Сто процентов закона

Крестьяне — в горе. Собрались на сход кузнеца судить.

— Вот что, мужики, — говорит один. — Надо нам кузнеца убить. Раз он быка порешил, значит, должен жизнью поплатиться.

— Правильно, — закричал сход. — Это будет справедливо.

Тогда поднимается на крыльцо дед один и обращается к сходу:

— Что же это, мужички, получается. Был, значит, у нас бык — теперь его нет. Есть на все село кузнец — и его не будет. Никакого расчета, мужички, нам кузнеца убивать.

Ему возражают:

— Но ведь кузнец убил нашего знаменитого быка. Значит, так и оставить это? Никого не наказывать?

— Почему ж никого? — отвечает оратор. — Обязательно наказать надо. Вот у нас в деревне, например, два печника. Делать им двоим нечего. Одного давайте и убьем…

Если деревенский сход принял это предложение, то он, согласитесь, поступил «целесообразно». Но стоит ли даже упоминать здесь о законности и справедливости?

Вернемся в Истру. Конечно, городские власти и местная общественность обязаны заботиться о детях и строить ясли, сады, школы. Но можно ли, хотя бы как альтернативу, ставить вопрос: дети или законность. А ведь в конечном итоге была выдвинута именно эта альтернатива, правда, в замаскированной форме: интересы сорока детей либо притязания семьи Шумилиных. В сущности вопрос, которым мучились Раскольников и Иван Карамазов: можно ли убить старуху ради утверждения идеи, может ли смерть ребенка искупить страждущее человечество.

В философии и литературе можно по этому поводу писать трактаты и романы. Юриспруденция никаких толкований проблемы не допускает и совершенно недвусмысленно отвечает: должен торжествовать закон, торжествовать во что бы то ни стало, вопреки всему.

Древние юристы провозгласили лозунг «Пусть погибнет мир, но торжествует юстиция!», — лозунг, который, понимая его в буквальном смысле, многие склонны оспаривать. Но древние юристы не были глупцами. Они вовсе не пророчили гибель своему миру. Наоборот, они провозгласили тем самым великую истину: если будет торжествовать справедливость («юстиция» — в переводе с латинского — «справедливость»), если будет царить закон, мир в этом случае не погибнет.

Независимость судей, подчинение их только закону возведены у нас в ранг конституционного принципа. Высшее веление народа служителям правосудия — точно исполнять закон, не отступать от него ни при каких условиях, не поддаваться никаким влияниям и «давлениям», как бы сильны они ни были и от кого бы ни исходили. Карл Маркс говорил, что у судьи есть один начальник, которому он должен подчиняться, и этим единственным начальником является закон.

Конституционный принцип независимости судей и подчинения их только закону ни в какой мере не исключает партийного руководства. Но это руководство следует правильно понимать. Навязывание судьям своего мнения по конкретному делу, давление на них ничего общего не имеет с правильным пониманием роли партии в руководстве судебными органами.

В. И. Ленин в письме члену коллегии ВЧК по делу Шелехеса писал: «…Вы говорите: «за него хлопочут» вплоть до Ленина… Запрос, посланный мною, не есть ни «хлопоты», ни «давление», ни «ходатайство»… «Давление» есть незаконное действие». Владимир Ильич всегда боролся против местного влияния на суд и прокуратуру. В известном письме «О «двойном» подчинении и законности» он указывал, «что местное влияние является одним из величайших, если не величайшим противником установления законности и культурности».

Но что делать, в «прихожей» Правосудия всегда толпится публика. И она всегда в доступной ей мере будет стремиться повлиять на судей. Но все эти влияния, прямые и косвенные, безличные или определенные, уважающие закон, понимающие свой долг перед ним судьи должны отбрасывать бестрепетно и категорически. В этом их святой долг перед совестью и законом.

Сущность Советской власти заключается в том, чтобы в интересах народа (а соблюдение закона — его высочайший интерес) подчинить закону все лица и учреждения, от которых в той или иной степени зависит благосостояние, честь и достоинство человека. И сами органы власти прежде всего должны подчиняться закону, строжайше следовать его велениям. Тут нет унижения органа власти, ибо демократия, от которой идет наша власть, и закон — две стороны медали которые теряют всякий смысл, оставшись в одиночестве.

СЛУЧАЙ В ВОЛЬСКЕ

Как-то в городе Вольске Саратовской области произошел довольно забавный случай. Приехал я в город утром, а к вечеру того же дня попал в милицию. Честное слово, ни за что.

Судите сами. Закончив свои дела, часов около восьми я пошел ужинать в ресторан с оригинальным для такого учреждения названием — «Цемент». Сделав заказ, развернул «Неделю». Несколько раз мимо прошла официантка, бросая на меня странные взгляды. Потом подсела ко мне и говорит:

— Гражданин, вы что читаете?

Судя по интонации ее голоса, работница общепита очень поверхностно изучала правила хорошего тона.

— А, собственно, почему это вас интересует? — осведомился я.

— Покажите-ка мне газету.

— Может быть, вам лучше заняться своим делом? Может быть, вы подадите мне ужин?

— Вы обязаны показать. И вообще, кто вы такой?

Я никак не мог понять, в чем дело. Между тем подошел метрдотель и тоже потребовал газету, а потом и документы. Я отказался, естественно, выполнить непонятное и незаконное требование. Тогда в дверях появилась фигура милиционера. Чтобы избежать скандала, я встал и пошел вместе со всеми в милицию. Там мы быстро во всем разобрались и мне сказали, что я могу быть свободен.

— Позвольте, — возмутился я, — как же можно вот так, ни с того ни с сего потребовать у человека документы. Это же произвол!

— Да что вы, гражданин, — спокойно ответил старший лейтенант милиции, — какой тут произвол. Подумаешь, документы спросили. Показали бы, и дело с концом. Она бдительность проявляла. У нас тут кампания за бдительность проходит… Так что все в порядке.

Увы, старший лейтенант искренне меня не понимал. Он все твердил: «Подумаешь, какое дело…» Вот это его «подумаешь» заставило меня рассказать эту историю. Странное поведение официантки — в самом деле курьез. Когда же ответственное должностное лицо поощряет произвол, пусть маленького масштаба, пусть во имя любой кампании, — это серьезно.

И дело тут не только в том, что меня лично чем-то обидели, заставили потерять время, потрепали мои нервы — хотя это тоже очень и очень важно, ибо в конечном счете законы социалистического государства, нравственность советского общества, вся система администрации гарантируют каждому человеку неприкосновенность, свободу, удовлетворение его стремлений и интересов в тех рамках, которые очертил и установил закон.

Все это, между прочим, я выложил старшему лейтенанту в Вольской милиции. Даже гораздо подробнее. Но то ли я не был достаточно красноречив, то ли старший лейтенант устал от дежурства и нотация моя ему была ни к чему, только, по-моему, понял он одно: что произошел досадный казус с корреспондентом центральной газеты, корреспондент этот, чего доброго, нажалуется начальству, а то и «пропечатает», будут неприятности, поэтому он столь рьяно набросился на бдительную официантку, такое ей начал говорить, так непозволительно нарушать теперь уже достоинство и честь ее личности, что мне пришлось уже ее защищать. Сбитый окончательно с толку, старший лейтенант махнул рукой и в сердцах сказал:

— Ну что вы от меня хотите?

Я понял, что не сумею объяснить ему очень простой истины: не меня оскорбил работник милиции — закон оскорбил, коему верой и правдой должен служить. Не мое корреспондентское удостоверение должно внушать уважение, а Советская Конституция, которая дала мне права гражданина Союза Советских Социалистических Республик. А не сумел все это я объяснить потому, что, видимо, раньше не внушили такую простую истину старшему лейтенанту, не внушали ее повседневно, ежечасно не только в форме приказов и профессиональной учебы, но всем стилем деятельности данного конкретного отделения милиции.