Литература мятежного века

Чем объяснить утрату интереса литераторов к этим проблемам? Понижением эстетического идеала? Ослаблением художественного инстинкта или интеллектуальной энергии? Петр Проскурин восполняет этот пробел. В свое время выдающийся русский живописец Илья Репин, сравнивая творческие методы писателя и живописца, отмечал: "...то, что художник слова может выполнить двумя словами, в две секунды, живописец не сделает иногда и в два месяца, а скульптору понадобится на это два года, - так сложна бывает форм предмета. Зато форму эту во всей осязательной полноте никогда не представит слово. Точно так же, как фабулы рассказа, диалога, вывода и поучений, никакие искусства, кроме словесного, не выразят никогда".9 По мнению французского скульптора и живописца Э. Делакруа, живописец не только способен передать поразительное богатство деталей, недоступное писателю, но и их живую многоцветность. "Заметьте, что я беру только мгновение: птица погружается в воду, я вижу ее окраску, серебристые крылышки внизу, ее легкость, капли воды, которые она разбрызгивает на солнце, и т.д. Здесь искусство поэта бессильно". И далее он перечисляет многие детали, которые характеризуют зримый облик мгновения, вобравшего в себя разные элементы: "Чарующее впечатление от выглянувшего солнца", "от облаков, вырисовывающихся в этом озерке" и "от зелени в окрестностях"... Между тем поэта, продолжает Делакруа, выручает чередование изображений, а художника - их одновременность. "Пример: у меня перед глазами птица, купающаяся в маленькой лужице, образовавшейся после дождя на желобе, который прикрывает от брызганья с крыши: я вижу одновременно множество вещей, о которых поэт не может даже упомянуть, не только описать их, под угрозой быть утомительным, нагромоздить томы и к тому же дать только несовершенное изображение".10

Итак, каждое из искусств обладает своими способами воспроизведения внешнего и внутреннего миров, своими секретами мастерства. Скульптура и живопись говорят языком пластики, красок, перспективы, колоритом теней и полутеней. Глаз живописца, скульптура мгновенно схватывает ничтожнейшие разницы величин, а рука искусно воспроизводит малые различия в красках, в мраморе. Музыкант наделен совершенным слухом, гармонией, оркестровкой и т.д. Писатель "впитывает" живой народный язык, чувствует строй разговорной речи, нюансы словосочетаний. А ведь сколько примеров, когда, по Эврипиду: "Язык поклялся. Но не присягала мысль". Или, по Аристофану: "...клясться не пожелала мысль. И стал язык без мысли лжесвидетелем". Язык имеет свою этику, слова - свою шкалу ценностей.

Но чтобы стать настоящим мастером своего дела, каждому из служителей муз следует обладать еще и проникновенным взглядом на состояние мира, убежденность в правоте своих эстетических идеалов. Только тогда явление искусства отвечает своему высокому предназначению.

Но пройдемся по аллеям российской словесности с ее бурными катаклизмами. В каждом обществе существует негласный, но строго соблюдаемый моральный кодекс, опирающийся на аккуратные предписания этикета. Тому, кто сохраняет его условности, заранее прощаются всяческие прегрешения, строго наказуемые и обсуждаемые законом и официальной нравственностью казнокрадство, чиновничий произвол, ужасающая распущенность, невообразимая этическая гниль. В 90-е годы конвенциональное лицемерие вместе с ложью, неслыханной коррупцией и дикими феодальными нравами начали возводиться в государственный статус, угрожая существованию нормального социального устройства общества. В эти годы вся русскоязычная пишущая братия быстро перестроилась, приспособившись к требованиям новой власти. В такой обстановке лишь немногие остались верны своим убеждениям, не изменили высоким традициям и подлинному назначению искусства.

Проскурин продолжает поиск глубинных корней русского типа и с негодованием взирает на кочующих из сочинения в сочинение слезливых старух и хитроватых мужичков, выдаваемых иными сочинителями и критиками за исконных носителей русского народного характера. Но общественное мнение принимало все за чистую монету и воздавало хвалу их создателям - Распутину, Белову, Можаеву и Залыгину тож. В автобиографической книге "Порог любви" (1985 г.) он писал, что негоже принимать подделку за оригинал, что теперь главный для нас по-прежнему остается вопрос русского характера. Что он есть на самом деле? Уж не в нем ли самом заложена разгадка всех тех особенностей, которые и привели к нынешнему положению, когда и сам этот характер и русский народ стали на одну из острейших граней в своем развитии, и народу на чашу весов пришлось бросить без остатка свои духовные накопления, свою историю, свое будущее?

Вопросы, вопросы, вопросы... Они встают перед художником нескончаемой вереницей. Что же такое - русский характер, и нельзя ли проследить основные его приметы хоть по каким-нибудь отдельным примерам, размышляет он. Разобраться в этом помогает отечественная литература, отразившая неисчерпаемое богатство национальных типов из народа, из самых разных его сословий и слоев. Вместе с тем в тяжкие для народа моменты, в моменты революционные, в периоды вызревания коренных общественных перемен она обращается к героическому, созидательному началу народного типа. Но, продолжает Проскурин, все чаще сталкиваешься с неким дальтонизмом в обрисовке характера, с выпячиванием его негативных, пассивных сторон, с откровенным любованием весьма воинственной "чудачинкой" в нем, отодвигающей и затушевывающей главное, осевое, державное, то, на чем действительно держится мощь и будущее народа. Появилось невероятное количество пьяненьких мужичков с кособочинкой, старичков с мудроватой косноязычинкой, а сверх того разбитных бабенок, безграмотных знахарей, ясновидящих дурачков и т.д. и т.п. Он разоблачал подмену сути природы русского человека, навязывание ему "недоделанности", "недоразвитости", "умственной отсталости", что вело к выводу о "рабской сущности", "рабской психологии" русского народа.

Из личной беседы с писателем.

Жизнь человека нельзя разъять во времени, - это один сплав, пусть обогащенный самыми различными примесями и добавками, и никто, даже самый целеустремленный человек не может прожить, не вобрав в себя противоречий времени. Отметить столетие со дня рождения Леонида Максимовича Леонова в Октябрьском зале Дома Союзов (31 мая 1999 г.), собрались, как обычно, самые рьяные говоруны из писательской братии, не пропускающие ни единой возможности для внедрения себя в общественное сознание. Но в этот же день утром умер Анатолий Степанович Иванов и уже через день предстояли его похороны. О кончине старого друга и товарища я узнал только перед самым леоновским вечером, и у меня было нехорошо на душе - ход жизни тек своим путем, сталкивая рождения и смерти и с этим извечным порядком нельзя было поспорить, - для слепого бега времени безразличны рушившиеся тысячелетние империи, глухое, подспудное соперничество рас и племен, мимолетные человеческие помыслы и страсти. Никто еще не постиг и никогда не постигнет тайну творящего космоса, смысл его леденящей бесконечности, и человеку лишь приходится утешаться верой и фантазией, данными ему провидением взамен неведения смерти у других животных скотов, но и этому, своего рода милосердию, человек обязан прежде всего самому себе, своей природной изворотливости.

- Петр Лукич, у вас есть статья "Живая вода" о творчестве Леонова. По-моему, вы слишком щедро рассыпаете похвалы этому крупному писателю. Его последний роман "Пирамида", между замыслом и публикацией протекло без малого 50 лет, производит противоречивое впечатление.

- Когда-то я писал о творчестве Леонида Леонова статьи в газетах и журналах, ставя его дарование чуть ли не рядом с Шолоховым, но время шло и вносило свои коррективы, и в леоновских романах и его образах и характерах начинали все сильнее проступать авторские конструкции, его некая удаленность от подлинно живой жизни. Все было правдиво и красиво, но безукоризненно и даже изящно выполненная картина со временем начинала отдавать синтетикой, слабые и в самом начале запахи жизни, выветрились и стали неощутимыми, бесцветными и дело уже не мог спасти ни до предела отточенный стиль, ни замысловатые психологические конструкции, ни броские декларативные построения о добре и зле, о любви и смерти.