Снохождение (СИ)

Она была старше, выше, сильнее и больше Амона.

Но это его совершенно не останавливало.

Он начал приглашать на различные одинокие прогулки; делать подарки; писать неуклюжие стихи и записки; выискивал любое мгновение, чтобы уединиться с Сарамбой или, как он называл её — Сари. Мачеха, не единожды услышав это ласковое сокращение имени, запретила Амону так обращаться к дочери, потому что пыталась следовать каким-то своим воображениям насчёт «приличной жизни, принятой в городах». По мнению мачехи, ласковые сокращения для шестнадцатилетней маасси недопустимы в «приличных родах», а тем более из уст пасынка. Амон оказался упёртым — нарочно начал делать это, постоянно натыкаясь на конфликт и скандалы.

Поначалу Сарамба, поняв чувством самки, что происходит с братцем, про себя посмеялась над этим. Потом начала внутренне жалеть его. А потом вдруг поняла, что поддаётся ему, идёт на мелкие уступки, продолжая жалеть и любить, как брата. Из-за застенчивости она не решалась прямо заговорить с Амоном, тем более — с родителями. Кроме того, Сарамба понимала: в этом случае сводному брату не поздоровится. Потому решила молчать и действовать по извечному принципу: будь что будет.

Амон оказался необычайно настойчив. В конце концов, всё это и привело их к первому поцелую, когда она, хитрым способом выманенная в самый дальний угол сада, читала ему классические стихи Вейтаны. Амон набросился на неё, как на добычу, и она ничего, ничего не могла с этим поделать.

Конечно, всё получилось ужасно-смешно: он укусил её губу, стукнулся зубами и нечаянно задел рукой бусы, разорвав их. После попросил прощения за эти неудобства и сказал, что никогда не целовался. А ещё, что безумно любит её. А ещё предложил удрать из дому вдвоём и как-нибудь жить-поживать в большом мире, или притвориться, что они «заблудились» в лесу, а самим где-то уединиться и… Что «и» — Амон так и не договорил, потому что сам не знал. Идеи, как им теперь устроить жизнь после столь поворотного мгновения, как поцелуй, посыпались из него, как из рога изобилия.

Ей следовало или немедленно поиздеваться, либо нарычать, либо пожаловаться матери. Но вместо этого Сарамба, нанизывая обратно бусины на нить, тихо сказала, что тоже никогда не целовалась, тоже его любит — но как брата! — а удирать из дому плохая идея, потому что мама будет переживать. О «заблудиться в лесу» не упомнила, потому что ей стало страшно неловко.

Впрочем, как и Амону, который ходил несколько дней, словно огретый.

Но через несколько дней они поцеловались ещё раз. И ещё. Потом ещё. Амон был полностью доволен своей победой, ему нравилось делать это с Сари, нравилось делать первые шаги в мире чувственности и запахов львицы; она же вся горела от стыда, что находит тайное удовольствие в поцелуях с братом, пусть и сводным, пусть и младшим, хотя всегда делала вид, что сдаётся крайне нехотя и потакает его безумной прихоти только из сестринского терпения. По прошествии некоторого времени она даже смогла увидеть некоторые выгодные стороны: так можно научиться поцелуям, во всеоружии встретив первые, действительно серьёзные отношения.

Так прошло несколько лун, две или три. Вместе они очень быстро постигли искусство поцелуя, и могли заниматься этим буквально часами, пока не начинала болеть челюсть; они научились множеству мелочей и приятных, тонких нежностей, вроде как шептать друг друг бессмыслицу на ухо горячим дыханием, либо же нарочно пить что-нибудь горячее, а после — сразу целоваться (а ещё лучше, если кто-то при этом съест кусочек снега из погреба), или же, своровав бутылку вина, целоваться под лёгким хмелем. Амон смелел с каждым днём, ему становилось мало шеи, ушей, рта, плеч, глаз, ладоней, скул Сари. Всё чаще его руки пытались спуститься ниже талии; он всяческой хитростью искал путь под пояс юбки, который Сари нарочно затягивала как можно туже. В итоге, после одного особо страстного порыва Амона, который Сарамбе пришлось сдержать, заехав ему по щеке без когтей, у них состоялся долгий и откровенный разговор.

Первой, что необычно, начала Сари. Она сказала, что врать не будет и признается, что ей действительно нравятся эти нежности, иначе она бы давно всё пресекла, и он нравится ей, как — тут Сари долго не могла подобрать слова, но осмелилась — как лев, который берёт её поцелуем и лаской; в этом она находит настоящее удовольствие и в некоторые моменты ей тоже хочется чего-то большего, по той простой причине, что даже ледяную львицу можно растопить долгой нежностью; но при этом она ощущает себя в мучительном, постыдном, крайне двусмысленном положении, и думает об их странном приключении почти каждую ночь перед сном; более того, следует принять во внимание, что если тайны станут явью, то случится нечто страшное, потому что они живут в Западной Андарии, а здесь такого никто не поймёт; вместе они совершают сладкое преступление, которое может дорого обойтись; и если с него, по большому счёту, как с гуся вода, то она вполне может навлечь на себя настоящий позор, если кто прознает; но поскольку дело у них идёт в одном, весьма недвусмысленном направлении, то всё принимает ещё более пугающий оборот. Поэтому им нужно обо всём поговорить и условиться, как жить со всем этим дальше; она, Сари, всё-таки желает видеть своё будущее безоблачным и свободным от кривотолков, поэтому хочет, чтобы Амон, как настоящий, честный лев, пообещал ей, что не сделает ничего «такого», потому что, при должной настойчивости, ему это действительно удастся — в какой-то момент она просто не сможет или не сумеет воспротивиться, и тогда уже ничего не поправишь; а также она очень хочет, чтобы они остались, в первую очередь, братом и сестрой; поэтому стоит хранить всё происходившее между ними в строжайшей тайне; что касается их будущего, как «льва и львицы» (так Сари и сказала), то она как бы не против продолжать всё, как раньше, но с условием хорошего скрытничанья, и до того момента, пока у неё не появится любовь или поклонник; Амон должен пообещать, что в этом случае он тоже не наделает глупостей и, тем более, не станет ревновать; она, к своему стыду, не может прекратить это всё, потому что у неё не хватает воли — она не в силах отказаться, хотя понимает, что вроде бы надо; если Амон найдёт в себе эти силы — она всё поймёт и будет благодарна.

Слово взял он. Был немногословен, вопреки обыкновению. Он пообещал, что никогда не перейдёт черты и прекратит свои наглые попытки; хотя, конечно, хочется; откровенно признался, что действительно любит и хочет её, а это действительно опасно; а потому, чтобы не причинять ей страданий и уберечь от возможных неприятностей, отважно прекращает их отношения, и теперь они становятся обычными братом и сестрой, как раньше.

Хватило его, и её тоже, ровно на четыре дня.

А мать Сарамбы действительно заподозрила неладное. Она никак не могла облечь в оформленное мнение то, что замечала за дочерью и пасынком. Безумно сложно, невозможно было поверить, что у них могут быть — фуй! — какие-то «отношения». Тем не менее, зоркий материнский глаз замечал многое. Сама не зная почему, она приказала Сарамбе запираться на ночь в комнате. Амону выделила комнату на холодном цокольном этаже, согнав его с комнаты на втором, найдя для этого хитрый повод — «будущий воин должен привыкать к неудобству», заставив мужа поддержать и убедительно подтвердить веским словом такое решение. Ведь будущее его было простым и понятным: уйти в Легату и начать полностью свою жизнь. Приемная мать заставляла Амона работать прилежнее и велела сидеть в библиотеке в свободное от работ и учёбы время, а дочери приказывала в этот момент заняться домашними делами. В общем, мать держала уши настороже. А Сарамба и Амона потихоньку теряли осторожность, как ни старались.

Это, в конце концов, привело к катастрофе и разоблачению.

Но по порядку.

Их непонятные, но оттого не менее тепло-сладкие отношения, разгорелись с новой силой после небольшой передышки. На самом деле, Амон лишь частично не сдержал слова. Да, он не мог от этого отказаться. Как и она — тоже. Но они стали значительно осторожнее, Амон перестал наглеть; более того, Сари совершила одно открытие, которое, с одной стороны, заставило обоих сгореть от неловкости, но с другой — очень помогало ему остывать и не переходить той самой черты. При одном из «свиданий», как они это в шутку называли, они на четверть послеобеденного часа уединились в подвале, в котором было одно чудное место. Там можно было находиться в сравнительной безопасности, потому как тяжёлая, двойная дверь ухала так, что не услышать невозможно. Мать сказала Сари перевернуть бутылки с винами и протряхнуть с них пыль, а тут как раз «для помощи» подвернулся Амон, который тоже зашёл в подвал за «обронённым диском для метания, что закатился через решётки в подвал» (да-да, у них всё было продумано, диск был под рукой как доказательство невинности, и даже то, что в шею при непосредственной угрозе обнаружения целовать не стоит, поскольку мокрую-взъерошенную шерсть ничего не стоит увидеть). Конечно, такая «случайность» добавляла изрядно камней в корзину подозрений матери; с другой стороны: не пойман — не вор. Да и лгать они изрядно научились. В общем, всё было почти как всегда: он встал у каменной стены на маленький, широкий ящик, потому что был ниже неё на полголовы, обернул к себе спиной, взяв в ладонь кончик её хвоста (Сари часто для него одевала платья и юбки с открытым хвостом — ему так нравилось), другой рукой обхватил шею и подбородок, повернув к себе, и так они предавались поцелую; она была в обычной лёгкой юбке для Поры Огня, на три четверти, и рубахе на короткий рукав для домашних работ; конечно, под всем — шемиза; он же — в груботканой тунике до колена, в которой обычно бегал, метал диск или копьё. Вдруг она ощутила, что дышать он стал шумнее и чаще, чем обычно, хватка стала сильнее; конечно, она и прежде замечала уже немалый знак его желания, с самых первых поцелуев, и привыкла, даже перестав этого стыдиться; но здесь было явно что-то «не то». Он вдруг перестал целовать, оставил её хвост в покое, но талию сжал почти до боли, прижимая к себе до дрожи. В его движениях, что вдруг стали порывистыми и сильными, появились уверенные, инстинктивные намеренность и цель. Она поняла, что происходит нечто невероятно важное для него, и притихла, ничему не противясь. И очень быстро с ним случилось то, что случается с самцами. В последний раз он так прижал, что стало больно, и она чуть не зарычала, а потом вдруг отпустил. Мгновение Сари не двигалась, а потом резко обернулась, и увидела, что Амон часто дышал с полузакрытыми глазами, сползая по стене, а на мордахе проступило некое блаженство, перемешанное с болью.