Снохождение (СИ)

Сари примерно поняла (примерно, потому что плохо представляла, незнакомая, как оно там всё у самцов), что произошло, но на всякий спросила:

— Тебе плохо?

— Не-нет… Мне не…

Потом ладонь скользнула по юбке сзади, туда, куда смотрел Амон; Сари поняла, что её придётся немедленно сменить, потом спрятать, а потом выстирать, да чтобы никто не увидел и, тем более, не ощутил запаха…

Да, они сделали открытие. Оказалось, что жажду можно утолить, а к запертой двери — найти ключ, из тупика страсти — найти выход; этот выход был очень-очень необходим Амону для многого, в первую очередь для того, чтобы понять: его влюблённость исходит от дикой, молодой крови, а не от эфемерных высших чувств. Это проясняло многое и разрешало многие мучения.

Итак, в их отношениях появился ещё один виток. Поначалу они делали вид, будто совершенно ничего не происходит; но, после того, как это произошло несколько раз, Амон первым нарушил молчание и сказал Сари, что если ей не нравится происходящее и они зашли слишком далеко, то он прекратит; вообще, можно ещё раз попробовать порвать с их безумием. На что она ответила, после недолгой задумчивости, что ничего особого не случилось, только не стоит, пожалуй, портить ей одежды — это вызывает много трудностей; хорошо бы всё делать так, чтобы запятнанной оказывалась она сама, а не наряды.

Однако, Сари опасалась, что Амон окончательно замахнётся на невозможное; врать нечего — она действительно боялась; она и любила Амона, и находила в нём наслаждение, но побаивалась его, хоть он и младше на целых два года; она чувствовала большую ответственность за всё, как старшая по возрасту, но Амон с самого начала перетягивал эту ответственность на себя, и в итоге она стала ведомой им. Поэтому всё могло ужасно осложниться.

Но — странное дело — их открытие лишь пошло на пользу. Он стал спокойнее, увереннее, глаза перестали блестеть жаркой лихорадкой. Исчезла некоторая назойливость ласк и внимания. Сари поняла, впрочем, как и он, что это — путь к разрешению их отношений; они стали немного легче и беззаботнее относиться к происходящему. Следовать определённым правилам, условностям и границам стало проще, например: держать за талию можно, спускаться ниже, к основанию хвоста — совсем чуть и ненадолго; целовать в шею можно, но путешествовать вниз, к груди — нет; никакого прикладства ниже живота, будь то под одеждой или сверху неё; бёдра — только внешняя сторона; подмышки тоже нельзя трогать, ибо Сари до ужаса боится щекотки и может засмеяться, а это — лишний шум; никаких своевольных попыток раздеть: Сари сама снимет то, что посчитает нужным, или позволит ему; нельзя сильно кусаться — Сари этого не любит, а ещё остаются следы; в её лунные дни — никаких игр, вообще, разве что сестринские поцелуи; и самое главное — она будет дарить ему только благоразумные ласки, её руки не уйдут ниже пояса ни за что, потому что будет неловко и стыдно; она не будет ему помогать доходить до конца, но и не будет мешать: пусть довольствуется ею в тех границах, что очерчены. Она — принимающая ласку; он — дарящий; но дарящий имеет право на своё вознаграждение.

Теперь Амон не делал никаких попыток нарушить эти границы, что успокаивало Сари: она теперь наверняка знала, что может ему довериться. В своих одиноких размышлениях она поняла, что происходящее между ними, по сути своей, не любовь, а любовная игра, а всякая игра — прелюдия к настоящей жизни; в игре завсегда есть некоторые условности, правила и ненастоящесть. Сарамба корила себя за то, что игра у неё происходит со сводным братом; но, с другой стороны, другого партнёра для игр в округе не было и не предвиделось, потому с ними случилось то, что случилось. Этими соображениями она поделилась с Амоном, осторожно, чтобы не обидеть его чувств. Но тот всё понял совершенно правильно, отметив, что всё так и есть; и, конечно, он любит её: Сари для него — больше, чем сводная сестра, без сомнений; но понятно, что рано или поздно игра должна окончиться.

После этих признаний они стали гораздо вольнее. Теперь они предавались своим забавам без тайного, смущённого страха, а с простой радостью и удовольствием. Роли окончательно распределились: Амон проявлял инициативу в игре, а Сари устанавливала правила. Иногда в эти правила вносились некоторые изменения и поправки; суть их заключалась в том, что Амону позволялось чуть больше или меньше. В конечном итоге, правила весьма и весьма смягчились. Сари, например, брала большую, широкую юбку, которая выглядела более чем скромно и благопристойно; скромницу, что носит такую юбку, нельзя упрекнуть ни в какой попытке соблазна. Как бы не так. Уединяясь с ним, Сари вовсю расправляла её и садилась ему на колени, и они уже чувствовали друг друга не через одежды, а вживую; ему позволялось гладить её живот, да почти что угодно, правда, к внутренней стороне бедра и к самому главному путь был строго заказан, а при попытке покушения игра прекращалась; к груди тоже не стоило лезть. По правде говоря, этого ему и не требовалось, потому что Сари, несмотря на уверения в благоразумии своих ласк и в том, что она — лишь принимающая нежность, иногда плавно сжимала и разжимала бёдра, медленно-озверело доводя его к освобождению. На последующие благодарения-расспросы Сари невинно моргала, отвечая, что ничего подобного не делала, ведь он был занят её шеей и загривком, а она очень любит, когда целуют загривок, и ей было некогда обращать на что-то внимание, и она знать не знает, о чём речь.

Впрочем, в их новых отношениях не хватало определённой справедливости.

— Я для тебя тоже хочу что-то сделать, — откровенно говорил Амон.

— Нет-нет, невозможно. Нет. Это будет хуст. Это совсем другое, — со страхом и уверенностью говорила Сари, отворачиваясь; но Амону казалось, что у этой уверенности крайне неуверенные лапы, и с каждым днём они становятся всё слабее, и он рано или поздно сможет свергнуть её. Он считал такое правило нечестным: ему можно доходить до конца, а ей — нет. Амон хотел сделать для неё больше, но правила Сари воспрещали это, и он ничего не мог поделать; точнее, мог, но тогда их игра снова вышла бы из-под контроля.

В конце концов, он почти отважился вероломно нарушить договор и в наглую установить новые, справедливые для обоих правила, но этому не было суждено случиться.

Преступников тянет на место преступления. Сари и Амон облюбовали подвал, то самое место. Да, в доме много более комфортных мест, но в подвале безопаснее всего: мать в любой момент могла заглянуть в её комнату, и Амон там совершенно ни к чему; в библиотеке они тоже выглядели бы глупо, кроме того, там сложно услышать приближающиеся шаги; в гостиной постоянно снуют две прислужницы; на кухне — тем более; в погребе холодно, никаких удобств; на чердаке — хорошо, но если мать позовёт, то как Сарамба или он будут оттуда спускаться, чем объяснят своё пребывание в столь странном месте? А в подвале Амон, если нужно, может мгновенно спрятаться; там темно, а темнота — хорошо; там вполне тепло, точнее, сносно, но им и так не прохладно вдвоём; и Сарамба в любой миг могла объяснить, зачем туда пошла. Тем более, что ту Пору Вод дожди лили, не переставая, и куда-то уйти по округе было невозможно. Всё предусмотрев, они спустились, тихо прикрыв дверь. За узеньким, цокольным окном барабанил дождь. Царила тьма. Старшего брата с отцом не было. Мать вышивала западноандарианские узоры на новой скатерти, которую спешно готовила к Воссоединению — большому всеимперскому празднику, и можно было с уверенностью сказать, что за этим занятием она просидит от обеда до сумерек.

Сари заметила, что сегодня времени у них немного, потому что ей ещё нужно управиться с прислужницами к ужину и смешливо начала сожалеть, что ещё не придумали часов, которые, к примеру, можно положить в карман или одеть на шею. Амон авторитетно заявил, что такое невозможно, потому что львиные пальцы не смогут управиться с очень мелкими деталюшками, а ведь именно такие потребуются: он уже видел однажды разобранные напольные часы, и там было полно шестеренок. Читая такую небольшую лекцию, он одновременно вёл её за руку к нужному месту, упирался спиной о спинку деревянного стеллажа, прижимал к себе. Он уже успел сильно подрасти, так как с момента начала их отношений прошёл почти год, точнее, десять лун, и он такого же роста, что и Сари.