Вечный слушатель

Спи, под шорох с вышины.

Для бессмертных не важны

звенья родословной.

Мчатся ветры, шелестя.

Знай, Орфей - твое дитя.

Спи, мой цвет шиповный.

УХОД СЕМЯН

Сентябрь - хозяин хмурый:

поспели времена.

Походкою понурой

в обувке жесткой, бурой

уходят семена.

Босые кармелиты

бредут в туман, во тьму,

для всех ветров открыты,

и ливнями облиты,

и мучены в дыму.

Султаны, камилавки

плывут сквозь белый свет

ни отдохнуть на лавке,

ни добрести до травки

у них надежды нет.

Стоят подобья пагод

салатная гряда.

Пучки, устав от тягот,

обвянут, в землю лягут,

лишь грянут холода.

Из древних лет несмело

бредет жрецов толпа:

для орфиков приспело

мгновенье смены тела,

священна их тропа.

Пусть имя - лишь обнова,

но неизменна суть.

Пусть гаснет свет былого,

в семянке - скрыто Слово,

и мир не стар ничуть.

МАРТИН КЕССЕЛЬ

(1901 - 1990)

***

Нет, мир земли не столь убог,

чтоб не почуять рост корней,

чей путь и долог, и глубок,

но ввысь приводит тем верней;

Во всем живом - росток такой

являет смысл и естество,

он есть в любой душе людской,

и попросту - на дне всего.

Нет, мир земли не столь убог,

чтоб отказаться наотрез

от перепутий и дорог,

снегов и синевы небес;

от счастья тайного, когда

тела сливаются в одно,

и блещет багрецом вода,

преображенная в вино.

Нет, мир земли не столь убог,

чтоб не были ему даны

права - не подводить итог,

не раздувать пожар войны;

жизнь говорит: держись, поэт!

Так не впадай же в забытье,

и в час, когда надежды нет,

есть малый отсвет от нее.

Нет, мир земли не столь убог,

чтоб не постичь болезнь свою,

его закон и прям, и строг,

он верного найдет судью,

чтоб тот, былое обозрев

и меру зла установя,

обрушил справедливый гнев

на вредоносного червя.

Нет, мир земли не столь убог,

чтоб я утратил интерес

к нему, растящему залог

несметных будущих чудес;

и я обязан жизнь пройти,

частицу Истины храня,

чтоб даровала мне пути

Земля, носящая меня.

ДРУГОЙ

Короткий шаг вперед,

такой же беглый взгляд

и ты уже не тот,

что миг тому назад,

Зажегся новый миг,

ты молвишь - "ты и я*,

но изменились лик

и сущность бытия.

Быть может, это снег

над кровлею мечты;

себя к числу калек

не причисляешь ты.

Ты сам ли так хотел,

иль недостало сил?

Снегирь ли пролетел

и сердце погасил?

ХОРСТ ЛАНГЕ

(1904 - 1971)

АНГЕЛУ,

СБРОШЕННОМУ ВЗРЫВОМ БОМБЫ

Тяжко, тяжко рухнувший с колонны,

больше не причастный небесам,

падший, состраданьем обойденный

тех, кого спасти не в силах сам,

утерявший право благодати,

сгинувший боец верховной рати.

Скорбно, скорбно сверженный с портала,

прежде - небо видевший вблизи,

но, когда земля вострепетала,

к ней слетевший, - чтобы лечь в грязи,

в пропасти печали безграничной

с ветвью миротворною, масличной.

ПОТОК

Памяти Георга Гейма

Великий ловчий, Орион, забудь свою дремоту,

Иль нынче свора звезд не зоркая, не злая?

На синегривых лошадях начни парфорсную охоту

И гончих бури отпусти, - давно не слышно лая.

Ночь рушится на горизонт и дышит тяжело,

Ушло светило, и на мир туманный плат наволокло.

Взрастает исподволь мороз и забирается в леса,

Загривок в снежном серебре, шерстистая гиена

Кинжальные клыки вонзает древеса,

И плачет янтарем во всю длину распоротая вена.

Вот лопается лед, в потоке вскрыта рана:

И разомкнулись челюсти капкана.

Там корабли вдоль берегов, отряд чудовищ древний,

Лежат, как мокрые костры, во льды неколебимо втаяв,

И неуклюжие указывают штевни

Туда, где вдаль сугробы мчат, как стая горностаев.

Из черных прорубей, что днем топор понарубил во льду,

Рыдание глубин звучит на холоду.

О смерть, ледовый призрак, что в снегах скрывается тяжелых,

Ты рыба жирная, ты шлепаешь губой,

Ты гибель чахлая, хрипящая в прибрежьях, на пустых раздолах,

Огромный водянистый склеп реки, плывун, влекущий на убой.

Поэт, чьей волею потустороннее заговорило по-людски,

Как птица на манок, спешит в капкан от мертвых берегов реки.

Большие крылья на плечах приращивает вихрь поэту,

Чтоб он зловещей радости парения вкусил;

Поэт не знает той руки, что жизнь его, словно фальшивую монету,

Стремится гнусно разменять и, торопясь, вконец лишает сил.

Он - реющий фантом, а сталь речного льда топорщится, грозя,

И в трещину ведет жестокая стезя.

Его еще слыхали рыбаки на хмурых берегах, в фонарном свете,

Как звонок голос был, но оборвался он во тьме сырой,

Потом они пошли на зов, неся багры и сети,

Однако полынью закрыть успело свежей белой кожурой.

Еще звучала песнь, не внятная живым, - реке и гибели назло.

Ни с чем осталась смерть, зато пришел покой, бессмертие пришло.

КОМАРИНАЯ ПЕСНЬ

Никнет блеклая завеса,

Сырость без конца

От реки ползет, от леса

И сливает запах кресса

С духом чабреца.

Птицы в небе ни единой,

Все поля пусты,

Лишь звенит над луговиной

Зуммер песни комариной

С малой высоты.

Воздух полон зыбкой дрожи,

Словно облака

Вьются, прикасаясь к коже,

К волосам, в движеньи схожи

С лаской ветерка.

Пруд - в кольце из краснотала:

Если б глянул я

В воду - ты бы мне предстала,

Словно в глубине кристалла,

В дымке комарья.

Гляну в зелень тьмы глубинной,

Вижу в тот же миг:

Там стоит живой картиной,

Тростником одет и тиной,

Странный мой двойник.

Рыба в озере взыграла,

Отвернись, молчи,

комариного хорала

вечный слушатель в устало

Медлящей ночи.

ГЮНТЕР АЙХ

(1907 - 1972)

ВЕСТИ ДОЖДЯ

Вести, что адресованы мне,

отстукиваются дождями

на шиферных, на черепичных кровлях,

приходят без спросу - словно болезнь,

как контрабанда, подброшенная тому,

кто не хочет и слышать о ней.

Жестяной подоконник гремит за оконным стеклом

звучащие литеры, из которых слагаются фразы,

и дождь говорит

на языке, возможно,

никому не понятном, кроме меня.

Ошеломленный, я слышу

вести отчаянья,

вести нужды,

вести-упреки.

Мне больно, что они адресованы мне,

потому что не знаю вины за собой.

И я говорю в полный голос:

я не боюсь ни дождя, ни его обвинений,

не боюсь и того, кто его насылает,

ибо настанет время, и я

выйду, чтобы ответить ему.

ДНИ СОЕК

Сойка не бросила мне

голубого пера.

Катятся в утреннем сумраке,

словно желуди, крики сойки.

Горькие зерна

пища на целый день.

В красной листве весь день

долбит она клювом

темную ночь

из веток и диких плодов

нехитрый покров надо мной.

Ее полет - как биение сердца.

Где она спит

и что ей снится?

Незамеченное, лежит в темноте

возле моего ботинка

голубое перо.

ЗИМНЯЯ МИНИАТЮРА

Над декабрьской зеленой озимью на склоне

тополь, как памятник, ветви простер.

Медлительные крылья вороньи

по небу чертят непонятный узор.

Наполнен знаками влажный воздух:

напряженно звенит холодная высь.

Чернеет солома в гнездах.