Николай Гумилев

Мы много и долго говорили на разные темы. Она читала стихи, гораздо более женские и глубокие, чем раньше. В них я не нашла образа Коли. Как и в последующей лирике, где скупо и мимолетно можно найти намеки о ее муже, в отличие от его лирики, где властно и неотступно, до самых последних дней его жизни, сквозь все его увлечения и разнообразные темы, маячит образ жены. То русалка, то колдунья, то просто женщина, таящая "злое торжество...".

До конца месяца молодые жили в Киеве, а к 1 мая отправились в свадебное путешествие в Париж. В Париже поселились на rue Buonaparte, 10. Ходили по музеям, посетили средневековое аббатство Клюни, Зоологический сад, сиживали в любимых Гумилевым кафе Латинского квартала, были в ночных кабаре. Встречались с С. Маковским, А. Экстер, Ж. Шюзевилем, А. Мерсеро, Р. Аркосом, Н. Деникером. Нанесли визит французскому критику Танкреду де Визану.

Но самым любимым занятием Гумилева была покупка книг.

Ахматова рассказывала, что, когда Николай Степанович жил в Царском, он ей всегда из Петербурга привозил книги. И в Париже он не изменил себе: пропадал у букинистов на берегу Сены, в крошечных магазинчиках Латинского квартала и громадных книжных магазинах на Больших бульварах, на Монпарнасе.

А н н а А х м а т о в а: "Прокладка новых бульваров по живому телу Парижа (которую описал Золя) была еще не совсем закончена. Вернер, друг Эдиссона, показал мне в "Taverne de Panth on" два стола и сказал: "А это ваши социал-демократы, тут - большевики, а там - меньшевики".

Женщины с переменным успехом пытались носить то штаны, то почти пеленали ноги. Стихи были в полном запустении, и их покупали только из-за виньеток более или менее известных художников. Я уже тогда понимала, что парижская живопись съела французскую поэзию".

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

7.11.1925

АА: "В Париже, в 1910г., в кафе просил французских поэтов читать стихи. Они отказались. Николай Степанович очень удивился".

Я просил АА рассказать о пребывании ее с Николаем Степановичем в Париже в 1910 году. АА стала рассказывать подробно - о выставках, о музеях, о знакомых, которых они видели, о книгах, которые Николай Степанович покупал там (целый ящик книг он отправил в Россию - там были все новые французские поэты, был и Маринетти, тогда появившийся на сцене, и другие). Бывал у них Шюзевиль. Николай Степанович бывал у него. АА у Шюзевиля не была ни разу он служил в какой-то иезуитской коллегии учителем, жил там, и женщинам входить туда считалось неудобным.

Разговор перекинулся на тему о чопорности и торжественности Николая Степановича. АА утверждает, что он совершенно не был таким на самом деле. Говорит, что до замужества она, пожалуй, тоже так думала. Но она была приятно удивлена, когда после замужества увидела действительный облик Николая Степановича - его необычайную простоту, его "детскость" (мое выражение. - П. Л.), его любовь к самым непринужденным играм; АА, улыбнувшись, вспомнила такой случай.

Однажды, в 1910г., в Париже, она увидела бегущую за кем-то толпу и в ней - Николая Степановича. Когда она спросила его, зачем он бежал, он ответил ей: что ему было по пути и так - скорее, поэтому он и побежал вместе с толпой. И АА добавила: "Вы понимаете, что такой образ Николая Степановича, бегущего за толпой ради развлечения, немножко не согласуется с представлением о монокле, о цилиндре и о чопорности, - с тем образом, какой остался в памяти мало знавших его людей..."

О десятом годе АА рассказывала долго и плавно. Сказала, что о двенадцатом годе - о путешествии в Италию - она не могла бы рассказать так плавно. Задумалась, помолчала, добавила: "Не знаю почему... Должно быть, мы уже не так близки были друг другу... Я, вероятно, дальше от Николая Степановича была..."

Анне Андреевне захотелось вспомнить все, она старалась как бы задержать ожившее чувство...Больная, слабая, встала с посттели, открыла ящичек судейкинского бюро и досстала томик Шюзевиля - антологию русских поэтов, изданную в Париже на французском языке: книгу, привезенную Николаем Степановичем... Сначала показала, потом и подарила.

Вспоминает С. М а к о в с к и й: "Осенью 1910 года31, на обратном моем пути из Парижа в Петербург, случайно оказались мы в том же международном вагоне. Молодые (Гумилевы. - В. Л.) тоже возвращались из Парижа, делились впечатлениями об оперных и балетных спектаклях Дягилева. Под укачивающий стук вагонных колес легче всего разговориться по душам. Анна Андреевна, хорошо помню, меня сразу заинтересовала, и не только как законная жена Гумилева; повесы из повес, у кого на моих глазах столько завязывалось и развязывалось романов "без последствий", но весь облик тогдашней Ахматовой, высокой, худенькой, тихой, очень бледной, с печальной складкой рта и атласной челкой на лбу (по парижской моде) был привлекателен и вызывал не то растроганное любопытство, не то жалость. По тому, как разговаривал с ней Гумилев, чувствовалось, что он полюбил ее серьезно и горд ею. Не раз до того он рассказывал мне о своем жениховстве. Говорил и впоследствии об этой своей настоящей любви... с отроческих лет".

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

22.01.1926

...В 1910 г., на обратном пути из Парижа, в Берлине, АА должна была почему-то пересесть в другое купе. Вошла. В купе сидело три немца в жилетах. Жара была страшная. Увидев АА, они встали и надели пиджаки... Потом стали болтать между собой о том, что надели они пиджаки, потому что это русская дама. А если бы это была немка - конечно, не надели бы.

И АА весело проговорила: "...Русская дама - а русской даме 19 лет было!"32

Потом два немца легли на верхние полки, а третий - на нижнюю, против АА. ...Говорил ей, что хочется ехать за ней, куда бы они ни поехала, болтал долго, и АА стоило труда объяснить, что она едет в деревню к родным, и что за ней нельзя ехать... И этот немец не спал и восемь часов смотрел на нее...

Утром АА рассказала о нем Николаю Степановичу, и тот вразумительно сказал ей: "На Венеру Милосскую нельзя восемь часов подряд смотреть, а ведь ты же не Венера Милосская!.."

После той поездки Гумилев как-то охладел к Парижу. До 1917 года, когда судьба его привела туда в последний раз, он больше в Париж не ездил.

Снова остро затосковал по Африке и, обдумав очередное путешествие, принялся штудировать атлас Видаль де ла Блаша.

Все лето работал с завидной энергией. Занимался переводами, писал стихи, прозу, продолжал, хотя теперь не так уже часто, писать письма Брюсову.

Из письма Брюсову. 9.07.1910, Царское Село. "...Начиная с "Пути конквистадоров" и кончая последними стихами, еще не напечатанными, я стараюсь расширять мир моих образов и в то же время конкретизировать его, делая его таким образом все более и более похожим на действительность. Но я совершаю этот путь медленно, боясь расплескать тот запас гармоний и эстетической уверенности, который так доступен, когда имеешь дело с мирами воображаемыми и которому так мало (по-видимому) места в действительности. Я верю, больше того, чувствую, что аэроплан прекрасен, русско-японская война трагична, город величественно страшен, но для меня это слишком связано с газетами, а мои руки еще слишком слабы, чтобы оторвать все это от обыденности для искусства. Тут я был бы только подражателем, неудачным вдобавок; а хочется верить, что здесь я могу сделать что-нибудь свое.

"Жемчуга" - упражненья - и я вполне счастлив, что Вы, мой первый и лучший учитель, одобрили их. Считаться со мной как поэтом придется только через много лет".

По поводу выхода "Жемчугов" Брюсов дал рецензию в "Русской мысли". В ней были слова:

"...Н. Гумилев медленно, но уверенно идет к полному мастерству в области формы. Почти все его стихотворения написаны прекрасно, обдуманным и утонченно звучащим стихом. Н. Гумилев не создал никакой новой манеры письма, но, заимствовав приемы стихотворной техники у своих предшественников, он сумел их усовершенствовать, развить, углубить, что, быть может, надо признать даже большей заслугой, чем искание новых форм, слишком часто ведущее к плачевным результатам".