Николай Гумилев

Он мог стать вашим тоже и не стал,

Его вам было мало или много,

Должно быть, плохо я стихи писал

И вас неправедно просил у Бога.

Но каждый раз вы склонитесь без сил

И скажете: "Я вспоминать не смею,

Ведь мир иной меня обворожил

Простой и грубой прелестью своею".

Из воспоминаний С. М а к о в с к о г о:

: "...независимо даже от силы его чувства к "Синей звезде" эта неудача была для него не только любовным поражением, она связывалась с его предчувствием близкой и страшной смерти.

Да, я знаю, я вам не пара,

Я пришел из другой страны...

и еще:

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще...

...Любовная неудача больно ущемила его самолюбие, но, как поэт, как литератор прежде всего, он не мог не воспользоваться горьким опытом, дабы подстегнуть вдохновение и выразить в гиперболических признаниях не только свое горе, но горе всех, любивших неразделенной любовью".

В течение 1917 года н а п и с а н о:

Стихотворения на открытках, отправленных Л. М. Рейснер в Петроград 6 и 23 февраля:

-"Взгляните: вот гусары смерти..."(шуточное);

-"Канцона" ("Лучшая музыка в мире нема..."), являющееся первым вариантом стихотворения "В скольких земных океанах я плыл..."

Вторая половина марта, апрель -стихотворения:

"Мужик", "Ледоход", "В скольких земных океанах я плыл...; начата повесть из русского быта - "Подделыватели" - (написанные в лазарете);

От 15 мая до начала июня - стихотворения:

"Стокгольм"; "Швеция"; "Норвежские горы"; "Так вот и вся она, природа..." (окончено в Лондоне), "На Северном море"(написанные в дороге);

.С июля 1917 года до половины марта 1918-го, кроме стихотворений сборника "К Синей звезде", - трагедия "Отравленная туника"(Париж); поэма "Два сна"; стихи "Фарфоровый павильон".

Во вторую половину года - пантум "Гончарова и Ларионов"( Париж);

Июль - рассказ "Черный генерал"(Париж), посвященный Н. С. Гончаровой.

Н а п е ч а т а н о:

Стихотворения: "Перед ночью северной, короткой..." (альм. "Творчество", кн. 1, Пг.); "Ледоход", "Оранжево-красное небо..." (сб. "Тринадцать поэтов", Пг.);

Отрывок из поэмы "Мик и Луи" (жур. "Аргус", No 9 - 10).

Пьеса "Дитя Аллаха"- арабская сказка в трех картинах с рисунками П.Кузнецова (Аполлон, No 6-7) . Вскоре вышла отдельным оттиском в "Аполлоне".

"Гондла" - драматическая поэма в четырех действиях (Русская мысль, No 1).

О Г у м и л е в е:

М. Тумповская. "Колчан" Н. Гумилева (Аполлон, No 6 - 7).

Д. Выгодский. Поэзия и поэтика. Обзор (Летопись, No 1). Упоминания о "Колчане".

Л. Рейснер. Рецензия на "Гондлу" (Летопись, No ?).

1918

И совсем не в мире мы, а где-то...

После свершения Октябрьской революции союзники отказались от наступления в Эгейском море. Салоникский фронт был ликвидирован. Гумилев, не разобравшись в происходящих событиях, решил проситься на Персидский фронт. Но в начале января управление русского военного комиссариата в Париже было расформировано. Рапорт о переводе в Персию остался неудовлетворенным. Гумилев попросил командировать его в Англию, чтобы получить назначение от военных властей на Месопотамский фронт.

В Англию Гумилева командировали, но выдали ему аттестат и денежное довольствие только до апреля месяца 1918 года...

Оставив в Париже свои вещи и часть коллекции по искусству Востока, папку с бумагами, книги, Гумилев на пароходе прибыл в Лондон.

На фронт он, естественно, не попал...

Снова встретился с Анрепом, попытался было через него устроиться на временную службу в отдел Русского правительственного комитета, но из этого ничего не вышло. Неуверенность в том, что он будет продолжать участвовать в военных действиях, привела его к решению возвратиться в Россию. Это было нелегко - получить по паспорту Временного правительства разрешение на въезд в Советскую Россию. Но Гумилев вернулся.

Оставив в Лондоне у Анрепа часть вещей и бумаг, он 4 апреля сел на пароход и кружным путем, через Мурманск, выехал домой.

Перед возвращением все же не выдержал - заехал еще раз в Париж...

Вспоминает М. Ф. Л а р и о н о в:

"Мы с Николаем Степановичем виделись каждый день почти до его отъезда в Лондон. Затем он приезжал в Париж на 1 - 2 дня перед отъездом в Петербург, куда отправлялся через Лондон же. Подобный альбом им был переписан и подарен Елене Карловне Дебуше (Дюбуше) (дочь известного хирурга), в замужестве мадам Ловель (теперь американка). Вначале многие стихи, написанные во Франции, входили в сборник, называемый "Под голубой звездой" - название создалось следующим образом. Мы с Николаем Степановичем прогуливались почти каждый вечер в Jardin des Tuileries. В Париже, знаете, помните, недалеко от Parc de Carrousel, на дорожке, чуть-чуть вбок от большой аллеи, стояла статуя голой женщины - с поднятыми и сплетенными над головой руками, образующими овал. Я, проходя мимо статуи, спросил у Н. С., нравится ли ему эта скульптура? Он меня отвел немного в сторону и сказал:

- Вот отсюда.

- Почему, - спросил я, - ведь это не самая интересная сторона?

Он поднял руку и указал мне на звезду, которая с этого места как раз приходилась в центре овала переплетенных рук.

- Но это не имеет отношения к скульптуре.

- Да! Но ко всему, что я пишу сейчас в Париже "под голубой звездой".

Как образовалось "К голубой" (М. Ф. Хотел сказать "К синей...", имея в виду название сборника Н. Г. "К синей звезде". - В. Л.), мне не ясно. Как мне кажется, это произошло под внезапным впечатлением одного момента... потом осталось так, но означает то же стремление - к г о л у б о й з в е з д е - н а с т о я щ е й. Не думаю, чтобы кто бы то ни было мог бы быть для него такой звездой. Почти всегда самое глубокое чувство, какое у Николая Степановича создавалось в любви к женщине, обыкновенно обращалось в ироническое отношение и к себе, и к своему чувству.

Н. С. был знаком близко с Честертоном и с группой английских писателей этого времени, а в Париже дружил с Вильдраком. Жил он, Н. С., на rue Galil e, в отеле того же имени. А последний раз в h tel Castille, на rue Cambon, где в то время и я жил. Самой большой его страстью была восточная поэзия, и он собирал все, что этого касается. Одно время он поселился внизу, в сквере, под станцией метро, у некоего г. Цитрона. Вообще он был непоседой. Париж знал хорошо - и отличался удивительным умением ориентироваться. Половина наших разговоров проходила об Анненском и о Жераре де Нервале. Имел странность в Тюильри садиться на бронзового льва, который одиноко скрыт в зелени в конце сада почти у Лувра...

...Я думаю, что, когда Николай Степанович приезжал на короткое время в Париж перед самым окончательным отплытием в Россию и потом в Петербург, он приехал в Париж, чтобы увидеться с кем-то. С Еленой Карловной? Может быть, и с нею, но еще с кем-то - это наверное. Знаю, что он приезжал устраивать оставшиеся здесь кое-какие вещи и дела (это официально)..."

Из статьи Б. Ф и л и п п о в а:

"У него (Гумилева. - В. Л.) было, по-видимому, серьезное намерение отправиться на Месопотамский фронт и сражаться в английской армии. В Лондоне он запасся у некоего Арунделя дель Ре, который позднее был преподавателем итальянского языка в Оксфордском университете, письмами к итальянским писателям и журналистам (в том числе к знаменитому Джованни Папини) на случай, если ему придется по пути задержаться в Италии... Возможно, что к отправке Гумилева на Ближний Восток встретились какие-то препятствия с английской стороны, вследствие того что к тому времени Россия выбыла из войны".

Вспоминает Б. А н р е п:

"Гумилев иногда любил представлять себя важным супругом. Вся тирада в разговоре по поводу "Муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнем" и дальнейшее заявление, что "из-за этих строк он прослыл садистом", и его возмущение и упреки возможны, как и нелепы. Мне вспоминается день, когда он уезжал из Англии в Россию после революции. Я хотел послать маленький подарок Анне Андреевне. И, когда он уже укладывал свой чемодан, передал ему большую редкую серебряную монету Александра Македонского и несколько ярдов шелкового материала для нее. Он театрально отшатнулся и сказал: "Борис Васильевич, как вы можете это просить, ведь она все-таки моя жена!" Я рассмеялся: "Не принимайте моей просьбы дурно, это просто дружеский жест". Он взял мой подарок, но я не знаю, передал ли он его по назначению, так как я больше ничего об этом не слыхал. С другой стороны, мы, конечно, много раз говорили о стихах АА. Я запомнил одну фразу его: "Я высоко ценю ее стихи, но понять всю красоту их может тот, кто понимает глубину ее прекрасной души". Мне, конечно, эти слова представились исповедью. Понимал ли он "всю красоту ее души" или нет, осталось для меня вопросом...