Защита Лившица: Адвокатские истории

Сосика задержали утром около дома. Из автомобиля вышел парень с необычно маленькой головой и вежливо предложил съездить в райотдел, чтобы расписаться в какой-то бумажке.

В райотделе Сосика завели в дежурную часть, где ему уже не очень вежливо предложили выложить все содержимое из карманов и забрали паспорт. Потом доставленного посадили в клетку, и этот, с маленькой головой, зачем-то снял Сосика на видео.

Нельзя сказать, что Сосик испытал восторг от происходящего, но и причин для особого беспокойства у него не было. Его земляков часто останавливали на улице, проверяли документы, даже доставляли в милицию, но потом отпускали.

Сосик пять лет назад приехал из Абхазии, женился, имел постоянную прописку и работал технологом на заводе. Этим летом завод остановился, и всех отправили в принудительный отпуск. Совсем недавно Сосик нашел наконец источник нормального дохода – строительные шабашки. Третий день они делали евроремонт в квартире одного пузатого.

Валера, бригадир, с утра был занят выбором плитки, и они договорились начать с двенадцати часов. До двенадцати оставалось еще сорок минут.

«Не опоздаю», – подумал Сосик, но в это время за ним пришел Кулик. Сосика отвели на второй этаж в кабинет, где уже находилось несколько человек, и посадили на диван рядом с еще двумя мужиками. Затем открылась дверь кабинета, и туда вошла девочка. Она остановилась перед диваном и, глядя в пол, указала пальцем на Сосика.

– Этот, – сказала она и вопросительно посмотрела на Кулика.

«На предложение встать и представиться крайний справа мужчина встал и назвал себя: Зухбая Coco Георгиевич» – так было записано в протоколе опознания личности.

Девочка в сопровождении Кулика вышла из кабинета, а Сосику объявили, что он задержан по подозрению в совершении разбойного нападения. Сосик попытался было возмутиться, но ему уже совсем невежливо предложили заткнуться и надели на него наручники.

К двенадцати он явно не успевал.

Все это Сосик рассказал мне во время нашего первого свидания через неделю после ареста. Сосик не понимал, почему он находится под стражей, почему девочка его опознала, и говорил, что никакого отношения к разбойному нападению не имеет.

Судя по обвинению, преступление было совершено в прошлый понедельник с половины двенадцатого до двенадцати часов дня. Я предложил Сосику вспомнить все, что он делал в этот день, – в мельчайших подробностях. Но Сосик всю прошлую неделю искал работу или сидел дома. Он не мог вспомнить, что делал в тот день. Он не мог вспомнить ничего особенного, что можно было бы достоверно подтвердить.

Помогла жена Сосика. У нее в голове не укладывалось, как это ее муж, такой тихий и безобидный, никогда не повышавший голоса, мог напасть на девочку. Но жена заранее оправдывала любые действия мужа, даже если то, что говорил Кулик, – правда. Завод не работает, денег в доме нет, и Сосик целыми днями ходил по городу в поисках работы. Жена по секрету мне рассказала, что в тот понедельник (она посчитала дни) Сосик с утра ушел в заводское общежитие к Валере по поводу работы. Пришел вечером выпивший и сразу лег спать. Где был – неизвестно. Может, он на самом деле…

Вечером я нашел Валеру.

Сосик пришел в общежитие около десяти тридцати утра. Валера в это время встречал в аэропорту родственника из Сухуми и должен был приехать с минуты на минуту. Сосик стал ждать в Балериной комнате, дверь которой, кажется, никогда не закрывалась. Поскольку Валера в общежитии был очень популярной личностью, в комнату поминутно кто-то заглядывал. Жильцов общежития Сосик знал по заводу. В связи с вынужденным отпуском проблемы у всех были одинаковые, и каждый из заходивших перебрасывался с Сосиком парой слов.

Как раз в это время Валера привез родственника – худого грузина с огромным, уныло висящим носом. Сели немного покушать.

Ну, о том, как грузины садятся немного покушать, я знаю не понаслышке. Помидоры-мамидоры, зелень-мелень, шашлык-машлык. В общем, первый тост прозвучал в начале двенадцатого. Сосик точно сидел за столом и через десять минут стал автором второго тоста – за родителей. После этого он вышел и отсутствовал около получаса.

Значит, в одиннадцать десять – одиннадцать двадцать Сосик был еще в общежитии. До начала разбойного нападения оставалось десять минут.

Вернулся Сосик между пятым и шестым тостом, то есть примерно в двенадцать часов. Дочка в это время уже развязала веревки на руках и звонила отцу.

Следователя Мисочкину очень раздражали мои почти ежедневные визиты с ходатайствами о допросах жильцов общежития, носатого родственника из Сухуми, об истребовании справок из аэропорта и т. д. За два месяца предварительного следствия она допросила всего двух понятых, участвовавших при опознании, и получила справку о стоимости магнитофона. Мисочкину можно было понять – двадцать дел в производстве, маленький ребенок дома и мама болеет. Про личную жизнь даже вспоминать не стоит.

Я сочувствовал несчастной женщине, но Сосик мне был дороже. Мисочкина недоумевала – что ж такого загадочного увидел адвокат в этом обычном и совершенно ясном деле. Да у нее полный сейф таких дел, и все похожи друг на друга. Из-за одного этого черножопого она не собирается разрываться на части и измерять время, необходимое для того, чтобы преодолеть пять километров от общежития до дома Демидовых.

Мнение Мисочкиной совпало с мнением прокурора, и дело благополучно ушло в суд.

Толик Лисицын слыл спокойным судьей, то есть не относился к числу судей-борцов, видящих себя на переднем крае борьбы с преступностью.

Он просто слушал дела, не пытаясь помогать той или другой стороне. Собственно говоря, так судья и должен себя вести – просто слушать, оценивать представленные сторонами доказательства, а потом принимать решение. Но он это делал не потому, что придерживался демократических принципов уголовного судопроизводства, а потому, что ему все было по фигу. Кроме того, он часто выходил в процесс после вчерашнего, и на борьбу у него просто не хватало сил. Тот, кто знает, как оно бывает после вчерашнего, поймет Толика.

Сегодня судье особенно трудно было слушать о том, как, когда и в какой последовательности произносились грузинские тосты, поэтому он принял позу роденовского мыслителя и на время отключился.

Перед судейским столом уже стоял следующий свидетель. Не меняя позы и не открывая глаз, Толик попросил свидетеля сообщить суду свою фамилию. Ответа он, однако, не услышал. Установилась пауза. Открыв глаза, Толик увидел стоящего перед судейским столом худого человека с огромным носом. Человек молча протягивал ему свой паспорт.

– Вы что – немой? – спросил его Толик. – Как ваша фамилия?

– Вы так не поймете, – ответил носатый человек, продолжая держать паспорт на вытянутой руке.

– Мы постараемся, – Толик жестом показал, чтобы носатый встал на место и отвечал.

– Агдгомелашвили, – произнес носатый, видимо, уже привыкший к реакции, которая за этим как всегда следовала.

– Не понял, – судья поднял голову, – говорите внятней, чтобы секретарь сумела правильно записать.

– Я же предупреждал, – носатый, поджав губы, передал паспорт секретарю, которая в несколько приемов переписала фамилию свидетеля в протокол.

Но все оказалось не так уж просто с этим свидетелем. На вопрос о месте работы и должности он ответил, что работает на станции переливания крови эксфузионистом-трансфузиологом.

«Что-то день сегодня не задался, – подумал Толик. – Как эксфузионист-трансфузиолог, так обязательно еще и Агдгомелашвили!» Он понял, что без бутылки холодного пива дело дальше слушать нельзя. Перерыв на обед.

О гособвинителе Марии Ивановне говорила ее обувь. Такую обувь работникам прокуратуры выдавали раз в год вместе с отрезом ткани на форму. Никому бы и в голову не пришло носить эту обувь, но Мария Ивановна носила. Она вообще всегда ходила в прокурорской форме и была честным, прямолинейным человеком. Если что-то делалось неправильно, она об этом открыто говорила. Такое тоже никому бы в голову не пришло, но Мария Ивановна говорила. Хоть прокурору, хоть его вышестоящему начальнику. И поскольку кроме честности Мария Ивановна обладала острым умом и знанием юриспруденции, ее не трогали, то есть не увольняли и не повышали в должности.