Козел на саксе

Осенью 1993 года я и моя жена Ляля поехали по приглашению в гости к одному из самых близких мне людей, Ире Карпатовой в Иерусалим. Ира была неизменным директором «Арсенала» во время всей нашей филармонической работы. С ней мы хлебнули все тяготы и радости гастрольной жизни. Ее знали и любили во всех филармониях Советского Союза, она вечно возила с собой какие-то подарки, кому-то и что-то устраивала. Как типичная одесситка, она никогда не унывала, все сводила к шутке и умудрялась выбивать для «Арсенала» все самое лучшее в смысле условий проживания, транспорта, питания и многого другого. И вот мы прибыли в Израиль, а сын Иры — Игорь Марков, ставший там прекрасным гидом, показал нам все, что только можно. Для меня пребывание на Святой земле стало праздником. Я реально ощутил особую энергетику этой части Земного шара, особенно там, где происходили события, отраженные в Библии. В это состояние можно войти лишь тогда, когда стоишь на месте Голгофы или сидишь в Гефсиманском саду, глядя на те же стены Иерусалима, которые с этого же места видел в последний раз Иисус. Странное, трепетное чувство посещает тебя, когда присядешь на каменную скамейку в развалинах той самой синагоги в Капернауме, где Он впервые начал проповедовать. Из-за того, что вся страна это сплошной камень, там за тысячелетия ничего не меняется. Какой была пещера Ильи Пророка, такой и осталась, так же бьет источник в Назарете, где Мария получила Благовещение, так же течет Иордан, где принял Крещение Сын Божий. Здесь особенно чувствуется вся бессмысленность попыток атеистов свести Священную историю к легендам и мифам. Не зря паломники всегда стремятся к Святым местам. Здесь приходит ощущение реальности происшедшего и отраженного в Писаниях, здесь укрепляется вера.

Праздник был омрачен началом страшных событий в Москве. Сидя в иерусалимской квартире, мы наблюдали все стадии второго путча. Британское телевидение вело передачу на весь мир постоянно, так что мы, как завороженные, смотрели, как начали обстреливать Белый дом, как он загорелся, как догорел, как неофашисты штурмовали Останкино. Нам вскоре предстояло возвращаться. Мы сидели и гадали, в какую страну мы полетим через три дня. Если бы красно-коричневые победили тогда, то это был бы даже не Советский Союз, а нечто другое, намного страшнее. Буквально накануне нашего возвращения ситуация как-то определилась, Руцкого с Хазбулатовым вывели из Белого дома, Останкино отстояли от напора красно-коричневых, в Москве ввели комендантский час. Мы прилетели в Шереметьево ночью и с огромными трудностями, проезжая через множество омоновских постов, наводивших ужас, добрались до дома. Позднее загадки с ложной демократией продолжались. Людей, которые залили бы кровью мести всю страну, приди они к власти в октябре 1993-го, и пальцем не тронули, позволив им вновь постепенно занять вполне законные позиции в борьбе за власть. Я категорически против всяких расправ, но людей, для которых человеческие жизни — ничто, надо было лишить возможности хотя бы занимать руководящие посты, предоставив право просто работать — рабочими, шахтерами, крестьянами. Но они все норовят в парламентарии, спикеры, министры, президенты. Партия, допустившая уничтожение порядка шестидесяти миллионов своих сограждан во времена репрессий, выхолостившая генофонд нации, надругавшуюся над православием, превратившую Россию в мировое пугало, должна была подвергнуться открытому общественному осуждению хоть с какими-нибудь с юридическими последствиями, как это было с нацизмом в Германии после войны. Но что это я все о грустном, вернусь-ка я к своей профессии.

После того, как в самом начале 90-х «Арсенал» был по собственному желанию уволен из Калининградской филармонии, я оказался в положении свободного художника, с трудовой книжкой на руках. До пенсии оставалось лет пять и нужно было ее где-то пристроить, чтобы не терять трудовой стаж. Мой приятель-программист Андрей Родионов зачислил меня в свою фирму «Ракурс» на должность системного аналитика по новым музыкальным технологиям. Это соответствовало моим знаниям в ту пору, поскольку я давно уже работал на компьютере, осваивая все новое в области мультимедиа. Мне даже положили там скромную зарплату, гарантировавшую выживание. Как выяснилось потом, пенсию больше трехсот двадцати рублей мне не дали бы ни при каких стажах, если я не ветеран, генерал или крупный партийный работник в прошлом. Но работа в «Ракурсе» в любом случае пошла мне на пользу, я и сам кое-чему научился и приобщил немало людей к домашнему компьютеру. Тогда он был еще диковинкой.

Но главное, что я столкнулся в начале 90-х с тем, что болезненно испытали тогда многие профессионалы — с невостребованностью. Это неприятное, досадное состояние, когда ты знаешь, что ты мастер своего дела, а это никого не волнует, тебе никто не предлагает работу. Такие горькие чувства усиливались еще и сознанием того, что на поверхности оказались не просто мало профессиональные выскочки, а явно профнепригодные, но чрезвычайно активные люди. Было что-то нелепое в том, что люди, всю жизнь боровшиеся с только что рухнувшей Системой, остались не у дел в сфере культуры, а ключевые позиции захватили либо прежние коммунисты, назвавшиеся демократами, либо молодые новые циники, вообще без особых убеждений. В начале 90-х многие крупные деятели советской культуры попали в тяжелое материальное, да и моральное положение. Немало ценных для России людей, особенно представителей науки, тогда эмигрировали. Члены творческих союзов потеряли все привилегии, которые давала им советская власть. Побывав некоторое время членом правления Союза композиторов Москвы, я участвовал в тот период в еженедельных заседаниях, на которых рассматривались заявления с просьбами о материальной помощи от известных композиторов и музыковедов, которые полностью лишились средств к существованию. Многих из них даже хоронили за счет Союза.

Первое время, как и все, я замкнулся в себе, засел дома и начал работать «в стол», писать музыку, фиксируя ее с помощью компьютера, делать себе фонограммы для выступлений без ансамбля. Тогда же я наметил план будущей книги под условным названием «Музыкальный андеграунд в СССР», рассчитанной на западного читателя, поскольку в тот период вся эта пост советская тематика была еще в моде. Позднее я решил написать свои воспоминания совсем в другом ключе, в более широком диапазоне, зафиксировать какие-то особенности нашей прошлой жизни, понятные только россиянам. Сидеть дома и комплексовать по поводу амбалов-нуворишей или бездарных телевизионных выскочек было не в моем характере. Надо было что-то делать на практике, учиться реализовываться по-новому.

Где-то на рубеже 1992 и 1993 годов я решил собрать традиционный джазовый квартет, тем более, что появилась случайная возможность поехать поработать в джаз-клубе в Греции, в городе Салоники. В это время мой старинный приятель, пианист Виктор Прудовский наконец-то уволился из ансамбля, аккомпанировавшего Иосифу Кобзону, где он отработал много лет. Это была работа на износ, поскольку Кобзон давал обычно по нескольку концертов в день и ни себе, ни музыкантам отдыхать не давал. Витя за этот период джаз, конечно, играть несколько разучился, то есть потерял уверенность в себе. Сперва мы с ним собирались у него дома, играя вдвоем, а затем пригласили барабанщика Сашу Симановского из бывшего ансамбля «Мелодия» и контрабасиста Диму Ли, представителя нового поколения ревнителей традиционного джаза. Сделав программу, состоящую из джазовых хитов 50-60-х годов, мы поехали в Салоники, где некоторое время работали в замечательном клубе под названием «Мельница». Запись 1 Запись 2. Работа там начиналась в десять часов вечера и, с двумя перерывами, продолжалась часов до двух ночи. Публика приходила молодая, слушали грамотно, аплодируя после каждого удачного соло. Никакого хамства или панибратства, нормальные отношения с хозяевами клуба, приличная зарплата. Но, контракт закончился и мы вернулись в Москву, получив довольно важный опыт клубной работы.

Путем каких-то тыканий в среде новых знакомых я случайно вышел на типичного «нового русского», но армянина, по имени Аркадий, умудрившегося открыть в Москве первый высококлассный ресторан «Аркадия», в самом центре, напротив «Метрополя». Я только могу догадываться, что за люди стояли за ним, но сам он оказался образованным и вполне культурным человеком. Он пошел на то, чтобы отдать свой ресторан под ночной джаз-клуб, под мое руководство, ежедневно. Ресторан закрывался в 12 часов ночи, там производилась уборка, и с часу ночи до пяти утра начиналась джазовая программа. Так как это был уже четвертый джаз-клуб в моей жизни, поэтому я без труда наладил там свой порядок. Никакой горячей пищи, никаких танцев, никаких приставаний к оркестру с заказами. Три концертных отделения и два антракта. Платил Аркадий очень хорошо, понимая, что известные исполнители придают солидность его фирме. Ведь в то время в первых дискотеках и казино публику взялась развлекать вся попсовая шелупонь. Я набрал квинтет из старых друзей-джазменов, мы приготовили обширную программу джазовой классики. Все было бы прекрасно, но вот с публикой дело обстояло не совсем хорошо. Это был 1993 год, время беззакония, разгула рэкета, грабежей, начавшейся безработицы, катастрофического падения уровня жизни большинства людей. С наступлением темноты во многих районах Москвы люди уже боялись выходить на улицу. При необходимости родители ходили встречать своих детей из школы, мужья встречали жен на пути от метро до дома и т. д. Такси стало работать на частной, договорной основе, стало немыслимо дорогим, да и небезопасным. И в этой обстановке начал функционировать ночной джаз-клуб «Аркадия». В какой-то степени это был пир во время чумы, но, тем не менее, клуб просуществовал больше года. Публика туда приходила разношерстная. Большинство было, конечно, из случайных посетителей, искавших, где бы выпить ночью. Выпив и поняв, что не совсем туда попали, они уезжали, сразу же попадая под контроль ночного ГАИ, штрафовавшего их на каждом перекрестке, так как предыдущий пост передавал по рации всем последующим приметы машины с пьяными хозяевами. Но бывало, что случайно попавшие в клуб бандиты, впервые услышавшие живой джаз, настолько обалдевали, что оставались и слушали до конца. Были неприятные моменты, когда развязные молодые люди в коже, цепях и перстнях подходили к нам с целью заказать какую-нибудь музыку, предлагая немалые суммы в долларах. Я, сдерживая гнев, культурно объяснял им, что мы играем только то, что хотим, и что я сам могу заплатить им, лишь бы не приставали. Это было, конечно, бравадой, но уж очень не хотелось выглядеть холуем в глазах новых хозяев жизни. Я говорил это довольно жестко, так что нередко «заказчики» ретировались, даже говоря что-то в роде: «Извините, мы не хотели вас обидеть». Самое неожиданное было для меня в том, что некоторые из моих коллег-музыкантов, так ничего и не поняв, потом говорили мне: «Чувак, а чего ты не взял башли?». Собственно говоря, по этой причине я и ушел потом из клуба, который после этого перестал существовать. Но были и светлые моменты в нашей клубной работе. Иногда там собиралось довольно много приличной, понимающей публики. И тогда играть было просто наслаждением, поскольку в клубе гораздо более тесный контакт со слушателями, чем на концерте, а это очень важно. Нередкими посетителями были люди, близкие к искусству, актеры, режиссеры, писатели. Незадолго до смерти довольно часто приходил замечательный актер Саша Кайдановский, сидел один, слушал музыку. В нем всегда было что-то загадочное, трагическое, как будто он предчувствовал ранний уход из жизни. В перерывах я общался с ним, он оказался истинным знатоком джаза. В середине ночи вдруг появлялся взглядовец Александр Любимов и тоже, в одиночестве, за рюмкой спиртного и чашкой кофе слушал джаз. Моя прежняя популярность начала неожиданно приносить плоды. В «Аркадию» стали приходить довольно молодые, но явно не бедные люди из новых предпринимателей. Они в перерыве скромно подходили ко мне и просили исполнить что-нибудь из репертуара «Арсенала», поскольку в юности они ходили на концерты моего ансамбля, как правило, в провинции. Никаких денег при этом они мне совать и не пытались, и вообще вели себя вполне достойно. Однажды, когда в пять утра, отыграв, я одевался в гардеробе «Аркадии», чтобы ехать домой спать, ко мне подошел человек лет сорока, сказал, что он мой давнишний поклонник еще со времен приезда «Арсенала» в Кишинев, что он давно уже американец, но приехал в Россию делать бизнес. Он прямо спросил, не может ли он чем-либо мне помочь. Я прямо ответил, что может, если будет спонсировать мою авторскую телевизионную программу по истории джаза. Он просто ответил, что согласен. Тогда еще было возможно получить эфир на телевидении и сделать свою программу, если все ее производство будет кем-то оплачено. В этот момент только что убили начальника отдела музыкальных и развлекательных программ — Куржиямского — и на его место пришел пока еще скромный, давнишний сотрудник ТВ, мой старый знакомый Аркадий Буйнов. Я, пользуясь неожиданно открывшейся возможностью, кинулся к нему с творческой заявкой на программу и с гарантированными спонсорскими деньгами. Так появилась на первом канале моя передача «Весь этот джаз», где я успел рассказать о творчестве ряда великих джазменов — Майлза Дэйвиса, Телониуса Монка, Арта Блэйки и других. Новый знакомый давал деньги на программу совершенно бескорыстно и даже не требовал вставлять название его фирмы в титрах. Сначала все шло более или менее гладко, но затем начались сложности. Мне стали давать студии для монтажа в самое неудобное время и со сломанным оборудованием. Чтобы привести его в порядок, приходилось платить из своего кармана наличными. Я почувствовал, что, несмотря на четкий контракт между администрацией первого канала и фирмой моего спонсора, передачу начинают теснить, создавая невыносимые условия работы. Главное, что ее начали сдвигать в сетке передач, отменять, переносить, нарушая все пункты контракта. С одной стороны, за этим стояла разгоравшаяся борьба за эфир. Одного из начальников канала, подписавшего мой контракт, позднее убили. Еще один прямо сказал мне, что постоянно опасается покушения. С другой стороны — мне показалось, что я как был нежелателен в советские времена на телевидении, так и остался таковым, поскольку не приспособленец. Ведь решали все не высокие начальники, а какие-то незаметные люди, захватившие тайные нити правления. Как я понял, это были те же партийные кадры, что работали еще при Лапине. После очередного переноса передачи я решил бросить это дело и уйти. Буйнов к тому времени вошел в роль большого начальника и был уже недоступен. Он играл в чужие крупные игры и ничего менять не мог, поэтому контактов со мной избегал.