Возвращение (СИ)

Сколько раз дед видел его - столько раз сердце его замирало. Это был не страх или волнение, нет. Это чувство было сродни восторгу, душевному трепету дикаря, увидевшего Бога... Сердце деда заполнилось светом, а глаза - слезами. Он задохнулся от нахлынувшего... Много лет прошло с той поры, когда он впервые увидел голец - десятки. И теперь, по их прошествии, он стал понимать, в чем корень его волнений. Видя этот голец, он возвращался в прошлое... Возвращался не мысленно - физически. Камни тропы под ногами напоминали ему о дорогах тех лет, ветер с вершины гладил и охлаждал его лицо также, как и в жаркие, тяжелые дни молодости, запах смолы из долины напоминал о кострах, которые грели его в этих местах... В шуме ветра, в шелесте стланика, в тихом бормотании ручейка под камнями ему слышались голоса товарищей, которые были с ним в этих горах. Эхо этих голосов давно затихло...

Немного постояв и отдохнув, дед повел караван через поле курумника к спуску в долину ручья Уэмлях. Пройдя пару километров, караван вошел в чахлую высокогорную тайгу. Здесь, на небольшой поляне, плотно окруженной стеной кедрового стланика, стояла невысокая, крепкая, размерами в небольшой квадрат, изба. Рядом, всего в нескольких метрах от неё, бежал чистый ручеёк. Это было удивительно, ведь в гольцах, рядом с вершинами, практически невозможно найти проточную воду, ибо здесь правят бал снежники и верховые болота. А вот так, чтобы ручей...

Вид этой избы тоже вызвал бы множество вопросов у местных жителей. Во-первых, у неё было три оконца. И это в Якутии, где лютый, убийственный холод зимы вытаскивал тепло даже через микроскопические щели и двойные рамы в непрерывно отапливаемых котельными домах поселка! Во-вторых -крыша. Крыша избы имела округлую форму, как у монгольской юрты. Странная архитектура для Якутии...

Дед бодро спрыгнул с лошади, собрал вместе поводья остальных и привязал их к небольшой коновязи, бревно которой было покрыто глубоко вырезанным орнаментом и обвязано лентой. Цвет ленты, когда-то красный, давным-давно поблек, края её обтрепались; ветер и солнце сделали её некогда плотное тело дырчатым, похожим на тюль-паутинку. Неторопливо развязав узел этой ленты, он аккуратно свернул её в рулончик и положил в карман. Затем, также неспешно, принялся развьючивать лошадей и перетаскивать тяжелый груз в избушку. Длилось это довольно долго. В завершении, дед снял упряжь и стреножил лошадей; лошади запрыгали к ручью. Пока они пили, дед вынес большое жестяное корыто и, насыпав в него овес, ушел в избу. Там он долго гремел посудой, что-то напевал, кашлял...

Через некоторое время над трубой закурчавился лёгкий дымок. В избе наступила тишина.. Неожиданно дед показался в дверях, и замер в проеме. Так он стоял довольно долго, опустив голову, прислушиваясь. Шелест стланика, журчание ручья и хлёст хвостов по крупам лошадей... Только один раз, очень далеко - у ручья, крикнул одинокий ворон...

_____________________________

Шелест стланика, журчание ручья...Ничто более не нарушало скорбную тишину поляны, на которой смерть собрала свою жатву. Только один раз, очень далеко - на склоне гольца, крикнул одинокий ворон.

Отряд не уходил, а тихо растворялся в зеленом шевелении прибрежных зарослей. Последним, замыкая колонну бойцов, шел прапорщик Валеулин. Уже входя в чащу, он обернулся, подмигнул и показал язык тем, кого капитан оставил на поляне. Оставил, чтобы были убраны трупы красных, захоронены бойцы, спрятаны ценности и оружие.

Тех, на кого выпала сия доля, было двое: белопартизан Григорий Ойунский и брат Яныгина - Николай. Выбор капитана был обдуманным и взвешенным. Григорий, будучи сыном богатого оленевода - выходцем из этих мест, прекрасно знал весь район. Именно на него легла задача о выборе потаённого места для закладки драгоценностей и оружия. А роль Николая была проста - помогать во всём эвену: таскать трупы красных к реке, рыть могилу для погибших бойцов, переносить драгоценности... Благо, что силой Бог его не обидел: подковы Николай гнул, прямо-таки, играючи. Да и молод был - в боях ещё не искушён...

Едва за Валеулиным сомкнулись заросли стланика, как Ойунский начал собирать разбросанное по поляне оружие, аккуратно складывая его в штабель. Николай же, сняв портупею и бекешу, пошёл к, выложенным в ряд, трупам красных. Идя к ним, он оглядывался на прибрежные заросли тальника, разыскивая просвет, чтобы через него вытаскивать трупы на берег, к самой воде. И такой просвет был. Оставалось только расширить его, что Николай и сделал, сняв казачью шашку с одного из убитых чекистов.

- Колай! Дрыну подлиннее выруби! Как мертвяков-то отталкивать от берега будешь? - эвен показал рукой на высокую лиственницу. - Или в речку придется тащить, а то, как смоет? Глыбко там и быстро, однако... - рукой он отчертил в воздухе линию выше своего роста. - И берег крутой! - рука встала вертикально.

Лиственница, на которую указывал эвен, упала в два маха шашки. Наскоро очистив её ствол от веток, Николай отнёс его к реке и вернулся к трупам. Примерившись, он захватил первого красного за ноги и потащил волоком на берег. Тащил и невольно смотрел в лицо убитого. Седой, морщинистый мужик, с коричневыми от табачного дыма, усами. Его руки, что волочились по траве, были все в мозолях и черные от въевшейся в них грязи. Похоже, что рабочий с приисков. Это они, приисковые, составляли костяк красного отряда и были опорой комиссара.

Подтащив тело к самой воде, Николай ногами столкнул его в поток. Тело погрузилось в воду, а затем, наполовину всплыв, поплыло вниз, подхваченное прозрачной струёй. Над водой виднелись только лицо убитого, живот с ремнём и носки сапог. Неосознанно, Николай проводил взглядом это плавание до поворота реки...

Следующий был чекист. Чернявый такой, в кудряшку волосы на голове. Вроде, как не русский. Лёгким оказался, хоть двоих таких тащи... И уплыл легко - сразу на стрежень утянуло. Два раза мелькнул в бурунах и поминай...

И так - одного за другим, Николай отправил тринадцать убитых в реку. Остался ещё один, не принесённый пластунами в кучу, так как лежал на дальнем краю поляны. Да ещё матросик. Вернее, то, что от оного осталось.

Николай неспешно подошел к останкам матроса и, увидев, что предстоит ему сделать, поморщился. То, что лежало перед ним, никак нельзя было тащить за ноги. Все было перебито, разорвано, искромсано... Кости вперемешку с мясом и тканью одежды... Надо было что-то придумать. Оглядевшись, Николай заметил, что пятнадцатый убитый одет в шинель. Расстеленная шинель - идеальное приспособление для транспортирования раненых с поля боя, а тут задача похожая... И он пошел к убитому.

Подойдя вплотную, Николай наклонился и перевернул труп на спину, примеряясь расстегнуть и снять шинель. И вздрогнул!

На него смотрела девушка! Раненая! Ранена она, судя по пятнам крови и пулевым отверстиям на шинели, в плечо. Тяжело ранена: пулевых отверстий было два - одно к одному положено, плечевая кость разбита в дребезг...

"Юрий-то, а! Молодчага, каков!..." - мелькнуло у Николая.

Лицо девушки было залито кровью, один глаз заплыл - видимо от падения с лошади.

Раненая была в сознании и молча смотрела на Николая. А тот, отскочив, замер, как соляной столб! Что делать, он не знал!

Простояв так несколько мгновений, Николай, не отворачивая взгляда от девушки, начал пятится.

- Дядя Гриш! Сюда давай быстрее! Тут живая!.. - срываясь на фальцет, закричал он.

Тут же, с другого края поляны к нему метнулся эвен. Серо метнулся, как волк.

Подскочив к раненой, он, первым делом, ногой отбросил от её руки револьвер, который Николай не заметил. И обернувшись на того, он укоризненно покачал головой и достал нож.

- Дяденьки... не надо... не надо...пожалейте... я никому не скажу... - тихо говорила девушка. - Мама у меня... болеет в Якутске... я к ней... я не стреляла... - слёзы катились по её щекам, оставляя светлые дорожки на кровяной корке.