Руина, Мазепа, Мазепинцы

земли; потом с своей стороны спросил о здоровье великого

государя и в третий раз поклонился до земли. Эти официальные

церемонии показывали самое дружелюбное настроение и никак не

дозволяли предполагать, что вскоре поднимется буря.

Гетман приказал читать грамоту. Там подтверждалось, чтоб на

рубежах с Польшею и Литвою малороссияне владели всякими

урочищами, какие были у них во владении при Лндрусовском договоре, пока не съедутся на границу межевые и расправные суды и не

приведут окончательно в точность рубежей. Писано было, что чинится

договор с польскими послами, что посланцу Многогрешного, Константину Солонине, в Москве оказывают милость, и - есть

надежда на скорое установление вечного мира с Польшею. Вместе с тем

замечалось гетману, что непристойны были’ произнесенные им

подьячему Савину слова на счет того, будто государь отдает их

земли ляхам. Гетман после окончания чтения сказал: <Что я говорил Михаилу Савину об отдаче земель наших

ляхам, так это я сказал оттого, что польская правда и постоянство

мне ведомы: на чем они пункты постановят, того никак не

держатся; и теперь самовольством заезжают за Днепр и за Сожу и

малороссийским жителям чинят> разорения и убытки. Истинно

желаю,, чтоб у великого государя с королем польским состоялось

мирное постановление, только пусть бы великий государь, мило-

сердуя о нас, стародавних своих подданных, освободил нас, всех

людей греческого закона, от иноверцев, и дедичную свою отчину, преславный город Киев, где почивают чудотворные мощи, никогда

не отдавал бы в королевскую сторону. Мы же на всяком “месте

готовы против неприятеля стоять и головы складывать за великого

государя и его наследников!”

Гетман сообщил словесно царскому посланцу о тогдашних

обстоятельствах.

<Дорошенка, - говорил он, - подбивают поляки соединиться

с королем, - посылают ему подарки, обещают все,- чего он

захочет! Это все того ради, что когда бы Дорошенко с ними

соединился, так онм тотчас пошли бы на сю сторону войною. Только

Дорошенко никогда не сойдется с ляхами и не отстанет от тур-

ского царя, - на нас же войною не нападет. Он беспрестанно

ко мне присылает и клянется, что с нами ссориться не станет: 202

ни сам не перейдет войною на сю сторону, ни других воевать

против нас не пустит. Из орды, что при нем, кое-какие вздумали

было переходить через Днепр и малороссийским жителям чинить

худое, так он, сделавши сыск, велел нагишом их бить плетьми, водя по таборам, и потом дал крепкий заказ, чтоб никто ни из

Козаков, ни из татар не смел к нам за Днепр переезжать и чинить

обиды>. ***

Гетман давал совет государю присоединить к себе Гомель, -

иначе будет малороссиянам утеснение. <Если,. - говорил он, -

не состоится мир между Россиею и Польшею, так ляхи в Гомель

насадят своих людей, и тогда проезда не будет до Киева, до Остра, до Нежина и до Чернигова. Из Гомеля вышли жители и живут

теперь в слободах; пусть бы великий государь указал взять Гомель

и воротить в него этих жителей, так они будут ляхов к нам не

пропускать. Теперь в Гомеле остается всего душ со сто и те

беспрестанно просят, чтоб их царь велел, вместе с Гомелем, принять

под свою державу>.

Поживши несколько дней в Батурине, Танеев разговорился с

начальником стрельцов, находившихся постоянно при гетманской

особе, Григорием Нееловым, и тот сообщил такие сведения о

Демьяне Игнатовиче:

<Ужасно он мятется, услыхавши, будто царь хочет его

переменить и назначить гетманом Солонину. Намедни приехал к нему

нежинский протопоп; гетман стал ему говорить насчет Солонины, а протопоп сказал: <не верь таким слухам; царь тебя жалует и

не переменит!> Не понравилось это гетману и сказал он

протопопу: <ты заодно с москалями торгуешь мною>. Слово за слово, дошло у них до того, что гетман разбранил протопопа и

похвалялся саблей голову у него отсечь в светлице. Протопоп мне сказал

об этом втайне в церкви, а при гетмане подходить к себе не

велел, чтоб какого дурна от тех слов не учинилось. Гетман когда

не пьян, тогда у него все рассмотрительно, а как напьется, так -

беда: приступа к нему нет! Все старшины взгляда-его боятся, говорить о делах с ним не смеют; непомерно жесток! Как услыхал, будто государь гетманом хочет наставить Солонину, так пил

непомерно и сердит был многое время: меня к себе не призывал и

не говорил со мною; а со старшиною, - как только что не по

нем, тотчас за саблю! Дмитрашку Райчу порубил саблею у себя

в светлице, и тот от ран болен теперь; судью Ивана Домонтовича

пьяный бил по щекам и пинками и саблею хотел изрубить, только

я отнял у него саблю и рубить не дал; он меня за то бранил и

называл москалем. Константина Солонины брата, Якова, наказного киевского полковника, приказал привезти к себе в Батурин

и посадить скованного за караулом; жену Константина Солонины

приказал привезти в Батурин. Доложили ему, что козелецкие ко-

203

заки говорили, будто царь хочет Солонину гетманом поставить, Демьян велел тех Козаков сыскать и посадить в тюрьму. А в

Нежине полковник Гвинтовка - большой его приятель; когда

воевода Ржевский звал его к обеду, полковник не пошел и сказал: <как с вами можно хлеб-соль вести, коли вы поступаете

непостоянно? вон, изволит государь, вместо Демьяна, Солонину гетманом

поставить и нас, старшину, переменить!> А как приехал из

Москвы Игнат Кальницкий и рассказал, какая Солонине в Москве

милость, так Демьян велел Якова из-под караула освободить. Рос-

лавченка, стародуб.ского полковника, посадил гетман в тюрьму в

Батурине, никто не знает за что, а вместо него полковником в

Стародубе поставил Шумейку. Никто не смеет спросить у него

об этом. С Дорошенком ссылается беспрестанно тайно, на

банкетах за его здоровье пьет и меня заставляет пить. <Хорошо бы, говорит, кабы Дорошенка изволил великий государь принять под

свою высокую руку: Дорошенко оставался1 бы гетманом на той

стороне, а я - на сей, и пребывали бы мы в смирении и тишине>.

Писал к нему Дорошенко, будто от польского посла перед

рождественским праздником слыхал, что царь помирился с королем

и Киев уступил. Тогда Демьян говорил: если подлинно так, так

мы -покинем жен своих и детей и все пойдем головами своими

против поляков, не отдадим Киева и Печерского монастыря; у

короля в подданстве нам не быть никогда!> Беспрестанно пьян, и коли так будет вести себя, то я опасаюсь всякого дурна; ключи

городские живут у меня, только, как кто приедет в город, гетман

велит к нему посылать их>.

” Когда в Москву пришли эти слухи, 28-го февраля 1672 года, из

Малороссийского Приказа послана была гетману Демьяну

Игнатовичу царская грамота, где говорилось: <ты, гетман Демьян

Игнатович, от каких-то крамольников в великом сумнении пребываешь, будто, по нашему указу, велено киевскому полковнику Солонине

быть гетманом, но указа нашего о том не бывало - и мы, без

челобитья Войска Запорожского и без войсковой рады, даже и по смерти

твоей не учиним никого иного гетманом, не только при животе

твоем! Вы, гетман, и все Войско имеете опасение от головы стрелецкого

Неелова, что он доносил нам, будто ты, гетман, учинился не по-

прежнему: все это вмещает какой-то плевосеятель и вам говорит, будто мы хотим польскому королю уступить Киев. Этого нет вовсе>.

В грамоте сообщалось, что Солонина удержан в Москве по поводу

совещания бояр с польскими послами.

С этою грамотою отправлен был к гетману снова Танеев, но

уже с другим подьячим - Семеном Щоголевым. Между тем

гетман 29-го февраля снарядил новое посольство к государю в