Рейволюция. Роман в стиле техно

Участковый велел Густаву в недельный срок устроиться на работу. Спустя неделю Густав принес ему справку: юноша был принят в Дом моделей манекенщиком.

Участковый был шокирован:

– Как это манекенщиком? Ты же некрасивый!

Густав скривился. Он-то всегда знал, что прекрасен.

Из дому юноша переехал в брошенную церковь. В сквот к Новикову. Там он прожил почти три месяца. Было весело: парни устроили выставку своих полотен, провели несколько parties и масштабных попоек. А потом пришла милиция, и все сквоттеры были арестованы.

Сквот – это самовольно захваченное жилье. В 1980-х пустующих домов в центре города хватало. Их было столько, что сквоттеры привередничали. Подолгу выбирали: будут они жить в апартаментах какого-нибудь великого князя или в здании с окнами на Дворцовую площадь? Или лучше поселиться на набережной и по утрам смотреть на Неву?

Чтобы поселиться в сквоте подготовки не нужно: иди и поселяйся. Приятели бродили по городу, выпивали по рюмке коньяку в попадающихся кафешках, задирали головы к верхним этажам. Нужно было найти разбитые окна, ведь если окна разбиты, значит, дом пустует, никто же не станет жить в квартире без стекол в окнах, правда?

Когда подходящая квартира найдена, нужно выломать дверь и поставить новую, с замком. После этого сквоттеры расползались по захваченной терри тории. Осматривались. Обживались.

Пару недель они смотрели: как среагируют на захват соседи и милиция. Если реагировали недружелюбно, они просто искали новое помещение. Если всем было наплевать, можно было начинать ремонт.

В 1920-х аристократические апартаменты перегораживали, приспосабливали под коммуналки.

Спустя полвека сквоттеры выламывали лишние перекрытия и восстанавливали историческую планировку.

В пустующих квартирах оставалась брошенная антикварная мебель. Двери часто были старинные, дубовые, с тонкой резьбой. На полу валялись дореволюционные фото прежних жильцов. На потолках сохранялась лепнина, а в комнатах – реальные камины.

Сквоттеры подключались к ближайшей линии электропередач, проводили себе телефон, газ и воду. В общем, устраивались.

Несколько месяцев после церкви Кирилла и Мефодия образумившиеся приятели жили по родителям. В 1982 году Новикову дали комнату на Шпалерной улице. В этот момент все началось по-настоящему.

И Густав, и Африка могли неделями жить в новиковской квартире. Они не расставались ни на минуту. Тогда казалось, что это навсегда.

Быть художником в Петербурге всегда считалось самой престижной профессией. Но тут важен нюанс. Одно дело – «быть художником». Совсем другое – «продавать собственные картины».

Один из новиковских приятелей рисовал на холсте великолепные натюрморты, но каждый раз закрашивал их сверху белой краской. А поверх белой краски рисовал следующий натюрморт, но семь – десять, он закрашивал самый верхний натюрморт тут же и брался за следующий холст. Когда получалось слоев семь – десять, он закрашивал самый верхний натюрморт тут же и брался за следующий холст.

Другой приятель рисовал акварелью на занавеске в ванной. Очень удобно: нарисовал, помылся, капли смыли твою картину и все можно начинать заново.

Новикову было двадцать три года. Африке и Густаву по двадцать. Они понимали, что являются людьми искусства, но пока не очень понимали – какого именно. Им было интересно заниматься всем на свете. Скульптурой. Кинематографом. Живописью. Или, например, переложить на музыку Уголовный кодекс СССР и исполнять его как рок-оперу.

У Новикова в АССЕ тусовались не только художники. Здесь проводились буги-вуги-вечеринки, репетировались балетные номера, устраивались первые показы авангардной моды. Еще здесь сложился собственный театр.

Основной примочкой театра была его непредсказуемость. Заходишь в зал, а на голову тебе выливают пакет кефира – вот и спектакль!

Как-то в театр пригласили генконсула США в Ленинграде. От был неплохим парнем. Иногда привозил из Америки какие-нибудь книжки по современному искусству. Да и на спектакль пришел без разговоров.

Все было вроде бы ничего, но посреди представления в зал вломилась толпа кагэбэшников с пистолетами и удостоверениями. Они что-то орали, махали руками, потом скрутили консула и вывели его на улицу. На следующий день американец был выслан из страны. Я же говорю: основной примочкой театра была его непредсказуемость.

А первое публичное выступление Густава состоялось в музее Достоевского. Там в 1980-х собирались подпольные поэты. По каким-то своим каналам Новиков договорился, что перед поэтической общественностью будет проведен концерт медицинской музыки.

Специально для мероприятия Новиков пообещал написать музыку. Правда слуха у Тимура не было, а на пианино он умел играть только так: сесть ягодицами на клавиши и долго на них ерзать.

За день до концерта он договорился со знакомым, работавшим на «скорой помощи», что тот подгонит необходимые музыкальные инструменты: капельницу, аппарат для записи кардиограммы, хромированные невропатологические молоточки.

Еще один инструмент, «утюгон», приятели собрали сами. Выглядел он так: стойка, а к ней на веревочках привешены металлические утюги. Если хорошенько треснуть по одному, то утюги начнут раскачиваться, стукаться и долго издавать металлический звон.

Публика собралась манерная: поэты и поэтические барышни. Зал был крошечный и очень камерный. Исполнители вышли на сцену: Новиков играл на утюгоне, Густав на капельнице, а поэт Аркадий Драгомощенко под их аккомпанемент читал стихи. Потом еще вышел Сергей Курёхин и забацал на рояле.

Концерт удался. Удался настолько, что после него власти запретили поэтам собираться в музее, и тем пришлось искать другое помещение.

В галерее АССА на продавленном диване могли в рядок сидеть все самые главные художники конца столетия… все звезды рок-н-ролла, и все звезды музыки техно… несколько театральных режиссеров, парочка будущих кутюрье, плюс все самые красивые девушки города… диванчик был тесный, но места на нем хватило всем.

Пить предпочитали алжирские вина. Звучит красиво, хотя на самом деле – гадость. А если не было алжирского, то годилось любое молодое сладковатое вино.

Их искусство тоже было молодым и сладковатым. Больше всего оно напоминало то, как дети строят домики из песка. Не беда, что домики смоет дождем… ведь песка хватит на множество таких же!

Они были тощими, странно одетыми, вечно без копейки денег. На вино сбрасывались, а бутылки потом сдавали. Они уже знали, что являются героями… вот только страна еще не знала об этом… еще не бредила их именами… тогда еще никто не знал, как все обернется.

В гости заходил Цой. Он вечно сидел в самом незаметном углу и рисовал скоростные машинки. Ревущие, несущиеся с фантастической скоростью автомобили. Приятели Цоя были панки и рисовать не умели, зато напившись могли заснуть за столом. Джазовый пианист Сергей Курёхин разыгрывал окружающих: садился поиграть на рояле и вдруг рушился на пол, хрипел, делал круглые глаза и одними губами произносил: «Мне плохо с сердцем!.. Вызовите скорую!..». Кто-то из тусовки «Аквариума» заносил две бутылки сухого вина и говорил, что третью хочет выпить в зоопарке вместе с бегемотом. Все вставали и ехали в зоопарк искать бегемота. А хозяин, сам Новиков, иногда гасил свет не видя ничего вокруг, как слепой, хватал гостей за лица. В общем, каждый развлекался как мог.

Они хотели жить весело. А время к этому не располагало. Это время было тягучим, как пролитое варенье.

В том году, когда Новиков открыл свою АССУ, умер Леонид Брежнев, последний мастодонт социалистической эпохи. Он правил спящей империей на протяжении двух десятилетий, а осенью 1982-го умер… и это ничего не изменило… его империя продолжала спать… все в ней осталось серым, сонным и беспросветным… и только обладатели особенно острого нюха чувствовали запах серы.

3. «Новые художники» (1986–1987)