Козел на саксе

Тем не менее, наше пребывание в телеэфире принесло свои плоды. «Арсенал» был выдвинут на приз «Овация» и получил его в 1995 году как лучший российский джазовый коллектив. В этот же период, в начале 1995 года мне неожиданно позвонила певица Тамара Гвердцители, с которой я до этого не был знаком. Она сказала, что хочет со мной встретиться по делу. Дело состояло в том, что ее пригласили в турне по Соединенным Штатам Америки, но с условием, чтобы вместо фонограммы был живой оркестр. Я к тому времени уже знал истинную цену «американских гастролей». Стало ясным, что выступления отечественных эстрадных артистов на Западе или в Израиле организуются нашими эмигрантами для обслуживания так называемой «русской диаспоры», то есть общности русскоговорящих эмигрантов последних волн. Они все скучают по советской эстраде, театру и кино, и с удовольствием тратят свои кровные вэлфэровские доллары, чтобы послушать, а главное близко увидеть тех, к кому в прошлой жизни у них доступа не было, поскольку значительную часть нашей эмиграции составляют жители советской провинции, а отнюдь не только москвичи и ленинградцы. Но в предполагаемом туре Тамары Гвердцители важным моментом было то, что один из концертов планировался в легендарном Карнеги Холле, в Нью Йорке, куда могли прийти и американские зрители. Просьба Тамары состояла в том, чтобы я быстро сделал оркестровки ее песен для «Арсенала» и мы бы поехали вместе в США с четырнадцатью концертами. Честно говоря, сперва мне это предложение показалось даже нелепым, поскольку советская эстрада с ее ложным пафосом всегда была мне чужда и чаще всего неприятна. А Тамара, несмотря на свой высокий профессионализм, все-таки была ее типичным представителем. Сознаюсь, что выступить в Карнеги Холле оказалось очень заманчивым. Поразмыслив, я поставил Тамаре условие, что «Арсенал» будет выступать в качестве ее аккомпаниатора лишь во втором отделении. В первом же будет исполняться программа «Арсенала» с которым Тамара может спеть то, что я предложу, то есть «Павану» Габриэля Форе, «Исходила младенька» Мусоргского, джазовую балладу на английском языке и что-нибудь еще. И очень важным для меня условием я обозначил то, чтобы в афишах имя Тамары, мое и ансамбля были напечатаны как равнозначные. Тамара подтвердила свое согласие, у нее не было выбора, иначе срывались гастроли. Я, как всегда, наивно поверил на слово. А времени оставалось совсем немного. Я засел за аранжировки песен, а это для меня было нелегкой работой — делать чужой, да еще и чуждый тебе материал, эстрадные песни. Это — все равно, что готовить рыбные блюда, если сам рыбного запаха не переносишь. Но я старался, как мог. По ходу написания оркестровок «Арсенал» начал репетировать программу, причем ни оркестровки, ни репетиции никем не оплачивались, это были как бы подарки Тамаре. И вот, когда было почти все готово, я получил от друзей из Штатов образец афиши наших концертов в виде небольшого флаерса. Там крупным планом была изображена Тамара во всей красе, а в нижнем углу мой мелкий портрет и еще более мелкое упоминание об «Арсенале». Я понимаю девичье тщеславие и непреодолимое желание выглядеть Примадонной. Но тогда не договаривайся с другими известными людьми, у которых свои амбиции, не говоря уж об авторских и прочих правах. Ведь у Тамары был и до этого свой акомпанирющий грузинский состав, но он, как я понял, не устроил организаторов турне. Короче, мне стало как-то не по себе, причем настолько, что я позвонил Тамаре и сказал, что не еду, а ансамбль поедет и все сделает как надо, но без меня. Никаких возражений я принимать не стал, сказал, отрезал и забыл. Но не тут то было. Через пару дней, ночью раздался звонок из Штатов, из Бостона, и я услышал незнакомый мне голос немолодого еврея с интеллигентным ленинградским акцентом. Это был Юрий Курцер, эмигрант, бывший ленинградский инженер, лауреат Государственной премии по строительству, а ныне один из многих импресарио, прокатывающих российских «звезд» разных жанров по городам Америки, где имеется нашенская «мишпуха». До этого я совершенно не интересовался тем, кто и как нас туда вывозит, полностью доверившись Тамаре и ее администратору по имени Гиа, довольно загадчного типа. Ну, а сейчас, раз уж на меня вышел конкретный заказчик, я понял, что будет серьезный разговор. Курцер начал с того, что если я лично не приеду, то зарежу его без ножа, поскольку часть публики ждет именно меня и у него будут определенные неприятности по линии неустойки. Я все ему объяснил и сказал, что ехать действительно не собираюсь, поскольку понял, что Тамара заранее натянула все одеяло на себя, а меня это не устраивает. На этом первый разговор и закончился, но я уже понял, что дело обстоит серьезнее, чем я предполагал, и что будут еще звонки. Звонки действительно продолжались, и с мольбами и с даже с намеками на угрозу, вдобавок я выяснил, что мои молодые арсенальцы тоже предпочли бы ехать со мной, поскольку программа готовилась большая и непростая. Ведь у Тамары что ни песня, то симфония, сложные формы, перемена темпов, тональностей, масса нюансов. Для проформы я потребовал у Курцера небольшой надбавки гонорара и согласился, хотя удовольствия от поездки уже не предвидел.

Поездка выдалась очень сложная в физическом плане: сказалось большое количество переездов и перелетов, а также отсутствие настоящей звуковой аппаратуры. Концерты проходили по намеченной схеме, всегда с большим успехом. Обычно в конце люди аплодировали стоя. В некоторых городах, таких, как Филадельфия, Хардфорд, Кливленд, Балтимор или Сент Луис, мы выступали в небольших школьных актовых залах и даже в синагоге. В эмигрантской среде значительную часть поклонников Тамары, как я понял, составляют старушки-одуванчики. Они приходили в зал часа за три до начала концерта, чтобы занять места в первом ряду. Мы в это время только начинали устанавливать аппаратуру и репетировать. Кто-нибудь из нас подходил к одной из таких старушек и деликатно советовал лучше занять место подальше, а не напротив колонок, поскольку здесь будет громкий звук. Ответ был всегда один и тот же: «Ничего, пускай громко, но я должна близко видеть Тамагочку!» И все это с классическим местечковым прононсом. Это было трогательно. У многих после концерта были слезы на глазах, чувствовалось, что встреча с прошлым непростая штука. Но в таких городах, как Детройт, Чикаго, Лос Анжелес, Сан Франциско, не говоря уже о нью-йоркском Карнеги Холле, на концертах присутствовало довольно много коренных американцев, так что мне, по просьбе организаторов, приходилось вести концерт на двух языках. А перед концертами у нас брали интервью представители местных телекомпаний. В Карнеги Холле был аншлаг и успех, перед началом концерта перед входом негры спекулировали билетами, а это — хороший признак. После концерта пришло повидаться много старых друзей, эмигрировавших еще давно, в советские времена. Тогда мы провожали их безо всякой надежды увидеть снова, как бы заживо хоронили, прощаясь навсегда. А сейчас было такое чувство, как будто попал на тот свет.

В городе Сент Луис я распрощался с юношескими иллюзиями, связанными с его легендарным названием. В романтической стиляжной юности «Сан Луи блюз» был для нас, фанатиков Америки, символом, гимном, паролем. На мелодию этого блюза были кем-то придуманы русские слова. Вот короткий фрагмент, говорящий о многом:

Как только мы прибыли в этот город стильных дам, к нам в гостиницу приехала молодая пара эмигрантов из России. Эти милые ребята, явно истосковавшиеся по общению с бывшими соотечественниками, предложили свои услуги повозить нас по городу и все показать. В первый же вечер я попросил их свозить нас в джаз-клуб. Но выяснилось, что в Сент Луисе постоянно действующего джаз-клуба нет. Есть одно кафе, где иногда выступают приезжие звезды джаза, но сейчас оно закрыто. Хрупкая мечта детства о стильных дамах поблекла. Мои оклахомские опасения, что Америка не такая уж джазовая страна, стали подтверждаться в таких городах все больше и больше. Джаз, в виде клубов и концертов, теле- и радиопрограмм, остался существовать лишь островками, в Нью Йорке, Чикаго, Бостоне, Лос Анжелесе и, очевидно, в Нью Орлеане, где я не был. На основной же территории США простые американцы слушают либо кантри, либо диско-поп, либо негритянскую развлекаловку типа Мотаун.