Снохождение (СИ)

После этого разговора Миланэ ощутилась так, будто вступила в грязь. Она решила исследовать, отчего у неё явилось такое чувство, и погрузилась в себя. В итоге, мысли вывели на более обширную тропу.

Нет ничего более естественного, чем стража собственных интересов и благополучия: на том стоит мир. И Хильзе пыталась это делать, не желая обременяться такой обузой, как Лаэни, и это можно понять; тем не менее Миланэ чувствовала здесь нечто катастрофически неправильное, но не могла ответить, что именно. Она не могла оформить верно свои чувствомысли, облечь в строгие сентенции, стараясь рассуждать как можно более справедливо и бесстрастно; ведь Хильзе не повинна в смерти наставницы Лаэни, она вряд ли горела желанием принять найси, она вообще ни в чём не повинна. Она, конечно, молода, бездетна, имеет неустоявшиеся отношения с непонятно кем и ей вовсе невыгодно уделять столь необходимое внимание для Лаэни, наставлять и обучать её, не говоря уже о самых обычных заботах, вроде как накормить-напоить-приодеть. Всё это можно понять. Размышляя в таком ключе, Миланэ не стыдилась своих мыслей: Ашаи — имморалистки по существу; мораль они считают необходимой условностью.

Так думая, Миланэ взяла извозчика и поехала к патрону.

Наблюдая за жизнью Марны, что проносилась мимо её взора, Миланэ вдруг начала понимать. Всё яснее и яснее. «Невыгодно. Невыгодно. Невыгодно», — крутилось слово в её сознании. Потом оно начало раскручиваться, и из него, словно из древнего кувшина изобилия, которым владела праматерь Сунгов, начали исходить мысли:

«Ей это невыгодно, вот и всё. Заботиться о найси — та ещё работёнка. Ты всю жизнь считала, что в твоей касте дела обстоят иначе, что в ней не меряют выгодой? А ведь что же? Посмотри: Ашаи тоже вонзают друг во друга клыки в борьбе за кусок и тёплое место. Ведь что наш образ жизни? То самое выживание. Способ жить, имея каждый день свою часть. Да, мы лечим, но зачастую это лучше делают доктора. Я прихожу в дом льва и говорю ему, что зажгу в его доме священный огонь; более того, он сам приходит с такой просьбой. И я иду, возжигаю, хотя знаю, что это — лишь пламя. Чем не способ жить? Мы ищем себе патронов ради денег. Чем не способ жить? Мы сжигаем трупы за деньги. Чем не способ жить? Мы пытаемся карабкаться вверх друг по дружке. Чем не способ жить? Где здесь «львица духа»? Зри: какими бы словами ты не укрывалась, в остатке что ты есть — львица, что хочет жрать и получать кусок добычи. Охотница, но охотница на всё тот же кусок, и для тебя он — цель, не средство. Мы говорим, что веруем во Ваала для того, чтобы нам было тепло и уютно. А какой самообман, какая напыщенность… Средства стали целью. А теперь помысли прямо сейчас: а чем живёт «львица духа»? Можешь помыслить? То-то и оно… Она тоже охотница, но охотница силы, охотница иных миров, свидетельствующая то, о чём нельзя рассказать; украшение львиного духа. А ты и представить этого не можешь, потому что ты — Ашаи-Китрах; тебе вместо неба направляли взор в потолок, и талдычили, что это и есть такое небо, самое лучшее среди небес всех миров… Не притворяйся, не притворяйся, что не такая. Тебе шаманая советовала не жечь игнимару ради того, чтобы сновидеть, но ты разве последуешь совету? Не последуешь, а то, ведь жрать захочется, статус ценен, тёплое место в жизни дорого. Огонь Ваала дарит тёпленькие местечки в нашем укладе. Потому хорошо, что не попало к тебе «Снохождение» — оно назначено львицам духа, а не тем, кто…»

Она не додумала, потому что пришлось прикрыть глаза, сдерживая слёзы. Миланэ делала вид, что ей попала пыль в глаза…

Ей вдруг бесконечно захотелось куда-то уехать отсюда, куда-нибудь, откуда приехала или ещё куда. Миланэ уже понимала, что если она впустит этот мир Марны к себе, то он затянет, он станет её частью, а она — его. Впрочем, это не было чересчур печально, лишь только пугающе обыденно, словно бы твердилось: «Всё, вот твоё место в жизни, здесь и будь, тут и сиди».

Проехали мимо книжной лавки.

«И всё-таки», — мимолётом подумалось, — «раз все вещи средь нас сводятся к одному, то кому выгодно называть вероборчество вероборчеством? Ведь кому-то должно. Интересно».

У патрона Миланэ провела необычно мало времени, поскольку он был в срочном отъезде, а его супруга — весьма занята; отбыв с нею маленькую, вежливую беседу и пожелав удачи на Приятии, она удалилась, и Миланэ, простамповав два оставленных документа, ощутила себя ненужной и ушла, поскольку делать было больше нечего.

Об Амоне старалась не вспоминать. Но поскольку старалась очень сильно, то получалось очень плохо.

Когда уже шла по улице, на которой находится её дом, неминуемо пришлось промелькнуть мимо места убийства.

Отвратительное место.

«Наверное, все вокруг полагают, что я давно забыла, и мне — всё равно». Да, иногда всё не так плохо, и Миланэ считала, что поступок справедлив и смел, и нужно было вступиться за Раттану, хотя это не исконное дело самок — вступаться и защищать; но потом думалось, что Раттана и так натерпелась, а потому ей не привыкать, и этот лев мог бы ещё пожить на свете.

Миланэ пришла, и они с Раттаной занялись домашними делами. Следовало очень многое подготовить к её будущему возвращению из Сидны уже в качестве сестры-Ашаи; для этого дисциплара намеревалась оставить служанке добрую половину своих денег, чтобы та, ни в чём не нуждаясь, приобретала всё необходимое и пользовалась любой помощью. Впрочем, у Миланэ осталось восемь тысяч — сумма большая, но для Марны совсем не внушительная. Честно говоря, она ещё понятия не имела, какое денежное содержание решил дать ей Тансарр, ибо ещё в глаза его не видела, не считая Дара Обращения, конечно. Эта неопределенность немножко смущала, так как Миланэ не знала, на что рассчитывать: сможет ли она обустроить экзану сразу или придётся потихоньку делать, например, полгода? А тут ещё и внутри всё обставить надо: нужны и посуда, и чаши Ваала, и ном, и много чего ещё.

Миланэ нравилось болтать с Раттаной. Та, несмотря на происхождение, не только умела поддерживать беседу и чувствовать её повороты, но ещё обладала ясным умом.

«Хорошая львица», — думала дисциплара.

Помимо прочего, Раттана не преминула выразить свою благодарность Миланэ «за всё-всё», по её выражению, и в связи с этим упомянула об «необычайном благородстве сестринства Ашаи-Китрах», на что Миланэ, сидевшая на стуле, закинув лапу за лапу и скрестив руки, разразилась примерно такой речью:

— Раттана, ты послушай. Может показаться, что среди Ашаи-Китрах есть только необыкновенные личности, необычайных чувств и талантов; я скажу — это такая чепуха. Большинство из нас самые обычные, наш характер можно описать одним словом: надменность. А ещё ограниченность. Так что не стоит превозносить ввысь любую львицу Ваала: это будет несправедливо по отношению к тем, кто действительно чего-то стоит.

На этом беседа была окончена, потому что слишком задушевные беседы с прислугой редко приводят к добру. Миланэ поднялась наверх, к себе. Она было собралась немножко заняться Каррой, разложить знаки, а потом кое-что спросить (о Амоне, конечно, о ком же ещё), как тут в дверь постучали.

Раттана вернулась с докладом:

— Сиятельная, там какой-то сир пришёл. Называться имени не желает. Говорит — светлейшая узнает.

— В самом деле? — обмерла Миланэ со знаком «Сео» в ладони, стараясь не подать виду. В висках застучало, шерсть на загривке поднялась, воздуха почему-то стало меньше…

О, да.

— Так что делать, хозяйка? — спросила Раттана после долгого молчания.

— Впускай его и принимай, как гостя. Я сейчас спущусь, — очень равнодушненько молвила она.

Как только за Раттаной прикрылась дверь, молниеносно она зажгла побольше свечей, мигом убрала знаки в мешочек, приоделась, повертелась у зеркала и чинно сошла вниз, чтобы…

«Да чтоб тебя!», — ой как разозлилась Миланэ.

Пришёл Синга.

Как бы там ни было, его следовало принять, наперекор позднему времени — дело стремилось к полуночи.