Роман с урной. Расстрельные статьи

Пивзавод повторил участь мясокомбината: из него выкачали все оборотные средства, и в феврале 98-го он остановился. Тогда Гельмель вызвал к себе Черепову: «Я допустил ошибку, вернитесь на завод». Она его вновь запустила, после чего ей указали окончательно на дверь…

Директором Славгородского хлебозавода аж с 1970 года работала Раиса Петровна Марунина — третья рискнувшая быть откровенной собеседница. При ней завод смог выйти целым из гайдаровского кризиса, строилось жилье, заводская котельная снабжала теплом и водой окрестные дома, зарплата выдавалась регулярно. Став директором в 29 лет, она имела дар так ладить с целым светом, что в трудную минуту все ей шли навстречу. Нет денег рассчитаться за сырье — поставщики верили ей в долг. Кому другому — только за наличку, а ей — по первому телефонному звонку. Нужно срочно внести в казну налоги — ее работники буквально скидывались со своих зарплат…

Свой подкоп под хлебозавод «Траст» начал так. Сначала, к 1996 году, им были скуплены почти все городские магазины, переставшие отдавать заводу выручку за хлеб: «Нет денег, — говорили, — ждите. Не хотите ждать — судитесь». Но в городе, которым правил Гельмель, судиться с «Трастом» было бесполезно. Марунина нашла выход: развернула торговлю хлебом с грузовиков. Но и «Траст», хотевший заиметь во что бы то ни стало предприятие, настроенное как часы за 30 лет трудов его директорши, не отступал.

Летом 98-го «ТВ-Траст» объявило: «Траст» скупает акции хлебозавода по 50 рублей за штуку. Завод был еще раньше акционирован, каждый его работник получил по 40 акций. И при тяжелой нищете, в которую город попал при Гельмеле, почти все продали свои акции. 2000 рублей, сколько выходило за индивидуальный их пакет, для большинства славгородцев были очень большие деньги.

И дальше все произошло по той же схеме. В силу «синдрома Кайзера» и Раиса Петровна покинула родной завод, который тут же был разъеден «Трастом».

Почему убили Кайзера, понять было не трудно. Тугой борец, который пользовался здесь огромной популярностью — он никогда живым не сдал бы мясокомбинат. Но зачем было изгонять двух одаренных директрис с уже захваченных заводов? Ведь это все равно что резать кур, несущих золотые яйца! «Траст» был при Гельмеле полным монополистом в городе. Любые экономические комбинации и льготы по производству, помощь городу с его большой немецкой диаспорой со стороны германских немцев и т. д. Включай в работу грамотных директоров — и набивай мошну!

Но почему-то самых грамотных как раз и выключали. Марунина сказала: «Я не устраивала, потому что была не их. А им прежде всего были нужны свои». И еще высказанный мне втихаря резон: «Ну это же братки, у них и психология братков: всю ночь кормить, к утру забить. Отнять и поделить. А это уже невозможно изменить».

Кстати Марунину, как и Черепову, позвали снова на завод, когда он уже был отдоен по первому разу. Она его вновь оживила, он был отдоен еще раз — и выплюнут уже вконец.

От этих женщин, оказавшихся храбрее мужиков, я уяснил и деловой, так сказать, облик супостата. Чистый хапок — еще той, паскудно-комсомольской школы, учившей под гибельное для своей эпохи словоблудие тянуть только к себе, ни капли не смущаясь, что при этом может рухнуть все. Мне еще запомнилась такая фраза преуспевшего в том же ключе дельца, которого спросили: «Если руку на сердце, вы больше в жизни сделали добра или зла?» — «Вопрос неправильно поставлен. Я больше сделал нужного для себя, чем ненужного».

Одновременно я понял, и зачем Гельмелю опять власть в городе, уже обобранном в его первое пришествие. Тот самый фирменный «второй отсос», как в случае с пивзаводом и хлебозаводом — только теперь уже всего, живущего мелкой торговлей и полукустарным производством городка. Коломиец на случай его второго пришествия дал такой прогноз: «Воцарит настоящий «паханат», монополия одной фирмы, остальных сметет как ураганом».

Но еще мне было интересно, что все же заставляло не одних беспамятных старушек, занятых в Гельмель-шоу, отдавать ему свои симпатии? Из очень обтекаемых, при общегородской словобоязни, признаний тех, кто помнил о «черных годах Гельмеля» и при этом был готов опять под него лечь, я извлек следующее. Им было ясно: если «Траст» всадил в свой экран перелицованного Гельмеля — уже на пути к своей цели не остановится ни перед чем. Поэтому упрямиться — себе дороже будет: городок-то маленький, и сквозь стекла кухонь, столь же прозрачные, как и у Кайзера, чья тень снова всплыла зловещим образом, хорошо видно всех.

Был и еще резон, который повторяла преимущественно молодежь: «Раз он богатый, буду за него голосовать». И что богатство тех, кто ничего не строил, только отнимал, может быть лишь отобрано у бедных — какую-то часть этих бедных не смущало все равно.

Что можно было этим бедным во всех смыслах людям по такому поводу сказать? Только одно: да, на упрямых возят воду, но на покладистых — дерьмо. И если кто готов сидеть в нем, никакой другой его силком не вытащит оттуда. Что я дословно и сказал в статье, написанной после общений с тремя дамами.

Отнес ее на сверку им — у них еще достало духа и расписаться под всем ими сказанным. Галина Кайзер, восхитившая меня своим спокойным мужеством, еще нашла где-то огромную листовку ее мужа и передала мне. Когда она прочла статью, я понял, что мой скромный словесный памятник ее покойному супругу тронул ее глубоко. И при прощании она мне повторила несколько раз: «Хоть вы себя поберегите! Очень хочу, чтобы вы уехали живым!»

По правде говоря, ее слова заставили меня невольно вздрогнуть, и даже пробежала малодушная мыслишка не бегать больше на зарядку по утрам. Но поразмыслив, я решил, что от судьбы не убежишь: резвый, как говорится, сам наскочит, на тихого черт нанесет. Но тем не менее тень Кайзера до самого конца кампании маячила невольно и перед моим мысленным взором.

7. Лавровый веник

В конце концов мое пророчество насчет охотников дать показания на супостата не только целиком исполнилось, но и, как будет дальше видно, перевыполнилось даже. И я уже мог повторить за грибоедовским героем: «Я про него скажу такую правду, что хуже всякой лжи!» Но где и от чьего лица ту правду было говорить — при уже названных законодательных запретах на вольное перемыванье кандидатских косточек?

Формально, а честней сказать — фиктивно эти вешняковские запреты должны были избавить наши выборы от неразлучной с ними лжи и того черного пиара, коим занимались мы. Но на самом деле только обязали лгать хитрей, избавив от последней, не увязанной с выборными ухищрениями правды. Это, очевидно, понял и Путин, отменив почерневшие уже до неприличия губернаторские выборы. Но и этим в сути не исправил ничего — перепустив только те деньги, что как шли, так и идут на выборы, из наших вольных жил на более высокий уровень. Сегодня такса, как известно всем, кто в курсе, за пост губернатора — 7 миллионов долларов. И надо, как сказал своим пиарщикам один сибирский губернатор, «греть уже не вас, шакалов, а решающих всерьез вопрос».

Но в принципе — возможны ли у нас честные выборы? Думаю, что перво-наперво для этого должна быть честной пресса, дабы избиратель мог хоть знать, кого на самом деле избирает. Не может, по определению, быть какой-то частной, купленной вместе с газетой или телеканалом правды — Березовского, Потанина, Лисина; правда может быть для всей страны только одна. С этого надо начинать, а не с бессмысленных, при сохранении наших кривых экранов и зеркал, запретов. Я написал об этом статью «Черный пиар» — но, разумеется, достиг ей только озлобления коллег, кормящихся вместе со мной тем же пиарством.

Короче говоря, добытую мной правду надо было как-то довести до местного ума. Сделать ее рупором нашего главу было нельзя: это ломало его имидж пеньковатого, зато надежного хозяйственника и миротворца. Тогда-то мы и вспомнили про Коломийца, шефа местных бань, который в случае победы Гельмеля наверняка терял свой банный пост.