Loving Longest 2 (СИ)

— Ну вот видишь, как хорошо, — пришёл на помощь Маглор, — можно отпраздновать оба. А сколько же тебе будет лет?

— В первый было бы триста двадцать три или триста двадцать четыре, сейчас уже не вспомню, — вздохнула девушка. — А во второй будет только двадцать пять.

— Финдуилас, а ты… — начал Маэдрос.

— Я устала от этого имени и мне грустно, когда я его слышу; может, будете звать меня Фаэливрин? — сказала она.

— Да… Фаэливрин… Фаэлин… скажи, а как вообще… там? — спросил тихо Маэдрос. — После. В Чертогах.

— Меня Гортаур много спрашивал об этом, — ответила она, глядя на вечернее небо, где уже исчезло солнце и наступали ещё по-зимнему мрачные сумерки. — Странное чувство: иногда идёшь, видишь других, потом как будто начинаешь засыпать и проваливаешься — дальше, глубже; потом будто становишься невесомой и снова взлетаешь. Я что-то помню, а что-то нет. Что-то помнить, наверное, не хочу. Помню то, что меня просили запомнить. Отец хотел попросить прощения… кое у кого, и дядя Ангрод тоже; я попрошу. Дядю Финрода не помню совсем: он, наверное, уже возродился и покинул Чертоги.

— А ты помнишь… моего брата? — спросил Амрод. — Он… он такой же, как я.

— Да, — ответила она, - да, да; я видела его, я помню. Я чувствовала, что он очень хочет счастья для тебя. Хочет, чтобы ты не винил себя. Чтобы не думал, что вы виноваты в случившемся. Он тогда тоже будет счастлив.

Майтимо молчал. Маглор задал вопрос, который Майтимо задать не мог; он был ему бесконечно благодарен за это.

— Ты видела Фингона? Короля нолдор, — зачем-то добавил он ненужное пояснение. — Он хотел бы… хотел бы что-то сказать… кому-нибудь?

Финдуилас замолчала и задумалась.

— Нет, — сказала она наконец. — Он… он отказывался говорить о вас. Обо всех нолдор. Мне показалось, что он очень… очень… — Увидев, как Маэдрос беспрерывно крутит большим пальцем надетое на указательный палец левой руки кольцо с разбитыми алыми лепестками, девушка замолчала и мучительно покраснела. — Я… простите, дядя. Мне вообще всё это могло присниться.

Дочь Ородрета ушла в дом, нервно оглянувшись на Амрода.

Маэдрос и Амрод ничего не сказали об этом разговоре Келегорму, но, видимо, он узнал об этом от Маглора. Между Келегормом и Амродом состоялось неприятное объяснение; выслушав очередную порцию «ты что, веришь ей?» и «ты что, не понимаешь, что она хочет тебя свести с ума?» Амрод выбежал, хлопнув дверью и они вместе с Келебримбором уехали на рынок, ни с кем не попрощавшись. Келегорм заявил — не в первый раз за последний год — что хочет отдохнуть от общества братьев и попросил перенести его в охотничий домик в лесу неподалёку, где за ним должен был присматривать один из слуг-людей.

— Это невыносимо, — сказал Маглор, обращаясь к Маэдросу. — Я готов был принять у нас Финдуилас, раз Питьо на этом так настаивал. Я верю тебе и Питьо, что вы ни с того, ни с сего решили поехать на руины Гондолина, чтобы посмотреть, как там могила дяди Финголфина, не разорили ли её. И если Тьелко говорит, что знал этого юношу раньше, как сына Куруфина — я возражать не буду. Но и я, в конце концов, могу иметь право чему-то не верить. Я ничего не могу сделать по поводу Финдуилас, но я могу хотя бы частично проверить историю Келебримбора и для начала убедиться, что место, где он прятался все эти годы, действительно существует.

— Ты готов за этим ехать в Гондолин? — недоуменно спросил Маэдрос.

— Да, я поеду с Нариэндилом. Прости, но я устал и хочу хоть в чём-то хоть какой-то определённости. И мне не нравится Келебримбор. Даже если он физически — сын Атаринкэ. Он изображает наивного подростка, а ты примерно догадываешься, сколько ему лет?

Маэдрос пожал плечами.

— Мне показалось, ему лет восемьдесят, максимум сто, — ответил он.

— Майтимо, я помню его в Амане в свите Куруфина. Да, тогда он был ещё очень молод и вот тогда ему действительно было не больше пятидесяти — я даже думаю, что он был несовершеннолетним, ближе к тридцати. Так что ему больше пятисот лет. Тебе его поведение кажется нормальным?

Маэдрос устало вздохнул.

— Ах, если бы ты прожил столько лет с Тургоном, ты тоже стал бы на всех смотреть, как трёхдневный зайчонок, круглыми глазами и величать всех отцовскими именами. Но хочешь — поезжай, я не против…

Амрод вернулся с рынка очень довольный и оттащил Майтимо в угол.

— Смотри, что у меня есть для Фаэлин, — сказал он. Он достал из сумки подарок, бережно завёрнутый в толстый шерстяной шарф. Это была стеклянная ваза для цветов удивительной работы: переливчатое опалово-голубое стекло было словно соткано из весеннего воздуха; стенки вазы пронизывали светло-зелёные стебли цветов; на их кончиках распускались розоватые и лиловые, полупрозрачные лепестки.

Майтимо долго, молча смотрел на эту вещь.

— Хорошая, — сказал он с усилием.

— Что тебе не нравится? — спросил Амрод.

— Мне нравится, очень… Я просто…

С верхнего этажа сбежала Финдуилас, и Амрод поспешно спрятал подарок.

— Привет, — обратилась она к Амроду. — Я… я хотела вам сказать…, а где Маглор?

— Они с Нариэндилом уже уехали, — ответил Майтимо.

— Ладно… наверно, это не так важно. Просто хотела сказать… Я сегодня проснулась и вспомнила. По поводу того, что вы меня спрашивали вчера. Что я помню. Это не то, что я видела в Чертогах, просто вспомнила кое-что, что было… раньше.

У Майтимо в груди похолодело; он почувствовал, что ничего хорошего не услышит.

— Я говорила, что я в Ангбанде жила в башне. Там было не так плохо — у меня были две комнаты, туда никто не заходил, кроме Гватрена, — Майтимо заметил, как помрачнел Амрод, но он сам понимал, что Финдуилас не имеет в виду ничего дурного; к тому же, в отличие от них всех, у неё нет никаких причин ненавидеть Гватрена, который не причинил ей никакого зла, и даже напротив — оберегал во время пребывания в Ангбанде. — А напротив была такая же башня. И там тоже было окно. И я видела того, кто жил в противоположной башне. Мне его лицо показалось знакомым, а сейчас я вспомнила, кто это был. Это Тургон, король Гондолина.

— Не может быть, Фаэлин, — ошарашенно сказал Амрод. — Он погиб. Он точно погиб.

Майтимо молчал.

— Это был он, — настаивала Финдуилас, — я его хорошо разглядела.

— А… как он выглядел? — спросил Амрод.

— Я его заметила в первый же день, как туда попала. Он выглядел… плохо… очень грустно, и на нём была странная одежда.

— Почему странная? — спросил Майтимо. — Какая?

— Он как будто… я не знаю… Вроде обычная рубашка, но… он как-то всё время одёргивал её, как будто не привык носить.

— Он был там всё время, пока ты была там? — уточнил Амрод.

— Нет, — ответила Финдуилас, — я думаю, это продолжалось год или чуть меньше; потом он куда-то делся. Но в последние два-три месяца он выглядел лучше. Может быть, сначала он был ранен — там довольно высокие окна, я видела только его лицо и руки. Не знаю, в чём было дело.

— Если даже это был он, то его, наверное, уже нет в живых, раз ты перестала его видеть, — вздохнул Амрод.

— Не знаю… мне кажется, Гватрен… Он бывал там, и он хорошо к Тургону относился; я видела, как он помогает ему надеть верхнее платье и приносит еду. Мне кажется, Гватрен бы очень расстроился, если бы с Тургоном случилось что-то совсем плохое, а этого не было — он вроде повеселел даже.

— Ты, конечно, лучше его знаешь, — сказал Амрод, имея в виду Гватрена, — но…

— Фаэлин, а ты представляешь, что вообще было в той башне? Тюрьма? Лаборатория? — спросил Майтимо.

— Там… мне кажется, там покои лорда Маэглина, — грустно ответила Финдуилас. — Я даже… даже как-то не связала…

Майтимо молчал. Амрод выжидающе смотрел на брата.

Перед глазами у Майтимо стояли стеклянные цветы, которые только что показал ему Амрод. Амрод, конечно, ни о чём не подумал, но сам Майтимо видел работы Тургона раньше и ни с чем перепутать их не мог.

Он был хорошо знаком со всеми детьми Финголфина и часто бывал у них дома, но была одна странность: в комнату Тургона он никогда не заглядывал, — она всегда была заперта. Фингон со смехом говорил, что, в отличие от младших, Тургон поддерживает у себя идеальный порядок и к нему не надо наведываться с уборкой.