Татуировка с тризубом (ЛП)

Клиенты ели вареники, пили пиво и водку. Мы сидели там с девушками, которые изучали германистику. Но нет, они вовсе не желали обучать немецкому языку или, что за идея, остаться в университете. Просто-напросто, они хотели выехать в Германию. Именно для того вся эта германистика и была им нужна.

- Разве не стоило бы выучить язык? – спрашивал я. Девицы пожимали плечами. Они не могли поверить в то, что мы все так же проживаем в Польше, если можем, достаточно только захотеть, выехать в Германию. В конце концов, полякам визы не требуются, могут там работать. Ба, там даже границы нет. Короче, только бери и выезжай. Они вообще не могли понять, на кой черт поляки все еще торчат в этой своей Польше.

- А что? – издевались они. – В Польше лучше, чем в Германии? Что вы вообще в этой своей Польше делаете?

Политика их не интересовала. Не интересовали их и Донбасс, революция, реформы, ничего. Вот Германия их интересовала. Они спрашивали, известно ли нам, сколько там зарабатывают, какой размер социала, ежели чего. А я их расспрашивал про Украину. Девицы пожимали плечами.

- Украина… - скучающими голосами говорили они и снижали тон. Украина была для них реальностью, которая попросту была, которая имелась, хотя и мало чего значила. И не до конца известно, чем была. Украина, Россия, пост-Совок. Это было чем-то очевидным, воздухом, которым дышишь, базовой реальностью, которую никаким образом не нужно определять. – Чем является для меня Украина? – повторяла мой вопрос одна из девчонок, наверное, несколько раздраженная тем, что приходится включаться в такие идиотские разговоры. – Не знаю… герб, флаг… вывески на учреждениях…

- Язык? – допытывался . Девицы фыркнули. По-украински они понимали, потому что этот язык им вдалбливали в головы со школы, но они не видели какой-либо причины, чтобы дарить его какой-либо эмоцией, чувством. Не говоря уже о том, чтобы на нем говорить. Мы не видим в этом никакого смысла, - говорили они.

Я вышел из кафе. Шел по Днепропетровску, мимо всех этих китчевых витрин, либо слишком дешевых, либо слишком шикарных, либо и то, и другое; шел мимо домов, либо в лишаях, либо вылизанных, с претенциозными мраморами и позолотой – но никогда, чтобы было в самый раз. Я шел мимо всего этого и представлял самого себя, рожденного в Днепропетровске. С точно таким же самым, как у всех других, культурным фоном. Русско-советским. Я представлял, чем бы была для меня украинскость. Я знал, что вначале пришлось бы ее для себя придумать, а потом в нее поверить. Я ходил по темным улицам, глядя под ноги, чтобы не влезть в какую-нибудь дыру, и знал – что, скорее всего, не смог бы. Ну не смог бы я серьезно отнестись к чему-то такому, которое, чтобы существовать практически, должно поначалу родиться из ничего, из чистой теории, из мифа, из тумана, из эктоплазмы. Даже если бы я и хотел. Даже если бы сильно хотел. Одно дело желание, другое дело возможность.

И кто знает, и вправду, в конце концов, не съебался бы я в эту их Германию.

Донбасс

Приехали мы ночью, снаружи висел синий мороз, и, хотя заказ был сделан заранее, с номером были хлопоты. Я и ожидал того, что они будут, потому что хлопоты бывают всегда, так что даже и не удивился. Стойка темная, деревянная, даже солидная, свет приглушенный, все выглядело немного словно в американских фильмах, действие которых происходит в гостиницах, а у мужика за стойкой были громадные, напухшие губы мошенника с плакатов межвоенного периода. При этом он жаловался, что нашего номера попросту нет, вот нет – и конец, и что он должен делать. Мужик был оскорблен тем, что своим предварительным заказом мы ставим его в неудобное положение. Через минуту оказалось, как обычно оно и бывает, что номера все же имеются, к тому же, даже несколько на выбор. Мы были слишком уставшими, чтобы размышлять над природой комбинации, которую мужик накручивал. Мы просто сделали все то, чего он хотел, дали ему какие-то бабки, не слишком даже и большие, и отправились к себе.



В гостинице "Краматорск" вместе с нами проживали украинские солдаты. Они шастали по холлу, сидели внизу, в ресторане. На плечах у них были маленькие желто-синие флажки. Они пили чай и выходили наружу перекурить. Некоторые под форму носили домашние тапочки. Мы ездили вместе в тесном лифте. Никто не глядел на других, как оно бывает в лифте. Все пялились каждый в свой угол. Они высаживались на четвертом этаже. Для нас этот этаж был запретным. Дверь открывалась, а сразу за дверью стоял письменный стол. Похоже, там нужно было получить пропуск. За письменным столом сидел мужик в форме и подремывал. После этого дверь лифта закрывалась, и мы ехали выше, на наш пятый этаж. Иногда от них, снизу, была слышна музыка. Музыка была русская. Точно такую же музыку должны были слушать боевики из ДНР, а что еще им было слушать.



В гостинице проживал еще Миша, тип, который строил из себя словенца. Говорил он, правда, все время по-русски, даже не стараясь скрывать акцент, но к каждому предложению прибавлял "u piczku materinu" [119]. Что вовсе даже не было по-словенски. Все время он сидел в баре и жаловался. На весь свет, на людей, на погоду, на войну, на барменшу Олену (Олэну), когда ее не было за стойкой, а когда была – то на бармена Сергея. И восхвалял Словению. Что, славянская страна, мол – а как будто Германия. Он не мог относительно внятно пояснить, что его, словенца с русским акцентом и русским именем Михаил привело в гостиницу в Краматорске. Никто, правда, особо и не спрашивал. Большую часть времени Миша был пьян. Все очень старались не обращать на него внимания. Как в гостинице "Краматорск", так и в других заведениях общественного питания, где он бывал.

- А может он шпион? – задумывались солдаты. – Русский шпион? Изображает из себя пьяного словенца, а на самом деле собирает о нас информацию. И подслушивает. Вот только, - продолжали думать они, - разве русский шпион притворялся бы словенцем так хуево?

- А может он хуево притворяется словенцем для того, чтобы замутить, - комбинировали другие.

Чтобы жизнь медом не казалась, иногда Миша разговаривал по-английски. И вот тогда, впрочем, что самое странное, он уже не твердил, будто бы является словенцем, а только что со словенцами делает бизнес, но в Словении ему страшно нравится, и что словенцы для него как братья. Очень часто он требовал, чтобы с ним выпивали за здоровье Республики Словения, и кричал, что с удовольствием спел бы словенский гимн, если бы только его знал.

Как только он приближался к бару, солдаты бежали на все четыре стороны. Только бармены стояли на посту. В их глазах была отрешенность. Миша подходил, говорил " u piczku materinu", бармены вздыхали, говорили: "привет, Миша" и наливали ему пиво. Миша улыбался, брал пиво, поворачивался к барным столикам и дружески махал солдатам. При этом он широко улыбался.

- Привет, Иван! - кричал он. – Привет, Денис!

- Привет, Миша, привет, - бурчали солдаты.



В Краматорске я как-то не мог долго спать. Случалось так, что поднимался, когда было еще темно. Подходил к окну и глядел, как рассвет неспешно поднимается над домами из белого кирпича, над крышами из толя и этернита. Как блестит стеклом ледовая глазурь на поверхности города. Как начинают ворчать маршрутки и постанывать старые троллейбусы с надписями "Славянск" и "Краматорск" на лобовых стеклах.

Потом я одевался и спускался вниз. Несколько сонных солдат в форме и шлепанцах уже курило. В этих мундирах американского покроя они выглядели словно западная армия, но иногда форму снимали, натягивали гражданское и отправлялись в город. Тогда они выглядели босотой, гопниками из восточной зоны глобализации. Или походили на таксистов, водителей маршруток. Из la Russophonie [120]. Темные джинсы, узконосая обувь или черные адидасы, черные куртки, плотно прилегающие к голове черные шапки.