Снохождение (СИ)

Безусловно, та ещё новость. Миланэ, посерьезнев, уселась возле него, а он обнял её за талию.

— А если пропажу обнаружат?

— Не переживай, с нас будут взятки гладки. У служителей библиотеки, конечно, могут быть неприятности, у сестры-хранительницы библиотеки — Ваалу-Ирмайны — тоже. Но они не будут длиться слишком долго, а потом книга чудом найдётся. А скорее всего, никто ничего не заметит.

Миланэ слушала, приложив палец к подбородку. По улице простучала пролётка.

— Хал говорил, что Ирмайна таскает книги туда-сюда из библиотеки. Она может обнаружить пропажу.

— Вот таскает, вот и дотаскается, — ударил Амон кулаком по ладони. — В её интересах будет всё скрыть; Тайная служба, между прочим, имеет на неё не самое лучшее досье, поверь мне — ей невредно немного понервничать. Кроме того, я своими методами сообщу ей, что книга будет возвращена.

— Хал знает о наших планах, — вмиг выискала слабость Миланэ.

Идея, которая некогда показалась весьма жизнеспособной, теперь не прельщала Миланэ. Она не желала чувствоваться воровкой и не желала никому зла.

— Поверь: ему лучше помалкивать. Для его же блага.

— Если с него будут спрашивать, он мигом захочет переложить ответственность на тебя. И, наверно, на меня. И будет прав, — убеждала льва львица.

— На нас, а ещё на Императора, Ваалу-Ирмайну, Томгу-Монгу из сказки и случайного прохожего, — чувствовал себя уверенно лев.

— Пойми, я просто не хочу, чтобы кто-то пострадал. Даже Хал. Это будет несправедливо, — объяснила ему дочь Сидны.

Но она чуяла: Амон настроился крайне решительно, и наверняка уже предпринял какие-то шаги; поняла — надо надавить сильнее. Надо разубеждать.

— Да никто не пострадает. Это просто книга! Да кому она там нужна, будь она хоть трижды вероборческая? Есть имперские законы. «Ибо так хотят Сунги!». «Ибо так не хотят Сунги!», — Амон процитировал известные изречения, которые ставятся в начале и конце каждого всеимперского закона. — Кража книги из Особого зала приравнивается к вероборчеству, это прямой путь на каторгу; знаешь ли, все служители библиотеки разобьются о землю, но будут скрывать такую пропажу до конца. Пока будут идти разбирательства и поиски, мы её вернем. Ты ведь вернешь её?

— Если ты так скажешь, то верну, — сказала она, потому что с иными словами не нашлась. — Но лучше пусть лежит, где лежала…

Посидели, подумали. Его рука успела скользнуть под шемизу и обняла её живот.

— Она может дать мне множество ответов, — изрезал тишину тихий голос Миланэ: тёмный, подлинный, напряжённый. — Вообще, наверное, каждый в жизни ищет своё «Снохождение»; но достичь его не так просто. Видишь ли, воин должен найти свой хороший меч, каллиграф — свою лучшую кисть, а сновидица должна иметь своё «Снохождение», понимаешь? Сновидице говорят, что других миров нет, что ничего нет, и что всё — выдумка, а лишь это — настоящее, — взмахнула она ладонью. — А сновидица знает, что есть, и что всё — иначе. Каково прикажешь жить? — посмотрела на него: испытующе. И вместе с тем — беспомощно.

Казалось, он её не слушал. Амон смотрел куда-то на дверь; наверное, прислушивался ко звукам внизу: там уже точно суетилась Раттана, которая всегда встаёт чудовищно рано.

— А что там есть, Миланэ? — вдруг спросил Амон с отсутствующим взглядом.

Оказывается, он слушал её, и он слышал её.

— Столь странные вещи… — растерялась она. Со словами было сложно. — Есть мир, полный давящей черноты, а есть сверкающий белый мир. В них, наверное, много можно найти.

— А зачем находить?

— Как зачем? Незачем. Вот зачем живём, зачем дышим и ходим по земле? Вот потому. Так… приказано.

— Чем? Кем? — ухватился за её ответы, словно за свет в конце туннеля.

— Не знаю.

— Ваалом? — отрывисто спросил Амон, словно во вопросе был заложен ответ; но этот ответ совсем его не устраивал.

— Мне — нет, — посмотрела ему в глаза Миланэ. Взгляд её был непрост; она уже не смотрела на него, как на любимого льва, но того, кто ищет ответ.

— Ваал есть, Миланэ?

— Он есть, — очень уверенно ответила она. — В душах сестёр и Сунгов. Но поскольку воля сестёр сильна, то… понимаешь… они договорились, что он есть. И договорились столь сильно — а мы ведь хранительницы договоров, верно? — что он действительно стал существовать, а эту договоренность подхватили остальные Сунги.

Амон хмыкнул. Однако.

— А ты, стало быть, выпала из договора?

Он задавал хорошие вопросы.

— Пожалуй.

— Так ты не Ашаи-Китрах?

Взгляд от Миланэ. Но здесь нет желания обидеть — здесь стремление понять правду.

— Я — Ашаи-Китрах, — с большим достоинством молвила она, быстро указав на собственные уши — древнейший жест, обозначающий принадлежность к ученицам, ибо они «слышат Ваала». — Не надо сводить сестринство к одному Ваалу. Мы — его матери, не он — наш прародитель. Мы много больше, чем вера во Ваала. Ведь изначально мы не были прикованы к одному взгляду; мне даже однажды выпало несчастье услышать из уст одной сестры, что существование Ваала — внешний факт! Ашаи-Китрах признают сумму точек зрения, различные углы, перспективы; они не верят в этот бессмысленный «неволящий, незаинтересованный субъект познания». Проклятье, да именно поэтому нами глубоко ценится искусство толкования слов и текста; мы соединяем их с «чувствованием души». Это проникновение в сам образ мыслей, в эмоции текста, в его метапослание и частные смыслы. Ашаи-Китрах — сёстры понимания.

Она вдруг ощутила глубокий парадокс. Столь много было сказано о многогранности сестринства — и вместе с тем указала на свои милые уши с чёрной каймой. Ибо. Слышат. Ваала. А пройдёт семь дней — и будет она указывать на глаза, потому что они «видят Ваала»… Она отрицает его, но использует эти жесты.

Ваал мой, как сложна жизнь!

Для Амона, пожалуй, это оказалось слишком.

— Миланэ, зачем ты мне всё это рассказываешь… — словно осознав ужасную ошибку, сказал ей Амон.

Она была такой серьёзной, но вдруг улыбнулась, поглядела в сторонку, а потом снова на него.

— А почто ты спрашиваешь?

— Потому что очень интересно. Просто… ты так доверяешься мне.

— Да. Я тоже верю тебе, Амон. Как и ты мне, ты говорил это, помнишь?

Он кивнул.

Вдруг она кое-что припомнила. Усевшись на кровати поудобнее, молча пригласила сделать и Амона. Подоткнула рукава шемизы повыше, сбросила на пол бесформенный комок лёгкого одеяла для тёплых ночей.

— Хочешь, что-то покажу? — спросила, и не дождалась ответа: — Гляди: я Ашаи, что не верит Ваалу. Да? А теперь смотри — я возожгу Его пламя.

Глядя на свои руки в неверном свете, ей мыслилось, что нет ничего более переменчивого и неопределённого, чем наши желания. Её предупреждала сестрина строгого Норрамарка, что невольно жечь огонь на ладонях, потому что он крадёт огонь изнутри — силу духа и намерения; невольно гореть внешним пламенем! В самом деле, её даже обуял душеубийственный стыд, и вместе с тем — сладость нарушения своих же решений и саморазрушения. Да, ха, смотрите, сгорю я! — хищно улыбалось её «Я», одно из бесчисленного множества её души. Тем более, цель не была чужой сердцу: Миланэ хотела показать любимому, что взаправду собою представляет этот огонь, поддерживающий веру Сунгов столь долгие века.

Амон видел, как львица, в которую он влюблён, показала свои ладони, словно пытаясь убедить, что здесь нет никакого подвоха, и что её руки — чисты. Потом — красиво и странно — поманила пальцем к себе; такому противиться невозможно, он последовал зову, он бы охотно последовал на любой её зов, хоть в пропасть, и они соединились в жаждущем, страстном поцелуе, стоя на коленях посреди их ложа, а хвосты их причудливо сплелись. Казалось, сейчас снова случится таинство продолжения рода, но Амон очень хорошо чуял, что сейчас произойдёт нечто необычное, и тут вдруг ощутил ушами, затылком и плечами сильный, нешуточный жар, а по всему телу прошла жуткая, неведомая доселе колючая волна, которая явно передалась от неё. Но Миланэ вовремя отпрянула, зная, что Амон не готов (и не может быть готов) к таким ощущениям и теперь сидела, держа перед собой пылающие ладони, глядящая на него.