Прибалтика. Почему они не любят Бронзового солдата

Между тем каждый новый план войны, рождавшийся в недрах Пентагона, предусматривал все более массиро­ванные атомные бомбардировки СССР. Так, план «Чарио- тир» 1948 года исходил из необходимости сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов в первые 30 дней войны и еще 200 атомных бомб в последующие два года. Однако специальный комитет из высших чинов армии, флота и авиации под председательством генерал-лейте­нанта X. Хармона в своем докладе от 11 мая 1949 года пришел к выводу, что, хотя «атомные бомбардировки мо­гут стимулировать диссидентство и надежду на освобож­дение от угнетения», они не смогут гарантировать успеха. Комитет пришел к выводу, что, если даже за первый ме­сяц войны будут убиты 6,7 миллиона советских граждан, моральный дух русских не будет подорван, а воля к борь­бе только возрастет. Отсутствие надежных гарантий лег­кой победы США в условиях их атомной монополии сдер­живало реализацию планов нападения на СССР. Сомне­ния в успехе атомного нападения на СССР в американских военных штабах возросли после успешного испытания первой советской атомной бомбы в сентябре 1949 года.

И хотя в 1949 году возросла засылка американской агентуры в СССР, в том числе и в районы действий под­польных вооруженных формирований, Запад не давал обитателям лесов надежды на скорое начало военных действий на Европейском континенте. Между тем затяж­ная вооруженная борьба истощала силы антисоветского подполья. В специальном обращении литовского подпо­лья к папе римскому Пию XII в середине 1949 года содер­жался призыв к решительным действиям западных дер­жав, пока СССР не ликвидировал атомную монополию США: «Обладание атомной энергией усыпило мир. Скоро большевизм будет иметь оружие такой же мощности... Нас бросили на смерть в Ялте и Потсдаме. Теперь повто­ряют ту же ошибку». В случае же отказа Запада забросать СССР атомными бомбами «бойцы за свободу» требовали хотя бы усиления радиопропаганды на литовском языке. С 1951 года начались регулярные радиопередачи «Голоса Америки» на литовском, латышском и эстонском языках.

Новым шагом на пути к активизации помощи «лесным братьям» стала поправка палаты представителей США к закону о взаимном обеспечении безопасности, внесенная конгрессменом Керстеном от 17 августа 1951 года. Она предусматривала выделение средств для лиц из «Совет­ского Союза, Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Албании, Латвии и Эстонии или областей Гер­мании и Австрии, находящихся под коммунистическим контролем, или других стран, поглощенных Советским Со­юзом». Эти средства предназначались для того, чтобы «создать из таких лиц национальные элементы вооружен­ных сил НАТО, или для других целей, когда соответствую­щим образом будет решено президентом, что такая по­мощь необходима для обороны Северо-Атлантического региона и безопасности США». Поправка Керстена знаме­новала собой беспрецедентное нарушение международ­ного права, когда без объявления войны страна выделяла средства для формирования воинских подразделений из граждан чужих стран для возможных военных действий против этих стран.

Однако, когда американский Конгресс выделил такие средства, в лесах Прибалтики находилось уже совсем мало готовых с оружием в руках защищать интересы США и других стран Северо-Атлантического региона. Воору­женные силы антисоветского подполья таяли на глазах. Хотя значительную роль в их поражении сыграли силовые структуры, его главной причиной явилась утрата антисо­ветским подпольем поддержки среди деревенского насе­ления.

«Лесные братья» не могли предложить народу никакой реальной альтернативы, кроме беспощадного террора и перспективы атомной войны. Это вынуждены признать и апологеты «лесных братьев» Р. Мисиунас и Р. Таагепера, которые отмечали, что «повстанцы... проиграли политиче­скую борьбу в результате просчета, даже не заметив это­го». Они признали, что кризис антисоветского подполья в Прибалтике начался уже в период земельной реформы 1945—1947 годов. Хотя реформа задела состоятельных Крестьян, она вызвала поддержку тех, кто от нее выиграл. Мисиунас и Таагепера писали: «У последних теперь поя­вилась очевидная экономическая заинтересованность в том, чтобы советский режим сохранялся (пока на коллек­тивизацию не очень налегали), даже если это вступало в противоречие с их национальными, а в Литве и с их рели­гиозными чувствами... Сопротивление очень энергично выступило против земельной реформы... Сила позитивно­го действия была в советских руках. Сопротивление любо­му советскому мероприятию сначала выглядело в высшей степени патриотичным, но по мере того, как шли годы, его нельзя было отличить от социального обскурантизма... По мере того как советский режим держался, все больше и больше людей приходило к выводу, что стабильная работа и служба гораздо надежнее обеспечивается сотрудниче­ством. Чем больше людей сотрудничало, тем больше по­являлось мишеней... повстанцев, а семьи жертв станови­лись на сторону Советов. Все больше людей вступало в комсомол и советскую милицию. По мере того как шансы на победу повстанцев (с помощью Запада) меркли, их ореол национальных освободителей сменился образом бунтовщиков, которые нападали и убегали, оставляя граж­данское население наедине с разгневанными власть иму­щими».

Правда, ускоренная коллективизация и связанные с ней репрессии вызвали на первых порах некоторый рост рядов подполья. Однако, как признавали Мисиунас и Таа­гепера, «депортация и коллективизация 1949 года яви­лись пирровым импульсом для повстанческой войны. Сис­тема снабжения партизан была разрушена. Более того, их отношения с сельским населением приобрели антагони­стический характер. Вместо того чтобы полагаться на добровольные подношения фермеров, повстанцы стали совершать налеты на коллективизированные скот и зерно, которые повстанцы в своем легкомысленном упоении считали советской собственностью. Однако крестьянам надо было выживать и выполнять неумолимые нормы го­сударственной сдачи продуктов. Все в большей степени превращая свою деятельность в борьбу за собственное выживание, «бойцы за свободу» стали соответствовать ярлыку «бандит», который Советские власти старались приклеить им». В борьбу против «лесных братьев» все ак­тивнее включалось местное население, создавая отряды самообороны.

Если сразу после окончания войны какая-то часть насе­ления видела в вооруженном подполье выразителей наци­ональных интересов, то продолжение деятельности ФЛА и других бандформирований все больше показывало их не­способность к созидательной деятельности. Одновремен­но все более очевидным становилось, что Советская власть является надежным союзником местного населе­ния в восстановлении мирной, процветающей жизни, раз­витии национальной культуры.

Огромная помощь всей Советской страны разоренным республикам Прибалтики машинами, сырьем, топливом, продуктами питания, промышленными изделиями, само­отверженный труд рабочих, инженеров, техников, ученых, переселившихся с востока в западные районы страны, по­зволили сравнительно быстро восстановить народное хо­зяйство Эстонии, Латвии и Литвы.

В этих условиях вооруженное подполье все больше са­моизолировалось, превращаясь во внутреннюю эмигра­цию, не понимавшую реальных нужд и чаяний своих наро­дов и не могущую предложить им ничего, кроме слепой ненависти и разрушения; вырождалось в обыкновенный уголовный бандитизм. В начале 50-х годов подполье мог­ло рассчитывать лишь на чрезвычайную помощь извне. Мисиунас и Таагепера признавали: «К 1949 году лито­вские повстанческие группы уже не могли парализовать деятельность местных Советов. В Латвии и Эстонии эта способность была в основном утрачена к концу 1946 года. К концу 1949 года латвийское движение сопротивления было в основном разгромлено, хотя даже в феврале 1950 года в боях в Окте в Курляндии участвовало около 50 по­встанцев. В Эстонии стычки продолжались вплоть до 1953 года».

К этому времени террор «лесных братьев» уже пере­стал пугать местное население. Если летом 1946 года в школах и вузах Эстонии лишь 15% школьников и студен­тов вступили в пионеры и комсомол, то к 1950 году 44% всех учащихся Эстонии были пионерами или комсомоль­цами, и даже в Литве таких было 28%.