Снохождение (СИ)

— Моя игнимара может возжечься.

— Я бы с большим удовольствием взглянул на бесконечно красивую картину, но я признаю твою сущность, Ашаи.

— Я верна тебе, Сунг, — со словами Миланэ сирна снова спряталась в ножны.

— Итак, в самых общих деталях наслышан об неприятности, но попрошу Ваалу-Миланэ поведать то, что приключилось.

— Я находилось здесь, в своём доме, в который поселилась вот вчера, как тут услышала крик с улицы. Взглянув, поняла, что какой-то лев, рода и занятий мне неизвестных, совершенно недостойными словами бранит мою служанку Раттану, что шла по делу согласно моему поручению. Затем он начал сечь её кнутом; я вышла, чтобы прекратить гнусность. Объявив ему, что я — Ашаи-Китрах, а была я при всех отличиях, потребовала немедленно извиниться и удалиться прочь, на что в ответ он ответил мне самым неподобающим образом и замахнулся хлыстом. В итоге пришлось прибегнуть к защите личной чести и чести всего сестринства. Лев может взглянуть, сколь сильно преступник посёк руки моей служанки-дхаари, а эти руки служат Сунгам.

Лев лишь с усмешкой развёл руки и сильно отклонившись назад, посмотрел на молчаливого дренгира стражи, хлопнув себя по колену.

— О чём тут ещё говорить?

Тот смолчал, и Фрай посмотрел на неё:

— Дисциплара Сидны, служащая сенатору, убивает согласно привилегии бестолкового хама простой крови, дурного прошлого и тёмных занятий. И дренгир позволил довести дело до Палаты? Может, дренгир ещё заставит обращаться по такому очевидному делу к правдовидице?

— Мне лишь нужно добро Палаты на завершение дела и уведомление просекутора, — подёргивал усы дренгир.

— Добро уже у дренгира на руках. Ваал мой, тут было достаточно просто выслушать сиятельную и принять к сведению свидетелей. Всё. А, да, а что говорит та самая служанка?

— Показания дхааров мы берём в крайнем случае, — не преминул отметить страж.

— Ах, если убийство не крайний случай, то боюсь представить себе таковой. Давайте послушаем: дело её касается, понимаете ли, непосредственно. Тем более, что у наших преподобных не служит абы кто, а вполне пристойные дхаары. Прошу, не бойся.

— Я вышла, чтобы отнести белье прачке. Только вышла, как тут покойный сир сказал, что я задела его баулом. Он был пьян. Начал ругать, потом бить хлыстом. Госпожа вышла и заступилась, поскольку я шла по её указу. Он начал на неё кричать и захотел ударить. Я хотела было броситься, чтобы он не трогал госпожу, но госпожа его, это, того…

— Всё дело. Избавьте сиятельную от своей назойливости, ей и так пришлось пережить нелегкое, — Фрай показывал стражу небрежные жесты. — Безупречная дисциплара Сидны — прошу позволения откланяться.

— Да хранит льва Ваал.

— А сиятельной дарит дух. Всего хорошего, ждём у нас.

— Удачного дня, — поспешил удалиться и страж.

— Пусть воина хранит Ваал. Сильного дня.

Лично спровадив обоих из дому, Миланэ закрыла входную дверь своего нового дома и безвольно сползла по ней, тихо расплакавшись под укрытием ладоней. Она плохо помнила, как её мягко, слово через одеяло, подхватили и уложили на кровать чужие руки; она думала лишь об одном: «Какая глупость, но я не могла иначе. Не могла иначе. Не могла…»

Она никогда не желала забирать жизнь ни у кого из львиного рода. Вот ведь в чём дело: нету у Сунгов единой морали для всех. Что для воина — добродетель, для молодой андарианской львицы — порок, даром что Ашаи. Всё просто: андарианка дарит жизнь, не отбирает. Теперь, когда это случилось, она не чувствовалась в огромной пропасти проступка, ибо понимала: поступить так было единственной возможностью для её естества в тот момент; но общая нелепость, быстрота, даже обыденность случившегося угнетали до невозможности; а тем более то, что Миланэ не злого нрава, она никогда не желала чужой крови и страданий за просто так, она верила в то, что львица назначена дарить жизни, а не забирать их. Миланэ раз за разом вспоминала все мгновения, продумывала, как обычно бывает, бессмысленные варианты того, как могло всё приключиться. Разлёгшись на кровати, согнув лапу и покачивая ею, она то брала кончик хвоста в ладонь, то отпускала, и он безвольно падал на простыню. Раттана сидела возле неё, совершенно молчаливая, и подавала ей время от времени чаю, того самого, который она пила утром, но свежего.

День только начался, но явно не обещал быть лёгким — внизу постучались.

Раттана оставила кружку прямо на полу и поспешила вниз. Но очень быстро вернулась:

— К сиятельной пожаловала львица. Желает наняться, — с каким-то виноватым видом объявила львица-дхаари.

— О добрый Ваал, я не выдержу ещё одного найма! — застонала Ваалу-Миланэ, так и не вставая.

— Что мне передать?

— Уже есть прислуга — вот что.

Вздохнув, Миланэ подняла чашку с пола и, покачивая её в руке, осмотрелась вокруг, по комнате.

Деваться некуда: сегодняшнее происшествие бросит на неё жуткую тень, как в глазах патрона, так и перед сестринством Марны; стоило обдумывать, как лучше всего поводиться и рассказывать об этом случае, чтобы уберечь крохи репутации. «Невоздержанность — вот что скажут. Не удивлюсь, если патрон расторгнет отношения. “Убила Сунга ради дхаарки” — вот что скажут. И, вполне возможно, этот лев был почтенным главой семейства, у него есть большой род, много детей… “Укрылась за привилегией неприкосновенности” — вот что скажут».

Сняла сирну с пояса, посмотрела на неё. «Сестринство Сидны». Откинула прочь, кинжал проехался по кровати, остановившись на грани: конец ножен висел над пропастью пола, но рукоятка ещё держалась на кровати.

«Надо раскинуть Карру. Несомненно».

Внизу был какой-то шум, даже перебранка. Миланэ притихла, насторожилась. Потом услышала шаги по лестнице.

— Сиятельная, эта львица требует внимания, — первой вбежала служанка с растерянным видом. — Она требует благородную лично.

— Однако, — только и ответила Миланэ, как тут на пороге предстала сама просительница: высокая, возраста силы — под сорок, внешности видной и презентабельной — узкий, тонкий нос, длинный хвост, небольшие, чуть прижатые уши, длинный и приподнятый в конце разрез глаз; окрас шерсти и черты говорили об истинно сунгском происхождении, по всему — Сунгкомнааса. Дочь Сидны даже заподозрила, что Раттана ошиблась, и это вовсе не кандидатка на прислугу, а некто иная.

— Меня зовут Наамрая-Сали, я прибыла к преподобной.

«Точно Сунгкомнааса».

— Ваалу-Миланэ-Белсарра. Чем могу служить? — очень просто молвила дисциплара, продолжая возлегать на кровати, теребя кончик хвоста.

— Это я с радостью могу служить преподобной, — встала Наамрая перед нею на одно колено, отчего Миланэ почувствовала себя очень неудобно, но делать с этим ничего не хотелось. — К безупречной Ашаи я отправлена сиром Хаши из рода Занирасси, который ранее, насколько мне известно, представлял сей дом для сиятельной, — чётко и уверенно чеканила она каждое слово. — Он направил меня в услужение; пришла я сама, поскольку, насколько известно, преподобной требуется — пока что — прислуга в одну душу. Вот моё рекомендательное письмо от сира Хаши, а вот ещё одно — от старшей сестры Ваалу-Ирмайны, у которой я имела честь служить пять лет. Я служу в домах сестринства Ашаи-Китрах вот уже двадцать лет, и знаю все тонкости подобной службы.

Признаться, Миланэ опешила от такого послужного списка. Бессознательно она взяла письмо, но разворачивать не стала. Взглянула на Ратанну — та стояла у дверей, держа сложенные руки перед собой и глядя в пол.

— Вот в чём дело. Сожалею, что столь добрая Сунга зря потратила ценное время, но у меня уже есть служанка, — скрестила руки Миланэ.

— Но… насколько я знаю, безупречная лишь вчера прибыла в Марну. Неужели Ваалу-Миланэ столь быстро определилась? — встала просительница с колен.

— Вижу, львица хорошо осведомлена о моих делах.

— Но ведь я… у меня большой опыт… — Наамрая выглядела настолько растерянной, что дочь Сидны удивилась. — Я не требую отдельной комнаты, поскольку местная, могу покидать дом на любое время, если сиятельная прикажет. Тем более, сестринство Марны подтвердит мою преданность.