Признать невиновного виновным. Записки идеалистки

Впрочем, это захлестнуло, поднялось в душе теплой волной самое важное, самое запомнившееся за последние полтора месяца. Я-то вообще о другом. Об истории. Восемьдесят два года тому назад, в феврале 1922 года, невысокий, едва заметно полноватый, не так уж сильно лысеющий человек замер над листом бумаги. Владимир Ильич Ленин обращается к членам политбюро ЦК РКП (б) по вопросу об изъятиях ценностей у церкви: “Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем и потому должны произвести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления…Чем больше представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше”.

Какой сарказм! Становится понятно авторство гениально емкой формулы “могу – должен”. Но вот контекст, в котором впервые родилась эта формула… Какие негодные, недопустимые рождаются параллели! Советники постаралась. Посоветовать использовать такую яркую фразу – по-настоящему стоящий совет. В плане пропагандистского эффекта очень хороший ход. Вот только, найдя эту фразу в ленинской работе… Эх, знать бы, что только эту формулу советники новому президенту посоветовали использовать!.. А не образ действий, modus operandi… Вот где сарказм, наполняющий жизнь.

Ладно, прочь все умонастроения – возвратимся к архивно-историческим мотивам и вспомним “Наш человек в Гаване” Грэма Грина. Уормолд, продавец пылесосов, завербованный британской разведкой для шпионажа на Кубе и получающий за это немаленькие суммы. Что же вы думаете? Чтобы оправдать все эти расходы, ему, понятно, приходилось регулярно сочинять донесения. С помощью большой квартиры и очередного номера “Тайм”, уделявшего немалое место Кубе на своих страницах, а также с помощью различных правительственных изданий по экономическим вопросам, а главное – с помощью своей фантазии он умудрялся сочинять одно донесение в неделю. Изумительно описанный пример того, как газеты выдавались за разведывательную информацию. Мои соседи по камере, читая книгу, сразу же заявили мне: “Там один в один про тебя”.

Характерно, что британцы, когда характер работы “их человека в Гаване” выяснился, тоже предпочли сделать вид, что Уормолд действительно был шпионом (ради спасения лица Службы, ради того, чтобы не сочли дураками, неспособными отличить выписки из газет от развединформации). И именно из-за такой позиции разведки ее сотрудники в романе Грина предстают дураками. Те же самые действия, только зеркально отображенные, – действия контрразведывательные, превозносимые сейчас от имени ФСБ ее полковниками как крупная победа, неизбежно приведут к такому же итогу, к такой же оценке.

Поэтому-то я считаю, что люди, загнавшие меня в лагеря, совершают фундаментальнейшую ошибку в оценке того, что считать проявлением дурости. Дурости, которая гораздо хуже, чем чудовищная несправедливость действий, которую они отстаивают как единственно правильную меру. Люди, перечитывайте иногда Грэма Грина!

Вот такое вот соображение, растянувшееся, увы, ровно на месяц и два дня. Пусть это будет первым большим письмом из тех, о которых ты просишь, мама… А пока я пожелаю всем нам – удачи, душевного равновесия и душевных сил, чтобы противостоять овеществленному бреду людей, делающих глупость и панически боящихся, что их при этом посчитают дураками.

Твой Алексей».

Глава двадцать первая. Кандидат юридических наук

Квартира судьи Мухиной утопала в цветах. Цветы стояли повсюду: в больших вазах, в банках, в кастрюлях. Десятки роз плавали в ванне.

Вчера вечером Галина Викентьевна торжественно отмечала в ресторане «Лубянский» защиту кандидатской диссертации. Она сама ни за что бы не согласилась праздновать это событие. Но муж уговорил. «Галка, такой случай нельзя упускать, – убеждал он ее. – Не каждый судья в наше время решается защитить диссертацию. А в твоем реферате написано, что диссертацию курирует Управление ФСБ по Москве и Московской области! Это дорогого стоит. Тебе доверяют. Ты обязана проставиться».

Вот Галина Викентьевна и проставлялась. Даже Елена Алексеевна со своим мужем генералом ФСБ пожаловала. Вообще из «конторы» было много народа. К ней подходили незнакомые солидные люди, поздравляли, дарили цветы.

Благодарили за успешно проведенные судебные процессы по «шпионским делам». Вспоминали и другие процессы. Говорили, что она выбрала очень актуальную тему: «Сравнительный анализ антитеррористического законодательства в России и во всем мире». Ее научный руководитель заверил Мухину, что на такую тему она могла бы сразу и докторскую защитить. Галине Викентьевне показалось, что это уж слишком. И так пришлось на несколько месяцев уйти с работы: невозможно было совмещать судебные слушания и работу над диссертацией. Но, решив писать диссертацию, Мухина знала: ей это необходимо. Жизнь складывалась таким образом, что кроме суда и мужа, с которым она знакома еще со студенческой скамьи Саратовского юрфака, у Галины Викентьевны, в жизни ничего не было. В молодости завести детей не получилось, теперь уже было поздно. Поэтому-то нужно было изо всех сил делать карьеру.

Теперь, когда защита диссертации и ее бурное празднование остались позади, судья Мухина даже с некоторой грустью подумала, что придется возвращаться в суд. Нельзя сказать, что судейская работа ей уж очень наскучила. Но в последнее время в жизни Галины Викентьевны появилась одна внутренняя проблема, с которой она никак не могла справиться: ей стали сниться неприятные сны. Неприятными снами она считала такие, в которых видела судебные заседания и подсудимых, приговоренных ею к длительным срокам заключения. Когда она однажды рассказала об этом мужу, он просто поднял ее на смех: «Галка, у тебя что, угрызения совести? Тебе не в чем себя упрекнуть. Ведь ты – не просто судья. Ты – спецсудья. А это значит, судья по специальным делам, по делам особой важности. В таких делах не может быть оправдательных приговоров. Послушай, у тебя в последнее время нервы ни к черту. Сходи-ка ты к психологу. Кажется, у вас в суде должен быть такой специалист, для особо совестливых судей». Галине Викентьевне не хотелось объяснять мужу, что она ни за что на свете не признается своим коллегам, что у нее психологические проблемы. Не дай бог, об этом узнает председатель горсуда. Вызовет на ковер, устроит обструкцию в присутствии коллег – и прощай, карьера.

Впрочем, мечтая о карьере, Галина Викентьевна и сама в точности не знала, чего же ей все-таки надо. Хочет ли она стать председателем горсуда, если судья Филиппова уйдет на повышение или ее за какие-то непонятки отправят в отставку? Хочет ли она руководить другими судьями и судебными процессами, что избавит ее от встреч с подсудимыми и их родственниками? А ведь иногда общение с родственниками превращалось в настоящую пытку. Бывали такие мамаши, которые ухитрялись всеми правдами и неправдами проникать в ее кабинет и умоляли «судить по справедливости и по закону», рыдали, чуть ли не на колени падали. В таких случаях Галина Викентьевна, с виду производившая впечатление железобетонной и невозмутимой, обычно терялась, начинала говорить нечто вроде: «Успокойтесь, не переживайте…» Хваталась за телефонную трубку и вызывала судебных приставов. На всякий случай. Кто знает? А может, провокация… Взятку дадут или подарок какой, а потом не отмоешься… Может, ну ее на фиг, судебную практику? Лучше, как Елена Алексеевна, иметь дело с себе подобными – судьями да прокурорами. Но председатель горсуда, увы, пока на повышение не уходила. Она устраивала администрацию президента по всем параметрам на этом посту. И похоже, ее менять пока не собирались. Вот и получалось, что и Мухиной не судьба куда-то двигаться. Приходилось сидеть на старом месте. Только стало это место ее тяготить.

Она иногда думала: заплатила бы любые деньги, чтобы избавиться от навязчивых снов, которые снились ей почти каждую ночь. А потом эти печальные лица продолжали мучить ее и днем. Стоило на минуту расслабиться, как перед глазами возникали мужчины и женщины, молодые и не очень, стоящие и сидящие в судебных клетках. Люди, которые ждали от нее решения своей судьбы. Как избавиться от этих навязчивых картинок, Галина Викентьевна не знала.