После Чернобыля. Том 1

    ...На вечере в музее гражданской обороны, посвященном второй годовщине со дня аварии, выступает Александр Петрович Ювченко, старший инженер-механик РЦ-2 (работать ему еще долго врачи запрещали). Индивидуальная доза — около 400 бэр (4 Грэй). Высокий, красивый, сильный мужчина. Лицо очень хорошее, благородное, открытое. Голос дрожит. Он с трудом справляется с волнением и, наконец, произносит:

— Я, наверное, не смогу рассказать так, как хотел бы. Мы делали все, что могли, чтобы облегчить жизнь остальных людей на планете. — Помолчал. Потом тихо начал — В 1 час 24 минуты — это было начало нашей смены — ничего не предвещало беды. Я находился на отметке блока “В”. Со мной был Перевозченко. Вдруг позвонили с блочного шита, сообщили: взрыв. Он отправился по вызову.

   — Мы все были уверены в надежности реактора, так нас учили: серьезная авария невозможна. Связи с четвертым блоком не было. Вокруг все валилось. Вдруг вызвали мня на третий блочный щит. По дороге я увидел носилки: Витя Дегтярев, на себя не похож. Окровавленный. Он рассказал, что у ГЦН (главные циркуляционные насосы) находится Гена Русановский. Рядом со мной оказался начальник смены блока Трегубов, и мы вместе пошли выполнять приказ — открывать задвижки.

   Встретили Сашу Кудрявцева. По дороге из транспортного коридора выглянули наружу. И тогда только увидели: полблока нет. Поняли масштаб трагедии и то, чем она угрожает. Все ребята пытались сделать что-то полезное. Дозиметристы говорили, что почти во всех местах прибор зашкаливает (позднее выяснилось, что разрешающая способность тех дозиметров была лишь 1000 мкр/сек). Никто не ушел.

    Кругом вода: сработала аварийная система пожаротушения. Пар. Сплошная темнота... Мы старались спасти оборудование, открыть задвижки и подать воду в реактор для его охлаждения. Позже я встретил Ситникова. Вместе с ним я хотел пройти в завал, где должен был находиться Ходемчук. Но оказалось, что это физически невозможно. Точно радиационную обстановку мы не знали. Понимали только, что она угрожает жизни. Но паники не было. Действовали собранно и мыслили трезво. Потом, анализируя все действия персонала на блоке, я поражался, насколько они были правильными. Я остался жив благодаря Перевозченко: я не хотел уходить с блока, говорят, что-то мычал. В пять утра он заставил меня оттуда вывести. Встретились мы только в больнице... Страшно было. Но где возможно, люди делали все, что в их силах... Дальше не хочу говорить.

    — Меня потрясло мужество Перевозченко,— рассказывал мне А.Ювченко.— Он был мой сосед, через стенку. Он очень страдал. Но я не слышал ни одного стона даже когда меняли повязки. Его почему-то не навещали родственники, и по этому поводу тоже — ни слова. Только улыбался, когда моя жена и мать приносили ему что-нибудь. У него во рту была трубка — сам глотать не мог... Мы привыкли считать Валерия Ивановича только начальником, и все. Еще он был парторг, уважали. Но в момент аварии и позже он как бы раскрылся с новой стороны, повел себя очень благородно и мужественно. Крепкий был организм у Валерия Ивановича. В больнице он мучился дольше других. Наглядевшись на его ожоги, медсестры просыпались от кошмаров. Перевозченко умер. На его место в эту палату положили Р.И. Давлетбаева, который благодаря усилиям врачей и длительному последующему лечению вернулся к трудовой деятельности.

    Вскоре после аварии секретарь парткома ЧАЭС С.К. Парашин по моей просьбе распорядился, можно сказать, мгновенно переснять фотографии героев с их пропусков — других источников не было. В Информэнерго их увеличили. Позднее я передала эти фото в Музей Гражданской обороны СССР — Центральный музей МЧС. Я подарила Александру Ювченко его портрет.

    — Жив! — воскликнул он, указывая на мою карандашную пометку.

    — Простите ради бога, не заметила. В мае-июне 86-го я еще никого из “шестерки” лично не знала, знакомилась по рассказам.

    — Но мне дорога именно эта пометка... Спасибо.

   Из    “шестерки” выписались две трети лечившихся там героев. Среди них — заместитель начальника РЦ-1 (реакторного цеха энергоблока № 1) Вячеслав Алексеевич Орлов. Ему нечего было делать на четвертом блоке. Он даже получил отпускные деньги, и жена посоветовала: “Не ходи, ты в отпуске”. Но он пошел.

   Потом, выполняя команды начальника РЦ-1, он работал в составе аварийной бригады, как и другие руководители цехов.

   Вот как характеризовала В.А. Орлова аттестационная комиссия ЧАЭС в 1978 году, вскоре после его приезда из города Комсомольска-на-Амуре, где он работал инженером-механиком: “Учит и воспитывает подчиненный персонал. Качествами организатора обладает. Целеустремленен в любом деле, быстро ориентируется. О деле говорит коротко и ясно”.

   — В больнице Орлов писал друзьям инструкции: что теперь конкретно они должны делать в создавшейся обстановке,— рассказывает Э.П. Ситникова — и все меня просил: “Узнай, получили они мое письмо? Есть у них вопросы? А ведь понимал, что на станцию уже не вернется, так как в зоне АЭС работать не сможет.

   В ту ночь сказали: “Помоги”. И они шли, как, вероятно, пошел бы каждый, даже понимая бессмысленность этого. Обидно только, что многие походы были действительно бессмысленны. А РЦ-1 остался без головы: и сам начальник В.А. Чугунов, и его заместители в ту ночь набрали по 400 бэр каждый. Всех отправили в больницу. Чугунов еще сопротивлялся. И все они пытались шутить. А Дятлов дразнил: “Чугунов, ты приедешь без кудрей”. На что тот ему ответил: “А у тебя вообще только кудри и есть”.

   Владимир Александрович Чугунов еще раньше был начальником цеха централизованного ремонта (ЦЦР), а это значит — знал на ощупь все хозяйство станции. В три часа ночи он позвонил Г.Ф. Заводчикову в Припять, сообщил об аварии на четвертом блоке и приказал, собрав персонал цеха по цепочке, прибыть на станцию — в штаб гражданской обороны. К тому времени Чугунов и Ситников уже побывали на БЩУ-4 (и сейчас туда невозможно войти без специальной защитной одежды). Они были едва ли не в состоянии аффекта и во что бы то ни стало искали способ спасти четвертый блок, еще не зная, что это — невозможно, потому что вошли на БЩУ не с улицы, а по внутренним переходам.

    Развал могли увидеть приехавшие в автобусе. Они-то и сказали Ситникову и Чугунову, что их попытки бесполезны, что пожарных увезли в медсанчасть, многих — без сознания. Тогда оба поднялись на крышу третьего энергоблока, чтобы убедиться в ситуации своими глазами. Чугунов взял бинокль. Он хотел еще взобраться на крышу ХОЯТа (хранилище отработавшего ядерного топлива) — оттуда хорошо видно, да не пустил дозиметрист; уже было ясно, что это здание простреливается пучками радиоактивных излучений от разрушенного реактора (очень скоро такие участки так и стали называть — зонами прямого прострела). Но все-таки Чугунов походил по двору вокруг зданий второй очереди АЭС. Увидел валяющийся на земле графит и доложил о нем в бункер директору и главному инженеру ЧАЭС. До него графит на земле видели, но не осознавали, что он — из реактора, поскольку даже не предполагали такую возможность. Не прореагировало на его слова и начальство: этого — “не может быть, потому что не может быть никогда”.

    ...Часов в 7-8 утра и его отправили в медсанчасть. Он жадно курил, и Нина, жена, сказала: “Хоть сейчас-то не курил бы”. — “Молчи, женщина”, — пошутил он в ответ. В московской “шестерке”, как тепло называют ее возвращенные к жизни, Чугунову грозили инвалидностью и отлучением от атомной станции. Не прошло и года, как он буквально выпросился обратно на свою ЧАЭС.

    Несколько раз на станции я видела его озабоченные глаза под черной шевелюрой. А если все же сталкивались лицом к лицу в коридоре, он, поздоровавшись, стремительно исчезал. Не любит разговоры на эту тему, а может быть — интервьюеров.

    Начальник отдела кадров ЧАЭС В.П. Комиссарчук в июне 1986 года показал мне личное дело Чугунова. В аттестационном листке задолго до аварии было сказано: “инициативен, энергичен, настойчив, скромен, требователен к себе и коллективу, пользуется заслуженным уважением. Может подобрать коллектив единомышленников. Постоянно участвует в общественной работе. Член партийного бюро цеха. Награжден орденом Красной Звезды. С 1984 года — начальник РЦ-1... Служил матросом в Северном флоте, потом окончил Горьковский политехнический институт. Сейчас Чугунов — заместитель главного инженера станции.