Снохождение (СИ)

— Сукина дочь! — тряс он её безо всяких усилий. — Когда вы всё переведётесь тут?! Когда сдохнете?! Твой тут сынок, твой тут ходил крал всё подряд?!

— У меня нет сына, — сказала Раттана с насильно вздёрнутым подбородком кверху, прикрывая руками обе щёки. Опытная.

— Чего сказала?!

— Нет сына.

— Нет, конечно! Да такая только шакала родить может! Чья и откуда, сказала быстро! Тут приличный род живёт, приличные Сунги, твою рожу я здесь впервые вижу! Зачем мешком меня толкнула? — зарычал он, замахнувшись хлыстом.

— Я не хотела, — со страхом, но без крика отвечала Раттана

— Дааа, не хотела, знаю, как вы не хотите! — и его замах превратился в хлёст. — Чья ты? Чья? Ничья? Чья?..

Миланэ как-то совершенно бездумно отпустила занавеску, вся сцена скрылась. Ей ничуть не было страшно, только мерзко. Но можно отойти от окна, сесть за стол и продолжить завтрак, ибо она — охранительница Сунгов, не дхааров. Дхаары — они и есть чужаки, никто их за хвост сюда не тянул. Неприятный эпизод, естественно. Можно выбежать на улицу, потребовать остановиться, умерить пыл, поднять шум-гам, испытать на себе его злой, бессмысленный взгляд; но это будет так глупо, так нелепо. Она ведь не в одеянии Ашаи, а в самом простом, повседневно-обиходном платье, не облачаться же теперь в пласис, и потом надо будет ему на ходу доказывать, что она принадлежит к сестринству, что на неё кричать нельзя, что вот есть подвески на ушах, посмотри, есть серебряное кольцо сестринства, и вообще, хватит безобразничать… конечно, лев имеет право бить дхаарку за оскорбление, это согласно законам, да, всё верно… да, верно, но я могу сказать, что меня оскорбила столь грубая картина, я вправе потребовать немедленных извинений… что ж, извинения приняты… возможно, ещё потребую сатисфакций в судебном порядке, и пусть лев поверит, что суд будет быстрым… да что дхаарка, оскорблены мои уши столь грубой картиной! Ах, лев не знал, что здесь поселилась Ашаи, потому не стеснялся в выражениях? Так будет знать…

«Ваал мой, как это будет гнусно и скандально. Смешно».

Дурная сцена будет: побитая дхаарка, оскорбленный нею Сунг, толпа зевак и сердобольцев, кричащих хаману и визжащих маасси. Самое то для прибытия в Марну! Самое то! Да, кроме того: что за служанка, что не может идти прямо и осторожно, никого не задевая вещами? В самом деле, такую не стоит брать в услужение, нет-нет-нет, стоит рассмотреть иные варианты, прикинуть, приглянуться… рассчитать… посчитать… подумать, как в жизни удобнее… самое главное — устроиться в жизни правильно.

Вдруг она возненавидела весь этот нищий духом мир, безумный, больной, ненавистный, оскорбительный даже тем, что вообще существует.

«Тогда пусть смешно не будет никому», — серьёзно подумала Ваалу-Миланэ-Белсарра, со всей злостью дергая на себя ручку входной двери. Она умеет быть серьёзной; пусть каждый спросит себя — умеет ли он быть серьёзным?

«Ваалу-Даима-Хинрана: “Когда ты стала неустрашима, то враги Сунгов превратятся в пыль”. Ваалу-Инсиная: “Я вижу лишь бесстрашных Ашаи-Китрах, уходящих ввысь к звёздам Нахейма”. Ваалу-Малиэль: “У них я научилась быть бесстрашной, и за полдня вняла больше, чем за всю жизнь”. Ваал мой, сколь хорошо придумано нашим сестринством — мы всегда должны хранить тебя подле себя», — думала Миланэ-Белсарра, уверенным, быстро-вкрадчивым шагом, со склонённой головой приближаясь к дхаарке и льву, в точь таким же, с каким охотница идёт к убитому стрелой зверю или опытная куртизанка подлавливает свою жертву на светском приёме; правая рука держалась позади, за ножны сирны. — «И сколь много раз я получала выговор за то, что забывала сирну, как все подруги…»

Лев ещё что-то орал; заметив приближение Миланэ, он перестал хлестать Раттану. Из окна на другой стороне улицы высунулся чей-то любопытный нос, Миланэ не видела — лев это или львица. Ашаи предстала перед львом, глядя на него снизу вверх, по запаху ощущая, что он пьян. Лев, морщась и не понимая, продолжал глядеть на неё, как на привидение или недоразумение. Эмпатией Миланэ понимала: он не догадывается, что перед ним — Ашаи-Китрах, не замечает этих маленьких отличий — серебряного кольца и подвесок, которые, как назло, сегодня маленькие и коротенькие, такие можно увидеть у любой маасси.

— Чего? — спросил он, хамски, но уже тише.

Тут вдруг Раттана подняла руки и с удивлением поняла, что они на них — кровавые полосы. Это немедленно взъярило льва и он снова замахнулся.

В жизни есть роковые моменты. Пожалуй, Миланэ бы устроила ему большие неприятности, раскрыв свою личность, изрядно попугала, и лев бы вовек обходил её дом дом десятой дорогой, и на том конец; но вместо того, чтобы прекратить гнусность, он взялся за прежнее: снова хлестнул Раттану с размаха, будто здесь Миланэ и рядом не существовало.

Миланэ из тех, что знают себя в страхе, что знают свою решимость; правая рука рука сделала всё сама: большой палец придержал ножны, остальные вытащили сирну, и очень быстрым, подлым движением она снизу вверх взметнула её к телу льва. В памяти совершенно не отложилось, сколько ударов она нанесла, но никак не меньше трёх, так как всегда учили, что одного удара сирной мало, нужны несколько, нужны многие… Затем оттолкнула левой рукой, сделала шаг назад; лев упал очень легко, пугающе легко; он держался за живот, ничего не говорил и даже не пытался сопротивляться, только хрипел. Хлыст выпал ему из руки.

Всё произошло само как-то собой.

Далее был крик прямо в доме напротив, Раттана споткнулась и упала (или ей подкосились лапы — Миланэ было невдомёк), лев положил голову на землю и застонал. Она же стояла, держа сирну в правой ладони, и смотрела, как расплывается тёмное пятно на его одежде и слушала стон; по этому стону стало ясно — лев вряд ли увидит следующую зарю.

— Раттана, дай какую-нибудь тряпицу, — попросила она, не глядя протянув руку.

— Что? — прямо так, сидя на земле, глухо просила дхаарка.

— Тряпку, вытереть сирну, — посмотрела на неё Миланэ, а потом с преувеличенным вниманием начала рассматривать свой кинжал. — Ты ведь согласна мне служить?

— Да-да, сейчас… — засуетилась да, поднявшись.

Получив в качестве ветоши превосходную салфетку с шитьём, Миланэ не без жалости к белизне ткани тщательно вытерла сирну, от пяты до острия, и заткнула её, куда полагается — не сзади за поясом, а слева.

— Раттана, говорить буду я. Ты молчи, пока не скажу, — предупредила Миланэ.

Та ответила, глядя на Ашаи и не обращая никакого внимания на обидчика, дела которого были совсем плохи:

— Да-да, госпожа…

Привилегия сохранения чести и неприкосновенности. Сейчас она должна полностью оградить Миланэ, как львицу-Ашаи, от всяческих неприятностей, тем более — наказания. ещё в Книге Сунгов, основном законе Империи, писано: «…если кто из простого сословия при всех среди бела дня и ясной ночи оскорбляет Ашаи, обращается к ней с презрением, открыто насмехается, нагло тянет когти без изволения, хватает её и так далее, и подобное, и тому прочее…», то Ашаи-Китрах может прикончить обидчика на месте.

Но проблема в том, что лев с хлыстом, по сути, не угрожал Миланэ, не пытался её ударить; он бил дхаарку, что почти никак не наказывается по всей Империи; за такое — штраф, о котором стыдно упоминать. Поэтому её положение было непрочным, а потому следовало действовать и говорить верно, точно, безупречно.

— Что происходит? — подбежал какой-то незнакомец

— Лев — страж? — требовательно и уверенно спросила Миланэ (сейчас иной тон неуместен, нужно идти до конца).

— Не… Я на шум прибежал. Что случилось? — показал когтем на умирающего.

Миланэ не ответила.

Стража прибыла быстро, в числе двух молодых львов вместе с дренгиром стражи в отличии септимарра, во всём облике которого читались бесконечная усталость и полнейшее безразличие к чужому страданию. Обидчик Раттаны был ещё жив, вокруг него собиралось немало голов, штук двадцать, они окружили Миланэ и Раттану вместе со стражами, но никаких попыток помочь льву не предпринимали.