Литература мятежного века

- Часто думаю о молодых дарованиях, - продолжал он после небольшой паузы. - У нас были свои проблемы, а у них свои, пожалуй, покруче наших... Когда же с радостной надеждой прозвучат пушкинские слова: "Здравствуй, племя, молодое, незнакомое!"?.. Возвращаю вам книги поэтов Ивана Голубничего (2000 г.), и Максима Замшева (2001 г.). Вглядитесь в их спокойные одухотворенные лица. Не буду распространяться об их бесспорном достоинстве - гармоничной легкости стиха, чувстве красоты и правды, которые просвечивают сквозь поэтический вымысел.

Знаете что взволновало меня? Острота восприятия жизни, беспокойство в соединении со здоровым художественным инстинктом. Они знают - и это чрезвычайно важно - чего можно ждать от жизни, более того, знают что хотят от жизни. Я бы сказал, они (и не только эти двое), предъявляют свой счет времени. И это хорошо... Молодость всегда требовательна, особенно когда осознает свои созидательные возможности и решимость к действию. Кажется, они готовы к этому.

- Можно сказать, им повезло по сравнению с теми, кто входил в литературу в 70-е годы, т.е. в пору крушения эстетических идеалов и какого-то сумеречного сознания, разлитого в обществе. И как следствие огромное количество опубликованного, а где действительно крупные дарования, сумевшие реализовать свои творческие потенции? Современная литературная молодежь многое прочувствовала и осознала. Давайте послушаем Ивана Юрьевича Голубничего:

Пахнет дымом, и сера скрипит на зубах,

Но светло и покойно в закрытых гробах.

Воскресенья не будет. Пустыня окрест.

Уходя, я оставил нательный свой крест.

Мы избрали свой путь, обрубили концы.

Нас в упор расстреляли лихие бойцы.

Ты меня не разбудишь уже на заре,

Я остался в далеком своем октябре...

Проплывают видения в смрадном дыму,

Только кто одолеет холодную тьму!

Просветленные лица в убогих гробах,

Незамаранный цвет наших черных рубах.

- Насколько я понимаю, это и есть, кроме всего прочего, поэтическое воспроизведение жутких реалий действительности. В такие времена всего важнее дело, а затем уже слово - и автор хорошо сказал об этом. Вы согласны?

- Чего уж тут не соглашаться. Во всяком случае, ваши выводы отвечают требованиям нынешнего времени. Этим же протестным духом, сильным и осмысленным, и твердым исполнены стихи Максима Адольфовича Замшева, которые тоже понравились вам. В данной книге он предстает больше как лирик, я бы сказал, романтик с характерным для него очарованием слога, правдивостью образов и тонким вкусом.

Мне хочется забыть простые страхи,

Знакомым жизнерадостно кивать.

По городу бежать в одной рубахе

И в феврале чернил не доставать.

Мне холодно в старинном зазеркалье.

Молчат бульвары. Меркнут купола.

А помнишь, как нас рьяно подстрекали

Без сожаленья сжечь себя дотла.

И как же долго нас учили плакать

О родине, исполненной скорбей.

А небеса блестели синим лаком

И трескались от взглядов голубей.

Лишь смерть не слышит будничного гула,

Она проникла в мирное жилье.

Мне хочется, чтоб, наконец, подуло,

И выдуло и выгнало ее.

И чтоб февраль мои простые страхи

Купал в снегу, прохожих веселя.

И я бежал бы в новенькой рубахе,

Такой же белой, как сама земля.

Он слушал, прикрыв глаза ладонью.

- Как много тоски и печали, однако, насквозь пронизанных лучами света, ожидания надежды. Мы должны думать о себе и отстаивать свое достоинство. Человеку необходима крупица радости, уверенности в завтрашнем дне, в том, что у него будут дети, что он будет радоваться миру, солнцу, яблоку на дереве, бабочке на лугу. Без такой радости жить невозможно... Я верю в творческие силы русского народа и его бессмертие... Прочитайте еще что-нибудь.

Истертая луна висит значком нагрудным,

Вонзаются в меня десятки лживых стрел.

А помнишь, как тогда, в апреле, в Долгопрудном,

Я все хотел сказать, но так и не посмел.

Потом плясала жуть с багровыми глазами,

Я утопал в чаду под выкрики друзей.

А ты была тогда, наверное, в Лозанне,

А может быть, в стране зеленоглазых змей.

Я целовал следы подруг небоязливых,

Я двери вышибал с просроченных петель,

А ты тогда в тоске, наверно, ела сливы,

А может быть, пила какой-нибудь коктейль.

Хотя бы пол-любви на радостях отрежь мне,

Пусть смотрит жизнь в упор как на слепых котят.

Хотели строить дом, построили скворечни,

А птицы не летят, а птицы не летят...

Дай Бог им всем удачи и счастья, - тихо произнес Пётр Лукич и ещё тише добавил: - "Здравствуй, племя, молодое, незнакомое!".

И в заботе о судьбе молодого поколения писателей проявилась светлая душа, щедрость дара и широта русской натуры. Как бы он обрадовался, прочтя блистательную книгу публициста Ивана Голубничего "Русская "свинья" атакует..." (2002 год).

***

Если произведение талантливого автора способно обогащать наше представление о людях, воздействовать на чувства и дарить радость встречи с прекрасным, то книга выдающегося художника обладает даром революционизировать сознание, то есть понимать жизнь как сложный диалектический процесс, где человеку уготована не созерцательная роль, а активная деятельность по совершенствованию реальности, равно как и самого себя. Лишь немногим выпадает счастливый жребий создать образы, которые волнуют сердца и умы многих поколений, однако для этого сам художник призван носить в своей душе весь спектр радостей и страданий, душевных, нравственных, интеллектуальных и прочих качеств, которыми он наделяет свои создания... Искусство - высокий дар, требующий полной самоотдачи. Быть может поэтому настоящий художник не в праве рассчитывать на безоблачную жизнь и всегда должен быть готовым к капризам судьбы: взлётам и падениям упорной борьбе и преодолению возникающих препятствий и в конце концов разочарованию и духовному одиночеству.

Чтобы там не говорили, литература и политика тесно переплетаются друг с другом; даже когда поэт воспевает "шепот, робкое дыханье, трели соловья" в годину социальных бурь, он выражает идеологию определённого класса, то есть стоит на платформе конкретных политических сил. Поэтому суждения о литературе неизбежно выливаются в серьёзный разговор о важнейших явлениях и тенденциях времени, отражающих национальные, классовые, эстетические и прочие проблемы, так или иначе связанные с человеком, активное начало которого превращает его из объекта истории в её субъект. А была ли таким субъектом советская литература? Судя по значению, которое ей придавалось в жизни страны, была. Сложнее ответить на вопрос, была ли она таковой в последнюю четверть века, если принять во внимание её пассивность, утрату веры в высокие народные идеалы и ту постыдную роль, которую в кризисной ситуации она сыграла в развале СССР, подготовив страну к духовной капитуляции перед буржуазным Западом. Сегодня мы пожинаем плоды содеянного. Размышляя о времени, искусстве и литературе, С.В. Михалков говорил в 1998 году: "Вот кончается XX век... И как ни крути, как ни верти, все лучшее, что появилось в русской культуре после Серебряного века в двадцатом веке и в живописи, и в литературе, и в музыке, и в кино, и в театре, - было создано в советскую эпоху (...). Да, всё - и сталинская эпоха, и тоталитарный режим, и цензура, но лучшие произведения русской литературы ХХ века тем не менее были созданы в советские времена (...). Но вот кончилось советское время (...). И пока ничего достойного не создано. Прошло 10 лет, но никто ничего не написал, что захватило бы интересы читателя (...) Ничего! Вот вам и свобода творчества..."11

Есть и иное мнение на сей счет. Поистине титанические усилия по популяризации идеи якобы бурного развития отечественной литературы в 90-е годы, прилагает союз писателей России во главе В.Н. Ганичевым, коего будущие исследователи нарекут великим страстотерпцем и ученым, главным деидеологизатором творчества, профессиональным патриотом и прочая и прочая. И это так... Под его мудрым руководством учреждено десятки литературных премий, проведено множество пленумов, совещаний и прочих подобных мероприятий. Из пленумов последних лет, кочующих по Руси и оглашающих ее просторы россказням о творческих успехах писателей, быть может, следует выделить петербургский (1998 г.).