Роман с урной. Расстрельные статьи

Он, понимая это еще лучше нашего, пошел ва-банк: согласился стать дубль-кандидатом, чтобы от своего лица, согласно вешняковскому регламенту, глушить противника. И тут уже мы наработались с ним всласть — и я не исключаю, что сама возможность прозвенеть на весь свой город грела его не меньше прагматичного расчета.

Ему помогли зарегистрироваться, и я задал ему темы для двух его спецвыпусков — не без расчета просто занять тем его бодливый разум, дабы не мешал. Тем более он накануне задал мне такую сцену. Стучится в мою дверь — а я уже по эдакому заговорщицкому стуку научился узнавать его; заходит и, буровя взглядом, спрашивает: «Ну и кто я теперь?» Я чуть подрастерялся от его вопроса: «То есть?» — «Ну кто — на вашем поганом языке?» — «А, ну ты по-нашему дублер…» — «Нет, ты мне дуру не гони! Я знаю, как я называюсь!» — «Как?» — «Дебиленок!» Тут я все понял: это он, значит, нарыл мою статью, где я вскрывал все карты черных пиарщиков, цинично называвших кандидатов дебиленками. И прибежал за сатисфакцией — которую и получил в традиционном для Руси формате, отняв тем кучу времени и вынудив меня переступить личный завет не пить с утра.

На пару дней он от меня отстал, но когда, опять как партизан на явку, притащил плоды своих колючих дум, они превзошли все мои ожидания. Прежде всего он придумал бесподобное название для своей газеты против супостата: «Не дай Бог!» — уже меня на этом конкурсе оставив на пять пунктов позади. Потом враги замучились писать, что это жалкий плагиат, что это уже где-то у кого-то было — но это был их жалкий лепет оправданья. Как в музыке — всего 7 нот, и все, от Моцарта до группы «Манго-Манго», пишут ими, так и в литературе — ограниченный набор словес, и король тот, кто в точку применил их в нужном месте. А до чего это название попало в точку, чуть позже мы с Серегой убедились опять-таки воочию. Ну а пока, хотя Серега и Сергеич его восприняли скептически, я настоял на нем категорически — или сдаю свой ноутбук, пишите дальше и редактируйте все сами.

Вторым смачным заходом Коломийца стал его памфлет «Почему я иду на выборы?» Он в нем родил целую россыпь перлов, могших бы стать хрестоматийными в пиарном деле, где никакие технологии не катят против этих гранул, спекшихся из вулканирующей лавы собственной души:

«Хотят обналичить доверие избирателей в особо крупных размерах!.. Один раз наобещают, а потом 5 лет будут доить — да так, что глаза на лоб полезут как у бешеной коровы… Иногородние команды сообща с местной «пятой колонной» колдуют и шаманят над оживлением известного политического трупа… В их штабе сегодня творческий кризис — зато куча денег. На эти деньги можно нанять дивизион информационных «катюш», которые с придыханием расскажут, что у нас и солнце б не вставало, если б не известный фон-барон!..»

Особенно хороша была его находка с информационными катюшами — на «ТВ-Траст» сияла местная звезда экрана Катюша Иванова, очень смазливая и артистичная, незамужняя, что еще подливало ей соблазна в глазах мужиков. Девица в самом деле одаренная, такой в одном флаконе Леонтьев, Караулов и Романова, причем и сам флакон был хоть куда. Она наводила больше всего ужаса на наши ряды, ибо владела этой казовой, с искренним надрывцем интонацией — когда клеймила местную власть за обескрышенные люки и погашенные фонари. Все наше «ТВ-Степь» против нее не катило, сводя свои программы к тем же жалким оправданиям по агрессивно выдвигаемым ей счетам. И она только чуть перегнула с частотой своего сияния в экране — ибо на свете нет таких деликатесов, от объедения которых не тошнит. И этот ее перегиб как раз подрезал своим каламбуром Коломиец.

В его первый спецвыпуск я вставил «Блудного мэра» и еще такую же объемную статью «Черный передел подкрался к Славгороду незаметно» о вражеских попытках отсутяжить под правозащитные рулады нефтебазу. Из иллюстраций — Коломиец с его выгоревшей от поджога входной дверью, которую он хранил 7 лет, словно предвидя нашу встречу; и коллаж с ножом и вилкой, занесенными над нефтебазой. Туда же я поставил и сказку № 2 «Влюбленный лис», герой которой свою любовь к курятине выдавал за любовь к курам.

Газета с большой шапкой «Не дай Бог!» над суровым, как сама местная жизнь, портретом Коломийца получилась пальчики оближешь. Мы ее под мраком ночи, дабы враги не разузнали раньше времени, отпечатали — и через почту разослали по всем городским квартирам.

Эффект был потрясающим. В день ее выхода мы с Сергеичем заходим днем в гостиницу — администраторша за своим стеклом что-то взахлеб читает, чего за ней не наблюдалось раньше никогда. Даже за этим делом своим зорким оком, с которым мне потом еще пришлось бодаться, не замечает нас, чтобы выдать оставляемые у нее ключи. Заглядываем к ней — и наши души обливаются бальзамом: она с головой ушла в газету «Не дай Бог!». Сергеич ей: «А что это у вас за газетка?» — «Очень интересная!» — «А есть еще? Можно купить?» — «Больше нет, но вам, как нашим долгожителям, дам почитать — только с возвратом!»

Назавтра была суббота, главный банный день в городе, и мы с Серегой пошли в главную коломийцевскую баню № 3. Ходить туда мы пристрастились еще раньше, поскольку Коломиец, к пущему им восхищению, отреставрировал ее за свою службу выше всех похвал. Когда-то, когда Славгород еще был ценен для страны его оборонкой, элеватором и просто в силу хоть и ходульно звавшейся, но соблюдавшейся «заботы о людях» — в нем построили эту баню № 3. Как хвастал задиристо сам Коломиец, такие бани раньше строили только в областных и краевых центрах — а вы, гады, там паритесь за четвертак!

Он навел блеск порядка в раздевалке, в моечном зале и в раскаляемой под верх шкалы парилке. Там был и ледяной бассейн, без которого я вообще не мыслю бани, и большой, плавательный, где резвились и детишки, и их папы. И все это — по фантастической цене в 25 рублей! Хотя и она, в десять раз меньше, чем в самом плохой московской бане, для нищего Славгорода была туга. И для тех, кто и ее не мог осилить, действовала еще баня № 1 — без бассейнов, за 10 рублей. А в этой супербане была еще и так называемая сауна, куда приходят узким кругом, тоже с бассейном и с бильярдом даже, где мы после тоже побывали, но сейчас речь о не о том.

Лишь мы с Серегой, прикупив по венику по столь же экзотической цене в 10 рублей, вошли в мужской разряд, так гордо еще по старинке называемый, как снова окатились тем же медом. Две банщицы сидят во главе раздевалки — и уже, видно, даже не читают, а скрупулезно перечитывают тот же «Не дай Бог!» И мужики, уже слегка приподнятые пивом, вместо обычной темы о рыбалке и ходовых свойствах местных праворульных «хонд» — перетирают нашу же газету. Коломийца уже прочат в мэры, а самой крылатой фразой стала «Не дай Бог!»

То есть один мужик другому в раздевалке: «Пива еще будешь?» — «Не дай Бог!» В парилке: «Еще подкинуть?» — «Не дай Бог!» И эта ушедшая в народ находка Коломийца грела наш с Серегой слух всю эту баню — как греет до телесного оргазма веник, оказавшийся для нас в этой парилке не березовым, а лавровым! Для полной радости в нашей микрокоманде не доставало только нашего третьего подельника — Сергеича. Но он упрямистым бочком ушел от нашей банной радости — чему невольным виноватым оказался я.

8. Документ «Х»

Один мой старый друг, с которым мы прошли по молодости много бесшабашных троп, по наступившей следом зрелости сказал мне: «Попомни мое слово! Твой язык тебя до добра не доведет!» Ну что ж, я виноват тогда — и в отношении Сергеича; хотя как переделать то, что дал мне, как характер Коломийцу, Бог?

Сергеич от того же Бога — человек души хорошей, доброй, но от отслуженной им службы — отставной полковник, что не проходит даром ни для чьей души. И сколько я ни знал служивых душ, у всех одна и та же странная дилемма: или прекрасная жена, с честью прошедшая все тернии службы и смены ее мест — но дети сволочи. Или жена — сучища, но при этом дети хороши. Такой фатальный почему-то в нашей армии расклад, точнее нерасклад.