Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга

В Браилове — ничего подобного. Гетто здесь — тюрьма, из которой людей выводили на расстрел. Ефим Гехман, который родился и жил в Браилове, пишет в «Черной книге»: «Река Ров, протекающая через местечко, служила границей с Транснистрией, и через нее перебралось около трехсот человек». Среди тех, кому удалось уйти в Транснистрию, оказались и Альтманы. Жмеринка приняла тех, у кого были там родственники. Когда я собирал материал для романа, то не читал очерка Ефима Гехмана, но довольно сносно и без ошибок описал исход стариков из Браилова в Жмеринку, находящуюся на территории Транснистрии.

«Большинство из них нашло убежище в жмеринском гетто, — продолжает Ефим Гехман. — В апреле были расстреляны последние евреи Браилова». Дедушку и бабушку Альтмана приютила дочь. Они прожили в тайнике три месяца. Их дальнейшую судьбу я предугадал с теперь поразившей меня точностью. И Ефим Альтман, и Юрий Лейбман, вспоминая, ни на миллиметр не отклонились от правды. Ефим Гехман свидетельствует: «Через месяц румынская жандармерия Жмеринки выдала германской полиции двести семьдесят браиловчан, их погнали в Браилов и там расстреляли у той же гранитной кручи». Бабушку Альтмана доставили в Браилов своим ходом — в инвалидной коляске, некогда привезенной из Германии. Немцы смеялись, наблюдая, как старики толкали коляску.

В июне 1942 года у въезда в Браилов немцы повесили плакат: «Город без жидов». Подобные плакаты в первые недели войны появились во многих маленьких городках Прибалтики. Там местное население, вооружившись, осуществляло геноцид. Возгласы евреев и русских: «На кого вы нас оставляете?!», которые Лотта слышала в Риге по дороге на вокзал из гостиницы «Рим», явились пророческими. Евреи и русские предчувствовали, что произойдет, когда вермахт оккупирует прибалтийские территории.

А жмеринское гетто, хотя и понесло крупные потери, уцелело. Этому есть объяснение. 16 марта 1944 года румыны бежали из Жмеринки, и ее заняли немецкие части, сразу же объявив перерегистрацию евреев — от шестнадцати до шестидесяти лет. Кто доверился и явился в юденрат, был убит. Конец гетто близился, но близился и конец орднунга. Кто быстрее достигнет финиша?

20 марта к станции подошли соединения Советской армии, и немцы еле унесли ноги.

Я хочу подтвердить то, что изложено в «Черной книге», дополнив свидетельствами Ефима Альтмана и Юрия Лейбмана. Показания их идентичны и, как мы видим, совпадают даже в крупинках, не говоря уже о масштабных — кровавых — деталях. Сошлюсь и на другой пример. И Альтман, и Лейбман абсолютно одинаково описали труп распятого на воротах гетто врача в шелковом белье, которого убили только за то, что он пришел в гетто и принял ребенка у еврейской роженицы. Он работал в городской больнице и оказал помощь женщине, несмотря на запрет. О нем знали только то, что он славянского происхождения — русский, украинец или поляк.

Ефим Альтман об освобождении Жмеринки рассказывал потрясающие вещи. С одной стороны шоссе, куда выходили окна дома, откормленные рослые немецкие артиллеристы вели огонь из гаубиц по наступающим. В длинных шинелях и массивных касках они имели бравый и угрожающий вид. Действительно, солдаты непобедимой армии! Однако станцию советские войска очистили быстро. Прячась за вагонами, к разбитому зданию вокзала просочились бегущие по-заячьи ухватистые тощенькие мужички в телогрейках и худых ушанках, с трехлинейками и карабинами наперевес. Редко у кого в руках был автомат. Трофейное оружие у двоих-троих. Орудия немцы тут же побросали и мгновенно убрались. Причем бежали к себе, назад, в тыл, как в атаку, размахивая руками и что-то крича. Альтманы думали сперва, что артиллеристов окружили и они бросились на прорыв. Оказалось — ничего подобного. Какой-то молоденький лейтенантик в шинельке, очкастый, с болтающимся планшетом на боку, пустил ракету, и мужички в ватниках, невесть откуда взявшиеся, рассыпались по улицам как горох. В считанные минуты Жмеринку захватили. Во всяком случае, Альтманам так почудилось. Мужички вытягивали немцев из подвалов, выгоняли из нор — первых этажей и подвалов — и тут же формировали из них колонны военнопленных. Дело у них спорилось быстро, и, видно, дело было для них привычное. Выстроив и пересчитав, назначили старшего и вели прочь — за город.

Ограду гетто из досок и колючей проволоки сразу же снесли, и пошла плясать губерния и приплясывать ребятня, залетая в каждый двор с возгласами: «Да здравствует Сталин!», «Да здравствует Красная армия». Были и такие, что вопили: «Да здравствует Жмеринка!» и «Смерть румынским оккупантам!». Румыны давно смылись, так что смерти никого не удалось предать. Зато ребята повзрослее выкинули новый лозунг:

— Айда ловить полицаев!

Украинские полицаи давно переоделись и растворились среди населения. «Допомижная полиция» исчезла без следа, как дым. А вот еврейской полиции деваться некуда. Повязки сорвали, дубинки зашвырнули подальше, кто в сапогах был и галифе, содрал — и на помойку! Но знали-то их наперечет.

— Айда ловить полицаев! — вопил Ефим Моисеевич. — Смерть Милькису! Смерть Овсяникеру!

Двух-трех, а то и четырех, включая Милькиса и Овсяникера, бывшего портного и строителя, выковыряли из подвала и, торжествуя, отвели куда следует — все к тому же молоденькому лейтенантику с болтающимся планшетом на боку. Радовались безмерно, но вскоре немного приуныли: членов юденрата — седобородых стариков и шефа гетто, некогда австрийского офицера времен Первой мировой войны — арестовал СМЕРШ. Они-то в чем виноваты?! Они не полицаи. Но Сталин не делал различия между старостами и членами юденрата во главе с шефом гетто. Всех греб под одну гребенку: за сотрудничество и, пропустив через «тройки», отправлял на Колыму. Жмеринские полицаи со звездой Давида должны были благодарить Бога, что их не успели вывезти в концлагерь. Там при выгрузке евреи, опознав, забивали их камнями прямо рядом с вагонами.

Дождался освобождения в 1956 году только один еврейский полицай Мума Овсяникер. Он вернулся в Жмеринку, устроился на работу в строительную организацию, стал ударником социалистического труда и очень быстро получил двухкомнатную квартирку, отделал ее знатно и зажил припеваючи.

Ефим Моисеевич, будучи доктором медицинских наук и профессором, а также блестящим оператором в Боткинской больнице, которого приглашали к иностранным дипломатам, подавившимся редиской или куриной костью, постоянно возмущался:

— У меня двухкомнатная крошечная клетушка у «Пролетарской». С проходными, между прочим; окна — на мусоросборник. И у Мумы двухкомнатная — почти сорок метров, выходит на сквер. Утром соловьи поют. Зимой картинка — глаз не оторвешь. Сказка! А я сколько тормозов Вестингауза испортил, пока он дубинкой размахивал и перед румынской швалью тянулся? Сколько я мундиров порвал на складе?! Сколько керосина в патоку налил?! Сколько шнурков из бутс выдернул?! Сколько свитеров и подшлемников пожег? Боже мой! Сколько песка в зерно набросал?! Сколько дырок наделал в мешках с сахаром?! Сколько бумажных мешков с кофе обосцал?! Дня не миновало, чтобы чего-нибудь GFR не подпортил!

И смерть старшего брата, загнанного румынскими жандармами в угольную яму и там затравленного овчарками, Ефима Моисеевича не испугала, а наоборот, обозлила и сделала более заядлым. Он поклялся отомстить «Каре Ферата Романия» — знаменитой железнодорожной компании.

— Если бы не советские солдаты, — часто повторял Ефим Моисеевич задумчиво, — в телогреечках и обмотках, я здесь бы с тобой не сидел и полип из носа тебе не удалил. Понял, кому ты должен быть благодарен?

Об отъезде из страны он никогда не мечтал.

— Дурачье, — ругал он приятелей, эмигрировавших в Америку и Израиль, — дурачье! У нас лучшее, хотя и хужее. К чужому не привыкнешь. Поехали полюбуемся Суздалем…

И ехал, и любовался. В шестьдесят четыре года — однажды вечером — он наполнил ванну горячей водой и тихо вскрыл вены. Ушел в иной мир, как древний римлянин-патриций. Врачи Боткинской больницы, в которой он работал до последнего дня, устроили пышные похороны и завалили могилу ворохом цветов. Причину поступка никто не мог объяснить. Жестокость непонятного рода внезапно показывает свою хищную морду посреди относительно благополучной Москвы. Не в жмеринском ли гетто причина?