Рейволюция. Роман в стиле техно

История культуры – это как подниматься по лестнице. На следующую ступеньку забраться можно, только постояв на предыдущей. Все вырастает из всего и даже кошмары Пикассо – не на пустом месте, а из Рафаэля и Ван Гога.

Ничего совсем нового придумать невозможно. Вернее, возможно, но для этого нужно сделать шаг в сторону. Начать с нуля. Забыть о лестнице, забыть обо всех предыдущих ступенях и начать с абсолютного нуля.

В 1982 году ленинградские художники-нонконформисты готовили выставку в Доме культуры имени Кирова. Под выставку было выделено два зала. Бородатое племя загодя приехало в ДК и начало послушно развешивать свои мутные полотна.

Тимуру Новикову и его приятелям просто повесить картинки показалось неувлекательным. С собой они приволокли такую, знаете, дверь с окошком. Обычно где-нибудь в больничных столовых через такие двери выдают тарелку с супом. То есть все выставляли картины, а эти умники выставили дырку от бублика.

Пустое место посреди облезлой двери.

Коллеги интересовались:

– А что это?

– Это ноль-объект.

– В смысле?

– Мы начинаем с нуля. Вот с этого самого. Отталкиваясь от него будем делать новое искусство.

Дырку на месте окошка они требовали внести в каталог выставки как экспонат. Бородатых художников старшего поколения заявка взбесила. Художники заявили, что если юные дебоширы во главе с Новиковым не успокоятся и не прекратят заниматься хуетой, извините за искусствоведческий термин, то им, дебоширам, будет дано по мордам, а портить своими нуль-объектами приличные выставки им дано не будет, ясно?

Дебоширы забрали дверь вместе с дыркой и притаились. Засев у Новикова в АССЕ, какое-то время они просто пили вино и обсуждали ситуацию. Потом решили, что их группа будет называться «Новые художники».

«Новыми» эти художники являлись потому, что существовали также и «старые» художники.

Художественный андеграунд существовал в Ленинграде всегда. Его не было во время блокады и в первые тяжелые послевоенные годы. А в остальное время он был всегда.

Первой звездой андеграунда стал Александр Арефьев. Он начинал еще при Сталине, еще в начале 1950-х. Тогда ему едва исполнилось двадцать, но он был реальной звездой андеграунда.

Арефьев начинал пить алкоголь в восемь утра, находился под наблюдением КГБ, какое-то время жил в склепе на старинном кладбище и несколько раз сидел в тюрьме. Проснувшись где-нибудь на помойке, он умывался в общественном туалете и шел гулять по Эрмитажу. Или по Большому Екатерининскому дворцу в Царском Селе. Или отправлялся в Публичную библиотеку и до темноты читал толстую искусствоведческую книжку.

Из Эрмитажа он отправлялся в самую зловонную разливуху города. С утра все начиналось по новой.

Приятелем первого подпольного художника Арефьева был первый подпольный поэт Ленинграда Роальд Мандельштам. Мандельштам был инвалид. Передвигался он на костылях. Зато у него, единственного из всей компании, была отдельная квартира. В ней члены арефьевской банды и ночевали.

Роальд не был родственником знаменитого Осипа – всего лишь однофамильцем. Отец Мандельштама был гражданином США. В 1930-х папа-коммунист приехал в СССР просить политического убежища, остался, обзавелся семьей. А потом его сослали в Сибирь, и с десяти лет Роальд жил сам по себе.

О приятелях Мандельштаме и Арефьеве ходили жуткие легенды. Мебель из комнаты Роальда они пропили. Пустые стены. Грязный пол. На полу лежат пластинки, книги и пьяные художники. Чуть ли не первыми в СССР эти двое стали реальными опийными наркоманами. Чтобы добывать рецепты, Арефьев даже поступал в медицинский институт. Позже они наладили связи с таджикскими драгдилерами. Время было такое, что пакет с героином им могли прислать просто в посылке, а оплачивали они его почтовым переводом.

Иногда приятели доедали объедки на столах в кафе, а однажды Роальд сварил и съел бездомную кошку. Но после этого они каждый раз шли гулять в Эрмитаж. Или по Большому Екатерининскому дворцу в Царском Селе. Или отправлялись в Публичную библиотеку по-французски читать о дадаизме и Пикассо.

Коллегам-живописцам Арефьев как-то сказал:

– Для вас выставка – предмет гордости. А для меня – позор!

Одна выставка художников того поколения все таки состоялась. В декабре 1974 года власти разрешили четырехдневную экспозицию во Дворце культуры имени Газа. Увиденное поразило неискушенного ленинградского зрителя.

На выставке имелись такие чудеса, как чистый загрунтованный холст, на котором зрителя приглашали оставить автограф цветным фломастером. И доска с торчащим из нее гигантским ржавым гвоздем. И зеркало с подписью «Ваш портрет». И даже висящее на стене уведомление, что главная сенсация, полотна художника Михнова-Войтенко на выставке отсутствуют, так как художник отказался выставляться.

После 1974 года андеграунд перестал быть чисто подпольным искусством. Художников понемногу душили, выставки по-прежнему запрещались… и все-таки андеграунд понемногу полз в массы.

А сам Арефьев в конце 1970-х был выслан из СССР. Он обосновался в Париже. Но прожил там всего полгода. Его труп был найден в мастерской. На мольберте стоял чистый холст. Рядом лежал новенький этюдник с нераспечатанными красками. Мертвый художник сидел за столом, сжимая в окостеневшей руке недопитый стакан красного вина.

Вторым, после Арефьева, отцом-основателем петербургского андеграунда был Владимир Шагин. Он был не только отцом-основателем, но и просто отцом: в его семье рос сынок Дмитрий – Митя Шагин.

Окна их маленькой квартирки выходили во двор-колодец. В гости к Шагину-старшему ходили художники и поэты. Любимой игрушкой Мити был шприц.

Как-то мама выкинула ампулы с морфием в окно. Родители поругались. Потом отца посадили в тюрьму. Мите было три года. Вместе с мамой он носил отцу передачи. Отец махал им из-за решетки рукой.

Потом сынок подрос. В престижной художественной школе, где учился Митя, пили все. На занятия учителя приходили пьяные. На переменах ученики бегали в мороженицу за сухим. В тринадцать лет Митя уже мог спокойно выпить две бутылки портвейна и его даже не тошнило.

Летом 1984 года пятнадцать ленинградских художников устроили громкую выставку в тихом городке Усть-Нарва. Был среди них и Шагин-младший. Группа, которая сложилась вокруг Дмитрия, получила в его честь название «Митьки».

Говорят, именно митьки первыми ввели моду залпом выпивать бутылку портвейна перед тем, как нажать на кнопку звонка и попасть в гости. Уставшая от бесконечных попоек жена хозяина открывала дверь и обыскивала визитера. Алкоголя с собой у него не было. Да и сам он вроде был ничего… вменяемый. Визитеру разрешалось пройти. Он проходил, присаживался и на глазах изумленной публики тут же терял человеческий облик.

Этим-то трюком митьки и прославились. Их быт обрастал слухами. Питаются митьки исключительно хлебом, пропущенным через мясорубку пополам с маргарином… Отец троих детей Дмитрий Шагин – девственник… Основная заповедь группы гласила: «Митьки никого не хотят победить!». Чтобы стать митьком не нужно было даже рисовать картины. Достаточно было носить тельняшку, пить портвейн, называть всех вокруг «братушками» и не париться о завтрашнем дне.

Те из митьков, кто вовремя перестал пить алкоголь, живы и сегодня. Они преуспевают. В Русском музее теперь проходят выставки типа: «От Ивана Репина до Дмитрия Шагина». Они имеют мастерские в прекрасных и престижных домах. Они третье десятилетие подряд тянут свою игру… давно переставшую быть смешной.

Митьки не стали легендой. Просто потому, что и не собирались. Поседев, эти толстые люди перестали ведрами лакать алкоголь, но в остальном они все те же. Они просто живы. Митьки никого не хотят победить.

Говорят, на дне океанов, на многокилометровой глубине существуют места, куда никогда не заглядывает солнце. Но жизнь существует и там. Уродливые безглазые твари жрут там себе подобных и рожают детенышей – таких же уродливых и безглазых.