Столкновение в океане

Когда он уже был не в силах припомнить еще что-нибудь, Ундервуд напомнил ему, что ему следовало проверять, как выдерживает курс рулевой.

Карстенс согласился.

Далее юрист заявил, что необходимо было следить за курсографом, автоматически отмечавшим на курсограмме малейшее отклонение судна от курса, чтобы знать, с какой степенью точности держал рулевой. Но Карстенс не согласился с этим. Курсограф был установлен в штурманской рубке, а он покидал рулевую рубку или крылья мостика только тогда, когда в этом была необходимость. Он проверял, как держит курс рулевой, заглядывая через его плечо на гирокомпас.

— Как часто проверяли рулевого?

— В зависимости от того, кто был у штурвала, — ответил Карстенс. — Бьеркмана, стоявшего у штурвала в течение восьми-десяти минут, проверил раза три.

— А как обстояло дело с рулевым Педером Ларсеном в момент столкновения?

Вопрос казался вполне естественным для хода допроса, но ответ на него поразил присутствовавших в зале.

— Его приходилось проверять очень часто, — вырвалось сразу у Карстенса. Тут он запнулся и поправился, — довольно часто… ну… проходя мимо него в третий или в четвертый раз.

— Через какой отрезок времени? — требовательно спросил Ундервуд. Побледнев, Карстенс стал смотреть в потолок. Трудно было сказать, вспоминал ли он в этот момент, думал ли о чем-нибудь или же впал в мгновенный транс.

— Каждые две минуты? — с издевкой стал допытываться юрист, — пять… десять минут? Ну, ответьте мне. Ведь вы же там были.

Тихим голосом свидетель ответил:

— Точно я сказать не могу. То через две минуты, потом через десять минут, затем через пять минут.

— А почему вы так часто проверяли его? — последовал очередной колкий вопрос. Карстенс замялся с ответом, и Ундервуд потребовал:

— Ну, говорите же.

Будучи не в силах сдержать себя, свидетель буквально крикнул в ответ:

— Да потому, что он отвлекается и не следит за компасом!

— Вы считаете, что он плохой рулевой, не так ли?! — крикнул адвокат через зал суда.

— Нет, если он захочет, то может хорошо стоять на руле, — раздраженно парировал Карстенс.

Сделав в броне свидетеля первую пробоину, адвокат итальянской компании, стал наносить по ней дальнейшие удары. Карстенс признал, что был вынужден в ту ночь тщательно следить за рулевым, но вместе с тем утверждал, что Ларсен допускал рыскание судна от заданного курса только на два-три градуса. Показания подобного рода были характерной особенностью словесного поединка, происходившего в течение четырех дней слушания дела между двадцатишестилетним третьим штурманом «Стокгольма» и шестидесятитрехлетним знатоком морского права.

Схватились они и по поводу погоды.

— Стояла переменная облачность, — сказал Карстенс.

— Ас какой стороны находились облака? — спросил Ундервуд.

— Трудно сказать.

— Охотно верю, что вам это «трудно сказать», — настаивал Ундервуд, — но ведь вы там были, поэтому извольте отвечать.

— Она не была одинаковой по всему небосводу. Это была переменная облачность.

Юрист задавал вопрос за вопросом, выясняя различные подробности, и Карстенс сказал, что правый борт его судна был ярко освещен почти полной луной, отражавшейся длинной желтой дорожкой протяжением шесть или семь миль на поверхности воды. Слева от судна была полная темнота. Нет, это был не туман, а ночной мрак.

— Почему же тогда, — допытывался юрист, — вы не видели огней другого судна? Топовые огни должны быть видны на расстоянии по крайней мере пяти миль?! Что же, по-вашему, затмило его огни?

— Для меня это тоже остается загадкой, — раздался прямолинейный ответ.

— А известно ли вам, что там был туман?

— Никакого тумана вокруг меня не было, — настойчиво утверждал Карстенс.

— Что же по-вашему затмило огни «Андреа Дориа» вплоть до того момента, когда он подошел настолько близко, что оказался на удалении менее двух миль?

— Пожалуй, — сказал Карстенс, — это могла быть полоса тумана, появившаяся слева. Однако, — добавил он, — мне не приходило это тогда в голову из-за совершенно явной скорости встречного судна, которую я определил по радиолокатору. Я не предполагал, что в тумане судно может идти с такой большой скоростью.

— А не стали вы тогда проявлять беспокойства по поводу отсутствия видимости огней судна? — спросил Ундервуд.

— Очень часто судовые огни бывают видны только с расстояния четырех или пяти миль, — сказал Карстенс. — Когда другое судно оказалось на расстоянии менее четырех миль, я стал беспокоиться, но я был уверен, что вскоре увижу его и успею сделать соответствующий маневр для расхождения левым бортом.

Юрист итальянской пароходной компании стремился доказать, что «Стокгольм» приближался к туману, вахтенному штурману должно было быть об этом известно, и он должен был снизить скорость.

Но Карстенс настаивал, что это могла быть всего лишь одна небольшая полоса тумана слева от него, никаких признаков сплошного тумана вблизи его судна не было. Он смотрел вверх, на топовые огни своего судна, полагая увидеть следы тумана или дымки на свету, но безрезультатно. Уже в который раз штурман принимался доказывать, что инерционные и маневренные качества «Стокгольма» давали возможность остановить судно с полного хода в пределах расстояния менее одной мили, поэтому он стал ожидать и изменил курс лишь после того, как увидел огни другого судна своими собственными глазами.

Ундервуд подробнейшим образом допрашивал Карстстенса относительно курса «Стокгольма»: каким образом он изменил его с 87 на 91°, чтобы компенсировать воздействие течений. Он заставил Карстенса начертить сделанную им прокладку радиолокационных наблюдений за приближавшимся итальянским лайнером. Карстенс объяснил, что впервые увидел «Андреа Дориа» визуально, когда тот находился на расстоянии от 1,8 до 1,9 мили, примерно на 20° слева. После этого он изменил курс «Стокгольма» приблизительно на 22° вправо, чтобы увеличить дистанцию расхождения и дать другому судну возможность лучше увидеть красный огонь, горевший на левом борту шведского лайнера.

Резким контрастом язвительному полутону протестов адвокатов, их пререканий по поводу используемой терминологии, монотонному журчанию перевода и однообразно повторявшимся напоминаниям о необходимости отвечать «да» или «нет», в зале суда прозвучал голос Ундервуда:

— Я полагаю, свидетель, вы сочли необходимым показать более отчетливо свой красный огонь потому, что «Андреа Дориа» фактически находился у вас точно прямо по носу или чуть-чуть справа! Не так ли?

До того, как вопрос был переведен, на ноги вскочил адвокат шведской стороны Гейт:

— Минуточку, — заступился он, — я бы попросил напомнить адвокату не кричать на свидетеля или переводчика. Совершенно нет никакой необходимости повышать голос.

Председательствовавший особый заседатель Марк Маклей бесстрастно провозгласил:

— Вопрос не снимается. Мистер Ундервуд соответственно предупреждается.

— Постараюсь умерить свой пыл, — с готовностью согласился Ундервуд.

Тут взяли слово другие адвокаты, с нетерпением ожидавшие своей очереди.

— Я не нахожу, —сказал Леонард Маттисон, представлявший интересы грузоотправителей, которые предъявили иск за гибель на борту «Андреа Дориа» груза, — что тон или поведение мистера Ундервуда являются в данном случае неподобающими.

Вскипев, Гейт стал доказывать, что поступок Ундервуда, повысившего голос на свидетеля, «не был уместным или подобающим». Тогда представлявший нескольких пассажиров Раймонд Грин едко заметил:

— Просто удивительно, как это в течение всех четырех дней мистер Гейт вскакивает со своими замечаниями в самый неподходящий момент.

Председательствовавший отклонил ходатайство адвоката о том, чтобы Гейт заявлял свои протесты после того, как свидетель даст ответ на поставленный вопрос.

— Согласно существующей процедуре, — заявил председательствовавший, — ходатайство об отклонении вопроса должно быть сделано до ответа на него.