Игры престолов. Хроники Империи (СИ)

А потом появилась мама Сулла. Добрая, заботливая, мягкая и по-домашнему светлая. Она не раз уводила детей со скучных уроков, чтобы поиграть в оранжерее в прятки и догонялки. Прятки нравились Франдэ больше всего, она умела сидеть тихо-тихо, стать почти невидимкой, так что ни Арима, ни Даррел не могли найти её, прохаживаясь в паре метров от убежища сестрёнки.

И тогда, в тот самый миг, когда жуткое, тёмное существо, занявшее место Энрике, подняло её в воздух и принялось трясти, Франдэ захотелось спрятаться, превратиться в горошину, упасть на пол и закатиться в какую-нибудь незаметную щелку, чтобы в тишине и темноте переждать весь обрушившийся на неё ужас. И… она оказалась здесь.

Следуя по неверному пути, исчезающем под стелющейся позёмкой, Франдэ вдруг услышала голоса – грубые, мужские, говорящие на незнакомом языке с обилием свистящих и шипящих звуков. Она застыла испуганным зверьком, таращась в спустившийся на руины полумрак, различая в нём огромные, движущиеся тени. Может, это призраки ушедших из этого мира вернулись, чтобы проверить свои прежние владения? Стылый ужас приковал девочку к месту, она боялась шевельнуться и вдохнуть ледяной воздух, лишь крепче стискивала в пальцах совсем не греющую тонкую накидку. В кожу на лице впивались острые осколки снежинок, Франдэ еле слышно всхлипывала, вслушиваясь в вой метели и чужие голоса, выплетающие свой, похожий на песню, мотив.

Тьма впереди шевельнулась, обрела объём и на белоснежную, занесённую снегом дорогу вышли высокие, мощные фигуры воинов в незнакомых доспехах. Они тихо переговаривались, ведя в поводу причудливых тварей, обросших густой шерстью, что позволяло им с лёгкостью переносить низкие температуры. Странные звери были осёдланы, в морозном воздухе отчётливо слышалось мелодичное позвякивание сбруи, невесомый пар, образующийся при дыхании, окутывал процессию, продвигающуюся по ночным улицам веками спящего города. Скрипели кожаные детали доспехов, раздавались короткие приказы, фырканье зверей и покашливание воинов.

Один из них вдруг остановился и сказал соседу что-то на отрывистом, гортанном наречии, указывая на обочину. Воины смерили замерзающую в снегу маленькую человеческую самку, мимо которой всё так же равнодушно продолжали идти соратники, в полголоса совещаясь. Один настойчиво тянул друга дальше, судя по ставшим резкими жестам теряя терпение, но второй оказался упрямее, сурово поджимая губы, отчего старый шрам, пересекавший лицо, уродливо искажался. В конце концов короткий, но жаркий спор закончился в пользу мужчины со шрамом и он удивительно бережно поднял на руки спящую ледяным сном девочку, прикоснулся к её побелевшим губам пальцами в латной перчатке и с удовлетворением увидел, как на гладком металле оседает испарина от еле заметного дыхания. Детёныш был жив.

Выдернув из седельной сумки кралла шерстяное одеяло, мужчина закутал им свою находку и, поддерживая одной рукой спящее дитя, второй взялся за узду животного, вынуждая поторапливаться – непредвиденная задержка отбросила его в самый хвост колонны, направляющейся к посадочной площадке, где легионеров должен был ждать транспорт. К сожалению, путь был не близким и в крайне тяжёлых условиях, где каждый хафес, чтобы выжить, тщательно распределял имеющуюся у него пищу, чтобы не отстать от легиона, ослабев от голода и замёрзнув на ледяных равнинах или в подворотне очередного разрушенного поселения.

На Хаашима бросали удивлённые, но по большей части неодобрительные взгляды. Впрочем, если одному идиоту захотелось рискнуть своей жизнью ради спасения детёныша хсаура, неведомо каким образом оказавшегося посреди этой безжизненной ледяной пустыни, никто не имел права отказывать ему в этом. Поэтому остальные воины молча шли рядом, сберегая дыхание и тепло до привала, который устроили в закрытом зале, куда не могла проникнуть злая вьюга. Здание почти целиком скрылось под вековыми отложениями снега и льда, выдав себя лишь острым шпилем, рядом с которым зияла приличных размеров дыра.

Оставив привычных краллов зарываться в снег, воины, перекинув через плечо седельные сумки с поклажей и провизией, осторожно спускались в темноту, используя автоматические тросы, так что высадка прошла без происшествий. Если не считать горы снега, наметённого сквозь щель в куполе здания, в помещении было сухо и относительно тепло, что обуславливалось, скорее, отсутствием ветра. Легионерам повезло – они попали в библиотеку, и многие книги сохранили при низкой температуре свои свойства – то есть, отлично воспламенялись и послужили замечательным топливом для разогрева костров.

Хаашим устроил спящую девочку поближе к огню и, капнув на ладони согревающей мазью, принялся растирать малышке ручки и ножки, возвращая им чувствительность и возобновляя ток крови. Наблюдающий за этим Фандин пренебрежительно фыркнул:

- И зачем она тебе? Чтобы съесть, когда придёт нужда?

- Дурак, – беззлобно откликнулся хафес, вновь укутывая найдёныша в одеяло, а под голову со светлыми кудряшками подложив свёрнутую куртку. – Ну разве не чудо, что она оказалась здесь? Вдруг кто-то из Изначальных испытывает нас? Меня? Один раз я уже сделал неправильный выбор…

Взгляд Хаашима потускнел. Он подбросил в костёр пару книжек с ближайших полок, ничуть не задумываясь над тем, что, возможно, лишает галактику бесценных знаний. Сейчас для него было важнее всего согреть маленького котёнка, доверчиво сопящего в его куртку. Котёнок… Похожа на Хельгу. Светлая кожа, светлые волосы… наверное, голубые глаза. Так могла бы выглядеть их дочь, если бы Хаашим не струсил и не предал свою любимую в самый последний момент! Воспоминания об этом жгли, словно свежее клеймо на сердце.

Предатель. Трус.

Он вступил в Легион Свободных, потому что нигде не мог найти себе места. За отличные боевые навыки, которые он не успел растерять, его сделали десятником и Хаашима это устраивало. Помнил, как пытался вернуть себе имя, вновь называться гордым: Йахшим-хааз… но быстро понял, как смешон и глуп в этих беспомощных, бесполезных попытках! В глубине души он боялся, что Хельга не узнает его под новым именем, даже понимая, что вряд ли им предстоит встретиться вновь. Это новое мучительное чувство мало походило на тоску по прекрасной Хайат. Тогда он наивно полагал, что страдает по дому и возлюбленной.

Настоящая боль отныне всегда с ним. Она терзает его во сне воспоминаниями о светлой, солнечной улыбке Хельги, о её тонких пальцах в чернильных пятнах, которые он хотел бы целовать каждый миг… Воображение вновь рисует тонкий светящийся абрис её совершенного тела, воскрешает к жизни изящную игру искусственного звёздного света на белоснежной коже…

Грубая похоть не имела к этому чувству никакого отношения. Если бы было иначе, Хаашим давно пресытился бы ею, напиваясь в кабаках всех космопортов, и пропадая в объятиях продажных женщин. Но к чему принимать бесполезные лекарства?

Хаашим медленно выдохнул, с кривой усмешкой встретив взгляд друга. Да, наверное, Фандин и ещё восемь хсаши, входивших в десяток хафеса, могли бы стать его друзьями, но даже им, познавшим позор и унижение рабства, он никогда не сможет доверить свою постыдную тайну.

Трус. Предатель.

Франдэ сонно всхлипнула, сжимая в кулачке рукав куртки. Хаашим подоткнул шерстяное одеяло со всех сторон, чтобы холод не так досаждал малышке и вновь отвернулся к костру. Ему придётся делить свою пайку с детёнышем, но так даже лучше. В его сердце царила настоятельная потребность заботиться о ком-то и он больше не мог и дальше игнорировать этот могучий зов. Фандин начал рассказывать истории о своей прошлой жизни. О жене и детях. Никто из «свободных» не позволял себе такой вольности, но все из десятка стянулись к костру послушать, заново переживая собственные потери. Завтра, как только уляжется буря, они снова выйдут в поход, но их будут согревать воспоминания о более счастливых днях, потому Хаашим не одёргивал друга. Прикрыв глаза от яркого, жёлтого света костра, он сидел, привалившись спиной к стеллажу и держа на руках тёплый свёрток с детёнышем, мирно спящим в ворохе одеяла. В груди что-то сильно болело и сладко сжималось, как будто трескался лёд, обсидиановой коркой сковавший сердце. Было хорошо и спокойно, почему-то Хаашим знал, что всё будет в порядке, даже если ему придётся последние мили шагать голодным. Он больше не позволит себе замёрзнуть.