем – когда разговор перейдет к новым государственным программам. Тогда проще как бы мимоходом втянуть в разговор какую-нибудь программу, инициированную лично Первым Консулом, а оттуда рукой подать до куда более личной беседы.

– Кстати, я был удивлен, дражайший Аурелиус, – лукаво прищурившись, произнес Седьмой Консул. – В вашей приемной у невероятного, несгибаемого, отвратительного учтивого, ужасно выдержанного Томазина не тот ли мальчик проходил практику, который сейчас по поручениям Ардентена бегает?

– Вы имели удовольствие видеть его, Гидеон? – заинтересованно спросил Армушат. – Мне кто-то с таким, знаете ли, причмокиванием рассказывал об этом мальчике. Сын того Равенсбурга, чей гарнизон в свое время попытались вырезать?

– М-гм, и который был женат на очень перспективном инженере ИИ. Жаль, жаль, она была так молода, – сочувственно добавил магистр транспортного совета Константин Оппенгейм.

– Вы помните ту историю?

– Я помню, как в Магистрате пытались противостоять решению по присвоению их мальчишке статуса государственного сироты.

– И я никогда не понимал, с чего бы. Семьи что с одной, что с другой стороны достойные. Заслуги родителей никто под сомнение не ставил. Патенты матери в любом случае стали бы государственным достоянием до его совершеннолетия. К чему было это лобби?

– Личное, Стефан. – Хладнокровно сказал Содегберг. – Неприязнь к отцу Равенсбурга. Да все равно не было шансов у этого лобби. Сиротка слишком уж был хорош, а история слишком уж сентиментальной. Ну и лобби состояло из трех, максимум четырех человек. Попытка, изначально обреченная на провал. Но личная неприязнь слишком уж коварно образует слепые пятна.

– Так мальчишка хорош? – масленым голосом спросил Седьмой.

– Тебе бы все секретарей оценивать, – засмеялся Оппенгейм.

– Разумеется. Может, мне понадобится личный, очень личный помощник. Так я буду знать, к кому обратиться.

Армушат ухмыльнулся. Содегберг усердно изучал дно бокала. Затем он поднял руку, подзывая официанта.

– Я неправ? – блаженно улыбался седьмой.

– Мальчик сидит в приемной у Первого. Как ты думаешь, ему нужен будет безнадежно стареющий, но отчаянно молодящийся седьмой консул? – невозмутимо произнес Оппенгейм.

– Ты отвратительно прагматичен, – хладнокровно огрызнулся седьмой. – В том, чтобы быть консулом, но не быть первым консулом, есть своя прелесть. Я это понял лет в сорок. Когда четвертый, что ли, раз не был избран первым. Вдруг мальчик достаточно умен и поймет это буквально завтра?

– Или через двадцать два года. Когда побудет первым и решит, что ему это не нравится.

Собеседники засмеялись.

– Боюсь, если он станет первым к сорока годам, то он будет первым и в пятьдесят. Как ты думаешь, Аурелиус? – рассеянно оглядывая зал, предположил Армушат.

– Кстати, Аурелиус, что ты думаешь о мальчишке? – спросил Девятый Консул. – Я видел его. Могу поставить на кон мое любимое папье-маше, Первый должен быть впечатлен. При более близком знакомстве тоже?

Содегберг оглядел его, посмотрел на Армушата. Тот натянуто улыбался и ждал ответа с неменьшим нетерпением.

– Он привлекателен, – рассудительно начал Содегберг.

– И очень фотогеничен, – резко бросил Армушат. – Мы знаем.

– Он привлекателен и вне фотографий, Стефан. Может очаровывать. – Содегберг подумал и добавил: – И думаю, что он не может не очаровывать. В нем есть что-то манящее.

– Мальчишка с норовом, – категорично сказал Девятый. – Я говорил с твоим коллегой, Константин, с этим занудой-образовательщиком. Характеристика у этого Равенсбурга что надо. Он участвовал в таком количестве соревнований самого разного толку, что мне показалось, что у него в сутках часов этак сорок восемь. Или я настолько стар? – трагично вопросил он. Рядом с ним насмешливо фыркнули. – И при этом если бы он не попал в эту богадельню, в которой детей третируют как скаковых лошадей, а, скажем, связался с криминальными структурами, кто его знает, какого бы колосса он создал со своей-то энергичностью. Структура виртуальной психологической личности очень сильно центрирована. Очень ярко выражен волевой комплекс. Способности значительно выше средних. Но это очевидно и по аттестату.

– И все это старый хрен Колмогоров выложил тебе просто потому, что ты консул? – Оппенгейм поджал губы. – О тайне частной инфорнации, особенно в случае с сиротами, особенно государственными сиротами, он совсем не помнит?

– Осмелюсь напомнить, Константин: я возглавляю комиссию по утверждению государственных стипендий. Этот Равенсбург будет получать ее в Академии. Как один из лучших выпускников Республики. Естественно я получил доступ к его личному делу.

Армушат отставил бокал.

– Мне интересно, Олег, – многозначительно начал он. – Мне очень интересно.

Девятый консул вежливо улыбнулся ему.

– Когда ты читал его дело, знакомился с его виртуальной личностью, тебе не казалось, что ты знакомишься с первым?

Содегберг внимательно смотрел на Армушата.

– Возможно, – ответил девятый. – Они оба относятся к доминантному типу личности. С этим не поспоришь. Поэтому, кстати, Гидеон, ты едва ли увидишь его в своих помощниках. Он любит возглавлять. И он последовательно возглавлял класс, общества одно за другим, спортивную команду, школу. Наверняка и в Академии он не остановится.

– Тогда что этот мальчишка делает в приемной первого? – спросил Армушат. – Верней, не так. Что в приемной первого делает этот мальчишка?

Он повернулся к Содегбергу.

– Что-нибудь более изящное, гибкое не было бы разумнее? А не этот… скиф.

– Этого добра у первого было очень много, – флегматично отозвался Содегберг. – Тебе ли не знать.

Армушат поморщился.

– Кстати, Олег. – Внимательно посмотрев на Содегберга и Армушата, произнес седьмой. – А как обстоят дела с сексуальной личностью?

– Устойчивая бисексуальность, – лениво отозвался тот. – Причем что интересно, сам эрос развит не так чтобы очень. Скорее недоразвит. В этаком, знаешь ли, сомнабулическом состоянии. Мальчишку куда больше интересуют способы достижения цели, чем сама цель.

– И вот тут я просто озадачен, дорогой Аурелиус, – Седьмой сделал пару шагов и остановился напротив Содегберга. – Как это стыкуется с Первым?

– Отлично стыкуется, Гидеон, – неожиданно протянул Армушат. – Хочешь поспорить?

В который раз Фабиан удивлялся способности Эраста предугадывать появление Первого Консула. Только что он сидел развалясь, лениво изучал какие-то документы – и вдруг как солнечный зайчик пробежал по столу: Эраст сидит выпрямившись, сосредоточенно смотрит на экран и лицо его выражает величайшую озабоченность судьбами мира. Его примеру следовал и Фабиан. Не подводила, надо сказать, такая наблюдательность. Потому что первый врывался в приемную примерно через минуту после маневров Эраста. И каждый раз как будто воздух в огромном помещении внезапно разрежался, или наоборот загустевал до желеподобного состояния, или наоборот – становился упругим и одним ударом вышибал весь воздух из легких. Фабиан упрямо заставлял себя смотреть первому в глаза, отвечать вежливо, но не звонким, восторженным, почти меццо-сопрановым голосом, который внезапно прорезался у Эраста, а так, как говорил бы с Эрдманом на классном часу – ровно, признавая, что тот вроде как рангом повыше, а попутно намекая, что это ненадолго.

Первый играл с ним в свои непонятные игры. Требовал принести кофе, и то находил его отвратительным и высказывал свое недовольство в потоке язвительных, агрессивных, болезненно жаливших фраз, то тот же кофе, приготовленный тем же автоматом из тех же бобов признавал восхитительным и выражал это в бесконечном потоке приторно-сладких, одурманивающих, обезволивающих фраз. Кофе был один и тот же. Настроение у первого – разным. И он с крайней неохотой поступался этим правом – быть непредсказуемым. Эраст относился с удручающим снисхождением к таким пикам настроений первого, и Фабиан хотел бы последовать его примеру, но было в этом человеке что-то, что будоражило, заставляло сердце гулко бухать в груди или замирать, словно над бездной; Фабиан иногда ненавидел его, когда этот самовлюбленный павиан смел говорить о его отце пренебрежительно: мол, самонадеянный Равенсбург, который предпочел умереть героем, а не жить простым офицером, потому что он слишком любил себя и совершенно не любил близких. Или: милый мальчик Фабиан, вы действительно считаете себя достаточно одаренным, чтобы изменить не только весь мир, но и свое ближайшее окружение? Фабиан восхищался им, когда Первый с хищной издевкой демонстрировал всем: он первый. Это проявлялось в мелочах; первый не гнушался подчеркнуть, что есть Консулат, а есть он. Ему не хватало изящества, как у того же Содегберга – о, этот старик был той еще язвой, элегантно разъедающей плоть прямо до костного мозга. Но эффективности у первого было не отнять. Эффектности тоже. Он – Первый Консул – требовал, чтобы его служба была первой, его эскорт был первым, его выступления были… потому что были консулы, и был он. Фабиан делал обзор инфоканалов время от времени, причем ценной в этом занятии была именно его неискушенность, и даже он отмечал: народ знал его – и остальных консулов. Самым сложным было сообщать результаты таких обзоров первому. Того могли заинтересовать машинные алгоритмы анализа лингвоповедения, а могло личное мнение Фабиана. И в любом случае тот не знал, как будет реагировать первый – с одобрением или наоборот. В любом случае, похвала ли, критика – первый бил больно. А Фабиан все не понимал, имеет ли он право сметь, быть дерзким, да пусть даже по-детски огрызаться. Первый едва ли скажет. Эраста спрашивать – сама мысль об этом вызывала у Фабиана тахикардию, и он зло сжимал губы; но даже если бы отношение к нему у Фабиана было иным: тот просто не знал.