Вечный слушатель

кричат сквозь ветер.

ДВОЙНАЯ ФЛЕЙТА

В краю пастушьем флейты послышались,

с потоком ветра в полдень воспрянули

два голоса-взаимоборца,

в зыбком сиянье взлетевших. Первый

стремится мимо веток шиповника,

другой - прыжками следом проносится

но склонам, по заросшем скалам,

вздыбленным, свергнутым, округленным.

Тревожишь, Марсий, реку фригийскую,

пока ночная рыба заплещется:

в глубинах зашумит, застонет

там, в тростнике, где зверье уснуло.

КРЕЩЕНИЕ ПЕРУНА

Киев, 988 год

Деревянного злобного бога,

который летает вместе с грозой,

коварный серебряный лик,

так Владимир сказал,

сбросьте с шторм, сбросьте в Днепр,

пусть привяжут к хвосту кобылы его,

пусть волочат его по песку,

так Владимир сказал.

Тогда пришли с железными шестами

мужи, двенадцать Владимировых мужей,

били его, и он не возопил,

так бросили они его в реку.

Огненный бог, плыви.

Он плывет.

С гневом кидает он перед тем

свой жезл на деревянный

мост. В испуге стоят пришлецы,

монахи длинноволосые,

Владимир стоит на мосту, он видит:

дети бегут, бежит голытьба

к берегу.

Восстань из воды, кричат они,

громовержец, выдь на свой брег,

люди кричат,

оседлай свою землю, как лошадь.

По стремнинам порогов летит

к узкому брегу Перун.

Там, где река рождается вширь,

где холмы выступают из леса,

в зарослях диких,

падает ветер,

на песчаную отмель несет он плачущий

серебряный лик.

Там

остался он, огненный.

За днепровскими порогами

в сумерках

поднялся громовержец,

именем новым, Илья,

наслал грозу, молния

поразила идола, жезл разбила:

растоптал громовержец новый

Перунов костер.

Вечно длится теперь на мосту

борьба. Голытьба

слышит порой деревянного идола.

Бейтесь, речет он,

бейтесь, дети мои,

я не вернусь.

ЖЕРТВЕННЫЙ КАМЕНЬ

Я слышу струи, шумно бегущие

в страну теней, но в отблесках пламени

они дрожат. Над берегами

неба червленое оперенье.

Лети же с ветром встречным, о ястреб мой,

взмахни крылами, взвейся над капищем

в тени совиной дремлет черный

камень в неверном дыму болота.

Обвит покровом чуждым ползучих трав,

к земле припавших, - зоркая птица, глаз

твой видит черный камень - старца,

вставшего гордо над водопадом.

Он числит сумрак, но не столетия,

но не снега, не луны, не сполохи,

он скажет ястребу: останься,

лебедю скажет: лети, мой белый.

ХАЙНЦ ПИОНТЕК

(р. 1925)

ОСЕННИЙ ВЫГОН

Гулко топочет

разномастное конское стадо.

Ощущаю всей кожей

наступленье поры листопада.

Можжевельник темнеет

у покосившихся прясел,

вести свои

до лета в траур окрасил.

Октябрьские лошади

посмотри на галоп табуна!

Изморось пота

на гривах летящих видна.

Разбежится табун,

вновь сольется, соединится.

Знаю, что скоро

он станет мне сниться.

Вновь жеребцы

затеют галоп одичалый:

гнедой, каурый,

соловый, чалый.

УТРОМ

"Начало" - слово; слог за слог,

а суть - совсем темна.

Я чувствую щетину щек

и не припомню сна.

Хлеб со сгущенкой - мой припас.

Попью и пожую.

Сосед поет. Кто там сейчас

стучится в дверь мою?

Настало время дележа

отпущенных часов.

Водопроводами визжа

день отомкнул засов.

ВСПОМНИВШИЙСЯ ПЕЙЗАЖ

Курится летняя дорога,

в пыли оттиснут каждый след,

и пахнет липою немного,

уже успевшей сбросить цвет.

Ворота выгона, где злится

и в прясла бьется кобылица.

Играю с полем в чет и нечет,

и гном люпиновой гряды

меня от мыслей не излечит,

коль, вылезши из борозды,

в меня пыльцою желтой кинет:

воспоминанье не отхлынет.

Я вовсе не ищу трофея

Земля да солнце средь небес.

Чего я жду среди шалфея

в пейзаже, что давно исчез,

в том дне, затерянном в начале,

в секундах, что давно промчали?!

ОКТЯБРЬ ПО БРЕЙГЕЛЮ

Проходит стадо: ряд голов,

направлены домой покорно.

Встал на колени птицелов

и ввысь глядит сквозь ветки терна.

Пастух с дубиной, деловит,

прогнал коров через распадок;

жаль, губы холодом кривит:

пусть воздух прян, да вот не сладок.

Там - всадник, дальше - батраки

ступают шагом напряженным:

им поскорей бы в кабаки

иль, даже лучше, прямо к женам.

Уйдут, и миру - грош цена.

И я пойду, следя в просторах,

как даль светла, как холодна,

и стану слушать листьев шорох,

и, желудь подобрав рукой,

класть прямо в шляпу - в кучку, в груду,

и наконец найду покой

и все, что рассказал, забуду.

ПЕРЕМЕНА МЕСТ

Словно тучки пролетают,

только миг - и нет,

но за ними, вместе с ними

я шагаю вслед,

между дверью и доверьем

мечутся листы

в блеске ночи воробьиной,

место, где же ты?

Место, это значит - время.

В тропках между скал,

в пригородах, на скамейках

место я искал;

я ложился спать порою

прямо в тростнике,

о, неслыханное счастье

быть на островке!

Здесь и там: струится время

значит, переезд.

Ни движения, ни цели

только смена мест.

Драгоценнейший подарок

бытию в миру:

счастье выдоха и вдоха

на сыром ветру.

ПОМЕТКИ ПАВОДКОВ

Поодиночке - днем, в ночи - вдвоем.

Нам кажется необычайно важным

измерить в море чистый окоем,

вести подсчет порывам ветра влажным;

отметить, как легко жужжит пчела,

насколько звезды ярче временами,

как много бед, и нежности, и зла

все мчится мимо нас и вместе с нами.

О паводок немыслимый! Пока

мы думаем, что расставаться рано

успеть увидеть, как из пустяка

растет незаживающая рана.

Погасшего желанья не вернуть

на то у жизни веские причины,

мне встретятся девичий взгляд и грудь,

тебе - покой в объятиях мужчины.

Прилив лютует: рвущейся волной

предельного подъема достигая,

он метит стену меткой кровяной,

там - позже - метка явится другая.

Поодиночке - днем, вдвоем - всю ночь

Пометки тускнут - тайный знак усталым.

Бушует время, море мчится прочь.

Вступление становится финалом.

ПРУССКАЯ ЛАЗУРЬ

Не от горных рейнских богов,

не от полуденной тени

их золотых подошв на песке

прячусь. Не очень стараясь,

вода и воздух слагают повесть:

плеск весла, звон струны,

женские пальцы над гладью пруда,

в башне замка - серьезный мужчина,

чье счастье - перо и бумага.

Но взгляд и мундир Фридриха

в клинке отражались моем

я, оловянный солдатик, рубил

воздух и повелевал барабанами.

О, эта лазурь! Мертвые смерти не знают,

не упал ни единый штандарт,

меж колосьев усатых - голова, словно в лаврах.

Колосья склонялись к следам лафетных колес,

обещая немыслимые урожаи.

Ты, страна детворы и капралов,

ты погибнешь в единую зиму!

Король превращается в призрак щербатый

на истертом серебряном пфенниге.

Ледоход - никаких урожаев. Волки от голода

бродят возле заборов и мельниц.

Огнем, выхватившим двенадцать штандартов,

иней на ранах не растопить.

Мертвецы мертвы.

Но ты, мечтатель, все же встаешь,

при факельном свете ищешь перчатку, венец,

грудь нараспашку - о, дерзость во сне!