Аркадий и Борис Стругацкие - Двойная звезда

"Именно то, что наиболее естественно, менее всего подобает человеку"...

"Настоящая жизнь есть способ существования, позволяющий наносить ответные удары"...

"Будущее не собиралось никого карать. Будущее никого не собиралось миловать. Оно просто шло своей дорогой"...

И наконец - лучший, наверное, из афоризмов братьев Стругацких:

"Будущее создается тобой, но не для тебя".

Собственно, от фантастики в ХС - только один сюжет (пусть и главный в повести). Это - сюжет с "мокрецами", Человеками Будущего (выражение БНС), воспитывающими необыкновенных детей по научной методике Будущего, во имя Будущего и для нужд Будущего. Работающих при этом, как сказали бы сейчас, "под колпаком" спецслужб - надеясь тем самым пройти по лезвию бритвы: и угодить господину генералу Пферду и его сослуживцам, - и получить возможность продолжать свой Эксперимент. Но, естественно, навлекая тем самым на себя "праведный гнев" окружающих...

Финал этого "прорыва будущего в настоящее" хорошо известен - правда, менее известно, что заключительный эпизод "Гадких лебедей" был дописан авторами почти в "последний день творенья". Как говорит БНС, от первого варианта текста веяло такой "безнадежностью и отчаянием", что авторы попытались "разбавить" это, дописав последнюю главу, где Будущее, выметя все поганое и нечистое из настоящего, является читателю в виде этакого Homo Novus, всемогущего и милосердного одновременно. В первом же варианте повесть кончалась сценой в ресторане и словами Голема:

"... бедный прекрасный утенок".

В новом же варианте новые Всадники Апокалипсиса - Бол-Кунац, Ирма и другие - остаются победителями. Правда, финал, как это часто бывает у Стругацких, - открытый. Ибо что будет дальше - Там, За Горизонтом, неведомо.

Комментарий БНС:

Журнальный вариант ХС появился только в 1986 году, в ленинградской "Неве", - это было (для нас) первое чудо разгорающейся Перестройки, знак Больших Перемен и примета Нового времени. И именно тогда впервые встала перед нами проблема совершенно особенного свойства, казалось бы, вполне частная, но в то же время настоятельно требующая однозначного и конкретного решения.

Речь шла о Синей Папке Феликса Сорокина, о заветном его труде, любимом детище, тщательно спрятанном от всех и, может быть, навсегда. Работая над романом, мы, для собственной ориентировки, подразумевали под содержимым Синей Папки наш "Град обреченный", о чем свидетельствовали соответствующие цитаты и разрозненные обрывки размышлений Сорокина по поводу своей тайной рукописи. Конечно, мы понимали при этом, что для создания у читателя по-настоящему полного впечатления о второй жизни нашего героя - его подлинной, в известном смысле, жизни - этих коротких отсылок к несуществующему (по понятиям читателя) роману явно недостаточно, что в идеале надобно было бы написать специальное произведение, наподобие "пилатовской" части "Мастера и Маргариты", или хотя бы две-три главы такого произведения, чтобы вставить их в наш роман... Но подходящего сюжета не было, и никакого материала не было даже на пару глав, так что мы сначала решились скрепя сердце пожертвовать для святого дела двумя первыми главами "Града обреченного" - вставить их в "Хромую судьбу", и пусть они там фигурируют как содержимое Синей папки. Но это означало украсить один роман (пусть даже и хороший) ценой разрушения другого романа, который мы нежно любили и бережно хранили для будущего (пусть даже недосягаемо далекого). Можно было бы вставить "Град обреченный" в "Хромую судьбу" ЦЕЛИКОМ, это решало бы все проблемы, но в то же время означало бы искажение всех и всяческих разумных пропорций получаемого текста, ибо в этом случае вставной роман оказывался бы в три раза толще основного, что выглядело бы по меньшей мере нелепо.

И тогда мы вспомнили о старой нашей повести - "Гадкие лебеди".

Писались "Гадкие лебеди" для сборника наших повестей в "Молодой Гвардии". Этот сборник ("Второе нашествие марсиан" плюс "Гадкие лебеди") был даже объявлен в плане 1968-го, кажется, года, но вышел он в другом составе: вместо "Лебедей" поставлены там были "Стажеры". "Лебеди" - не прошли.

Второй и последний вариант "Гадких лебедей" был закончен в сентябре 1967 года и окончательно отклонен "Молодой Гвардией" в октябре. Больше никто ее брать не захотел. Повесть перешла на нелегальное положение.

1.10.68 - БН: "...Люди, приехавшие из Одессы, рассказывают, что там продается с рук машинопись ГЛ - 5 руб. штука. Ума не приложу, каким образом это произошло. Я давал только проверенным людям".

БН сильно подозревал в потере бдительности и в распространении АНа, АН - БНа. Но дело было в другом: рукопись шла в нелегальную распечатку прямо в редакциях, куда попадала вполне официально и откуда, растиражированная, уходила "в народ". Авторы не сразу поняли, что происходит, но и поняв, отнюдь не смутились и продолжали давать рукопись все в новые и новые редакции - у нас это называлось "стрелять по площадям", на авось, вдруг где-нибудь, как-нибудь, божьим попущением и проскочит.

Не проскочило. Сейчас уже невозможно вспомнить, в каких именно журналах побывала рукопись. Сохранились отдельные об этом упоминания в письмах и в дневниках. Но рукопись легла на полку. Теперь уже прочно. Надолго. Авторы временно перестали трепыхаться и совать ее туда-сюда. Они еще не знали тогда, а судьба этой их повести уже была решена, и на много лет вперед. В ноябре 1972 г. АН передал БНу с оказией письмо, содержащее отчет о своей встрече с пресловутым, ранее уже упоминавшимся в связи со "Сказкой о Тройке", товарищем Ильиным (бывшим генералом КГБ, а в те времена - секретарем Московской писательской организации по организационным вопросам).

24.11.72 - АН: "...В понедельник 13-го я был у Ильина. Перед этим (вот совпадение!) я отнес в "Мир" рецензию, и тут Девис, криво ухмыляясь и глядя в угол, рассказал: во Франкфурте-на-Майне имела состояться выставка книгопродукции издательств ФРГ, всяких там ферлагов. От нас выставку посетили Мелентъев (ныне зам. председателя ГК по печати) и руководство "Мира" и "Прогресса"

Добрались до стенда издательства "Посев". Выставлено пять книг: Исаич "1914", двухтомник Окуджавы, реквизированный Гроссман, "Семь дней творения" В. Максимова и Мы с Тобой - ГЛ. Поверх всего этого - увеличенные фотопортреты авторов вышеперечисленных и якобы надпись: "Эти русские писатели не примирились с существующим режимом" ...> Ну, прямо отДевиса пошел я, судьбою палимый, к Ильину. Думаю, быть мне обосрану, а нам битыми. АН нет. Встретил хорошо, даже за талию, по-моему, обнял, не за стол - в интимные угловые креслица усадил и принялся сетовать на врагов, которые нас так спровоцировали. Пас-ков был до чрезвычайности. Коротко, все сводится к тому, что нам надобно кратко и энергично, с политическим акцентом отмежеваться. Эту бумагу должен составить ты, перешлешь ее мне (это не опасно, сам понимаешь), а я уж понесу ее Ильину и буду тянуть..."

(Странно читать это сегодня, правда? Письмо из другого времени и с другой планеты... Дабы усилить это ощущение, не могу удержаться, чтобы не процитировать из того же письма кусочек, прямого отношения к литературе не имеющий: "...Как стало достоверно известно, Петр Якир, просидев на площади около месяца, вдруг затребовал свидания с дочерью и, оное получив, велел передать ей, что в корне изменил свои убеждения и просит всех прежних своих сторонников своим сторонником его, Петра Якира, не считать. После этого он принялся закладывать ВСЕХ. Повторяю: ВСЕХ. ...> Прошу тебя иметь это в виду и, если есть у тебя основания, сделать выводы...")

Разумеется, БН немедленно набросал и переслал в Москву текст решительного отмежевания от "акции, произведенной без ведома и согласия авторов, явно преследующей провокационные политические цели и являющей собою образец самого откровенного литературного гангстеризма". Или что-то в этом же роде, не помню точно, в каком именно виде это оказалось опубликовано в "Литературной газете", а в архиве сохранился только самый первый черновик.