Сто процентов закона

Выходит, что все же Смирнова виновата и ей остается лишь благодарить судьбу, ниспославшую амнистию? Вроде бы так. Обвинена Смирнова совершенно недвусмысленно. Правда, несколько, я бы сказал, своеобразно…

А своеобразие вот в чем. Против Смирновой уголовного дела не возбуждали, однако же уголовное дело против нее прекратили. Ее ни в чем не обвиняли и все же признали виновной. Установили пятидневный срок обжалования постановления следователя, но Смирновой об этом даже не сообщили. Одним словом, невеста ничего не знает, а свадьба уже сыграна — женский вариант известной поговорки: «Без меня меня женили».

Мы беседуем со следователем прокуратуры Юрием Николаевичем.

— Видите ли, — говорит он мне, — против Смирновой есть очень серьезные улики, — ну, скажем, мешки из-под сахара. У нее оказались лишние мешки. Значит, не отпускала она сахар. Логично?

— Вполне.

— Так как же получилось: сахар отпущен, а мешки лишние?

— Так как же это получилось?

Мы не находим ответа на заданные друг другу вопросы. Но у меня явное преимущество: я и не обязан знать, как получилось с мешками, это дело следователя. На него закон возлагает бремя доказательств вины подозреваемого человека.

Из диалогов с Юрием Николаевичем у меня складывается впечатление, что он согласен с тем, что в деле допущены некоторые натяжки, однако существа они, мол, не меняют. Словом, так: «Формально в чем-то я и не прав, а по существу…»

Но закон в известной степени формален — и в этом не слабость его, а сила. И вообще «формальность» не идентична «формалистике». Без «оформления» наших прав, нашего положения в обществе, наших отношений с государством мы не могли бы нормально существовать, все бы пошло вкривь и вкось. А тем более, когда человек вступает в сложнейшие взаимоотношения с законом.

— Вы прекратили дело, не поставив даже в известность Смирнову. Но как же она могла обжаловать ваше решение?

— Верно, надо бы известить…

Но если подойти к этой фразе по существу, она означает, что человека, вина которого не установлена, который не был даже обвиняемым, объявили уголовным преступником. Правда, «великодушно» простили (без его ведома). Но ведь прощение — это автоматически признание вины. Без вины нечего прощать, невиновных не амнистируют.

— Видите ли, — объясняют мне в прокуратуре, — не против Смирновой, а по факту недостачи возбуждено дело.

— Позвольте, — отвечаю, — здесь написано нечто иное, — и протягиваю документ, вышедший из этого же учреждения — ответ на жалобу Смирновой.

Вот видите, что значит «формальности», точнее, пренебрежение ими. Теперь Смирновой предъявляют гражданский иск на 1051 руб. И ей нелегко выиграть процесс: ведь по уголовному делу она оказалась хоть и прощенной, но виноватой. Нет, «формальность» процессуальной нормы весьма существенна!

Ваган Оганесович (помощник прокурора Кинешемского района) между тем тоже пытается увести меня со стези «формалистики» на разговор «по существу».

— Конечно, в руках Смирновой накладная — официальный документ. И если смотреть на дело юридически (?), то взыскать надо с Русакова. Но я убежден в том, что Смирнова допустила, если не растрату, то преступную халатность.

Каюсь, я не выдержал и допустил, быть может, не совсем тактичный выпад. Но ради «существа дела».

— Ваган Оганесович, — сказал я, — против Смирновой не возбуждалось уголовное дело. А вы подписали документ, где сказано: «Считаю правильным прекращение уголовного дела против Вас». Это, скажите, не халатность?

Мягко говоря, мой собеседник предпочел уйти от ответа. Во всяком случае, тоже сослался на некую мелочность моих придирок. А я уверен, будь на его месте такой «педант», как Вадим Викторович Анищенко, не было бы моей поездки в Кинешму. Я его хорошо знаю, знаю его придирчивость к себе, к каждому слову в следственном материале, к каждой мелочи — качества, проистекающие из глубочайшего уважения к закону.

Ведь вот что любопытно. Если бы человек обвинялся в таком преступлении, когда и смертная казнь возможна, уверен, не нашли бы мы этих нарушений даже в мелочах. А тут «мимоходное» дело, заурядное, неинтересное. Да и человека-то что, посадили? Наоборот, отпустили. Спасибо скажи.

А если взять практику прекращения уголовных дел с передачей на поруки, при недоказанности участия обвиняемого в совершении преступления или в других случаях, когда дело до суда не доходит. Сколько здесь бывает небрежностей, «неопрятностей», по выражению А. Ф. Кони. Расчет прост: человек, мол, и так доволен, что легко отделался. Какие уж тут нормы и буквы. Человек-то, который без достаточных оснований подвергался уголовному преследованию, а потом был «прощен», в этот момент, возможно, и рад. Он не задумывается над тем, что его все же признали виновным в уголовном преступлении, потом, не исключено, он спохватится.

Но ведь кроме обвиняемого существует юрист, который вел его дело. Для него не последнее — соблюдение буквы Закона. Истинный мастер не выпустит из своих рук плохое изделие не только потому, что ОТК не пропустит его. ОТК иногда вовсе и нет. Мастер уважает себя, свой труд, ему внутренне стыдно сделать плохо. Но мастер с деревом или металлом дело имеет. Юрист — всегда с людьми. Мне кажется, чувство удовлетворения должно приносить не только виртуозно распутанное тобой сложное дело, но и «проходящее», когда ты все сработал на совесть, ничего не забыл, все обосновал и закрепил. Именно это питает истинное уважение к своему труду и заставляет людей приносить тебе благодарность. А нужно-то немногое — сделать лишь то, что предписывает закон.

Помню одну историю, с которой я столкнулся в Красноярске. Там на складе Октябрьского райпищеторга похитили 100 ящиков с водкой. Воров не нашли, кладовщика осудили за халатность, а водку списали. А потом уже в каком-то служебном разговоре начальник планового отдела торга Антонина Викторовна Августинович разговорилась с бухгалтером магазина и та обмолвилась, что кладовщик предлагал кому-то какие-то излишки водки. Августинович решила все сама проверить. Пошла в магазин и впрямь нашла пропавшую водку. Виновных арестовали, осудили. Те во всем сознались, но отомстили Августинович: сказали, что она тоже в их махинациям участвовала и деньги от них получала.

Показания есть показания. Их не отбросишь. Стали проверять и… возникло новое дело — уже Августинович. Правда, оно вскоре рухнуло. Следствие не установило каких-либо фактов, свидетельствующих о преступных деяниях Антонины Викторовны, и дело против нее было прекращено. Но существуют разные формулы прекращения дела: «за отсутствием события преступления» (ст. 5 УПК РСФСР) и «при недоказанности участия обвиняемого в совершении преступления» (ст. 208 того же кодекса). Юристы совершенно справедливо указывают на равноценность обеих формул: раз преступление не доказано, говорят они, значит человек невиновен, точно так же, как невиновен он тогда, когда отсутствует сам состав преступления, — на этом стоит наше правосудие. Отказаться же от формулы «из-за недоказанности» нельзя, ибо состав преступления во многих случаях присутствует, нет лишь доказательств вины..

Рассуждения эти логичны и справедливы в юридическом смысле. В житейском же, обыденном, кадровом, административно-канцелярском все получается наоборот. Презумпция невиновности (обвиняемый считается невиновным до тех пор, пока его виновность не будет доказана в судебном порядке) оборачивается презумпцией виновности («рыльце-то у тебя в пушку, преступление-то есть, да только тебя, голубчика, не поймали, но меня не проведешь, что бы там законники ни говорили»). Так иногда бывает на деле — что же скрывать.