Loving Longest 2 (СИ)

— Как ты собрал их? — спросил Гватрен.

Сначала Майрон ничего не ответил.

— Есть место, откуда хорошо просматривается северный океан; там я ждал моего господина, — сказал он наконец. Он помнил, как столетиями приходил на огромную чёрную скалу, ловя на гранях голубых и лиловых льдин отблески серебряного света Тельпериона из-за моря. — Когда Мелькор возвратился, я продолжал приходить туда. Если сюда доходили отсветы Деревьев Валинора, думал я, то здесь из Валинора можно ждать опасности. Я заметил их приближение примерно за месяц до того, как нолдор достигли берега Средиземья. Потом прошёл обратно по их следам почти до северного берега Валинора, собирая интересные образцы. Нашёл, кстати, десятка два книг, которые им пришлось бросить. А вот мой самый лучший экспонат, который я приобрёл через два дня после того, как начал следить за ними.

Саурон снова задёрнул чёрный занавес, подошёл к «сцене» и открыл её. Перед ними было нечто похожее на огромное зеркало, из тех, что бывают в королевских дворцах — одна золотая рама в центре и две сбоку поменьше. Только это было не зеркало, а стекло.

За стеклом была ночь. Там простирался лазурный свод, усеянный звёздами; полупрозрачные ледяные глыбы отражали зелёные и голубые лучи; в воздухе крутились чистые, лёгкие снежинки. В десяти шагах от них вздымалась чёрная скала со странными перламутрово-алыми прожилками; у её подножия лежали огромные ледяные осколки — словно бы разбилось зеркало или хрустальный шар. Острый, как меч, ледяной клин устремлялся вниз, вонзаясь в висок распростёртому на снегу эльфу; на лице его, казалось, застыла липкая, блестящая алая кровь, которая стекала в лёд розоватыми брызгами.

— Это младший брат Тургона, — сказал Натрон тихо. — Аргон.

Он был таким же высоким и тонкокостным, как Тургон, но его лицо выглядело намного более юным; его брови были гуще, а губы — полнее, чем у Тургона. Длинные, ниже пояса, чёрные косы были перевиты нитями речного жемчуга; одежды из тёмно-синей тёплой шерсти были расшиты серебром и усыпаны ограненными в виде звёзд бриллиантами и опалами, которые словно бы отражали небо вверху. Но, присмотревшись, Гватрен увидел, что звёзды были разными: на одеждах юноши был вышит «серп Валар» — семизвездие Валакирки; на небе в мире за стеклом его не было; не было там и звёздного мечника Менельмакара. Надо льдом глухо светились Лумбар, Анаррима, синий Хеллуин и несколько странных розоватых звёзд, которых не было на настоящем северном небосводе.

— Они что, через льды шли в таких одеждах? — спросил Гватрен.

— Одежду со звёздами я сшил, — пояснил Натрон, — для красоты.

Саурон отворил боковую дверь и жестом пригласил Гватрена и Натрона пройти внутрь. Здесь уже было заметно, что небо не настоящее — свод из тёмно-синего лазурита, звёзды оказались странными светящимися камнями, похожими на тот, что хранился в кабинете Саурона. Гватрен увидел, что снег кружится внутри, не касаясь «земли»; потом он чуть не вскрикнул от ужаса, увидев, что стоит на толще льда, из которой наружу торчит кисть руки. В прозрачном льду было видно тело молодой светловолосой женщины в голубом платье и платке, которая словно всё ещё пыталась выплыть на поверхность.

— Людям такое нравится, — не без самодовольства сказал Гортаур, заметив его испуг, — перед обеими великими битвами, где мы одержали победу, очень полезно было показать им, что Аракано, отважный сын Финголфина, именем которого нолдор называют своих сыновей, находится здесь, в моей власти. И это ведь красиво, правда? Не то, что… ну ладно.

— Это лишь тело, — заметил Гватрен, — какое это может иметь значение?

— Это не совсем так, милый Гватрен, — ответил Гортаур. Он протянул руку к льдине, которая, казалось, вонзилась в голову Аргона, и та рассеялась мгновенно: её не было, это была лишь иллюзия; исчезли и струйки крови на лице. Висок Аргона выглядел, как заштопанный чулок: он был затянут лёгким переплетением серебряных с виду проволочек-нитей. Саурон коснулся его головы кончиками пальцев; с них, казалось, сошли какие-то белые и голубые искры.

Аракано открыл глаза; большие, серые, светлее, чем у Тургона. Его губы шевельнулись, сначала беззвучно; потом он выговорил:

— Atya… atya… ní… eváquetië… ilyë anyarië… apsenë…*

— Что… что это значит? — спросил Гватрен.

— Понятия не имею, — пожал плечами Саурон. — Я могу восстановить отдельные телесные функции, но его мозг непоправимо повреждён. Видимо, это было настолько важно для него, что он может повторять это даже почти без участия сознания.

— Я раньше этого не слышал, — заметил Натрон, — слышал только «отец». Как ты думаешь, это связано с… убийством Финвэ?

— Возможно, — ответил Саурон. — Но это не похоже на признание в убийстве. Он сожалеет, что, узнав что-то, отказался что-то сделать и рассказал об этом, или рассказал не тому, кому следовало. Это может относиться к чему угодно. В конце концов, нолдор провели во льдах Хелькараксэ много месяцев. Он мог чувствовать себя виноватым, например, в том, что отказался пойти кого-то спасти. Но у меня есть и несколько весьма драматических теорий: например, Маэдрос мог делать ему непристойные предложения, он отказался, рассказал об этом Фингону, и тот убил брата из ревности. Хотя на Фингона это не похоже, конечно. Ладно Натрон, бери его и пойдём наверх.

Саурон выпрыгнул из сцены, изображавшей Хелькараксэ и вдруг с каким-то почти радостным взвизгом щёлкнул пальцами. В нескольких шагах от них внезапно распахнулся чёрный занавес; Натрон и Гватрен тоже вскрикнули — там за освещённым стеклом было огромное, чёрно-зелёное чешуйчатое существо с костяными выростами-веерами на голове: распахнув пасть, в которой мог бы стоять квенди ростом с Тургона, оно словно бы рвалось в зал. А на фоне витрины оцепенел Андвир, который, видимо, пробрался сюда, чтобы проследить за ними. Саурон мгновенно бросился к нему и схватил за шиворот.

— Из-за тебя такой прекрасный экспонат придётся испортить, поганец, — сказал айну. — Я поверить не могу — неужели Владыка обещал дать тебе денег на игру?

— Д-д-да… — выговорил тот. — Я д-д-должен… д-д-двадцать три раза подряд п-проиграл…

Саурон резким движением распахнул закрытый каменной крышкой ящик рядом со стеклянными саркофагами замёрзших нолдор. Там лежал мужчина-эльф с рыжеватыми волосами, у которого осталась только половина лица; грудная клетка была разворочена, руки и ноги наполовину отсутствовали — его обглодали белые медведи или волки. Для показа он, конечно, не годился. Саурон швырнул Андвира в этот саркофаг, захлопнул и запер его. Изнутри послышался отчаянный стук, но Саурон лишь усмехнулся.

— Ты проигрался окончательно, любезный, — сказал он. — Я могу попробовать разморозить одного из квенди, но ты, когда я следующий раз открою крышку, будешь годиться только на собачий корм.

— Давай, Гватрен, быстро переодень его в эту изумрудную одежду Тургона, та, зимняя, не годится. Жемчуг из волос тоже вынь, это ни к чему, — приказал Саурон. — Натрон, отнеси зимние вещи и жемчуг вниз, потом переоденем кого-нибудь и замаскируем под Аргона, с мёртвым телом это легче. Гватрен, ну можно было хоть не порвать нитку с жемчугом? Маэглин, ты как раз кстати, давай, быстро собирай жемчуг, владыка скоро будет здесь.

— А это кто? — недоуменно спросил Маэглин.

— Твой дядя, — отрезал Саурон.

— Нет, ну серьёзно, а?

— Это твой дядя Аракано, очень приятно, будьте знакомы; кстати, на Хелькараксэ у него отморозило мозги, поэтому он не сможет с тобой поздороваться.

— Ну и ну, — сказал Маэглин.

Саурон сделал несколько лёгких движений руками. Аргон изменился; распущенные волосы стали чуть менее густыми и длинными, брови тоньше, овал лица — чуть более круглым. Ещё одно движение — и Аргон окончательно обратился в Тургона. Это были не только телесные черты Тургона: на лице младшего сына Финголфина теперь был отпечаток всей скорби и муки, которые пришлось пережить среднему. Маэглин подумал, что изменение своего и чужого облика, на которые, как он уже знал, способен Саурон, является не просто маскарадом, переодеванием в чужую одежду — это своего рода театр, где используются и грим, и костюмы, и слова, и декорации, и где зрителя «обманывает» не только актёр, но и всё, что окружает его.