Москва и москвичи

ной. Вышел Денис Васильевич из бани, накинул [306] простыню и подсел ко мне, а Дмитриев ему: "С легким паром, ваше превосходительство. Не угодно ли брусничной? Ароматная!"-"А ты не боишься?"спрашивает. "Чего?"-"А вот ее пить? Пушкин о ней так говорит: "Боюсь, брусничная вода мне б не наделала вреда", и оттого он ее пил с араком". Денис Васильевич мигнул, и банщик уже несет две бутылки брусничной воды и бутылку арака. И начал Денис Васильевич наливать себе и нам: полстакана воды, полстакана арака. Пробую-вкусно. А сам какие-то стихи про арака читает... Не помню уж, как я и домой дошел. В первый раз напился,- не думал я, что арака такой крепкий. И каждый раз, как, бывало, увижу кудрявцовскую карамельку в цветной бумажке, хвостик с одного конца, так и вспомню моего учителя. В эти конфетки узенькие билетики вкладывались, по две строчки стихов. Помню, мне попался билетик: Боюсь, брусничная вода Мне б не наделала вреда! Потом ни арака, ни брусничной не стало! До "жуликов" дожил! Дешево и сердито!.. Любил Григоровский рассказывать о прошлом. Много он видел, память у него была удивительная. С удовольствием он рассказывал, любил говорить, и охотно все его слушали. О себе он не любил поминать, но все-таки приходилось, потому что рассказывал он только о том, где сам участником был, где себя не выключишь. Иногда называл себя в третьем лице, будто не о нем речь. Где говорит, о том и вспоминает: в трактире- о старых трактирах, о том, кто и как пил, ел; в театре в кругу актеров-идут воспоминания об актерах, о театре. И чегочего он не знал! Кого-кого он не помнил! - А что, Ваня, ты Сухово-Кобылина знавал?-спросил его однажды в театре Корша актер Киселевский, отклеивая баки и разгримировываясь после "Кречин-ского". - Нет, а вот Расплюева видал? - Как Расплюева? Ведь это тип. [307] - Пусть тип, а был он хористом в театре в Ярославле и был шулером. Фамилия другая... При мне его тогда в трактире "Столбы" из окна за шулерство выкинули. Вот только забыл, кто именно; не то Мишка Докучаев, не то Егорка Быстров! Для своих лет Григоровский был еще очень бодр и не любил, когда его попрекали старостью. Как-то в ресторане "Ливорно" Иван Алексеевич рассказывал своим приятелям: - Вчера я был в гостях у молоденькой телеграфистки. Славно время провел... Андреев-Бурлак смеется: - Ваня! Как ты врешь! Когда ты мог с молоденькими славно время проводить, тогда телеграфов еще не было. Как-то в утренний час вошел в раздевальню шестифутовый полковник, весь в саже, с усами до груди, и на его общий поклон со всех банных диванов раздалось приветствие: - Здравствуйте, Николай Ильич! - Всю ночь в Рогожской на пожаре был... Выкупаюсь да спать... Домов двадцать сгорело. Это был полковник Н. И. Огарев, родственник поэта, друга Герцена. Его любила вся Москва. Его откомандировали из гвардии в армию с производством в полковники и назначили в распоряжение московского генерал-губернатора. Тут его сделали полицмейстером второго отделения Москвы. Он страстно любил пожары, не пропускал ни одного, и, как