Николай Гумилев

Когда сегодня днем я диктовал АА даты и сведения, полученные от Кузмина, там попалась такая строчка (то есть то, что пишет Кузмин): "Вячеслав (Иванов) грыз Гумилева и пикировался с Анненским".

АА обрадовалась: "...и пикировался с Анненским!" Так, так, очень хорошо; это уж я не забуду записать! Это для меня очень важно! "И пикировался с Анненским!".

3.07.1925

АА: "Не забывайте этого, душенька, потому что выйдет, что я хвастаюсь". И рассказала что, когда она первый раз была на "башне" у В. Иванова, он пригласил ее к столу, предложил ей место по правую руку от себя, то, на котором прежде сидел И. Анненский. Был совершенно невероятно любезен и мил, потом объявил всем, представляя АА: "Вот новый поэт, открывший нам то, что осталось нераскрытым в тайниках души И. Анненского..." АА говорит с иронией, что сильно сомневается, что "Вечер" так уж понравился В. Иванову, и было даже чувство неловкости, когда так хвалили "девчонку с накрашенными губами..."

А делал все это В. Иванов со специальной целью - уничтожить как-нибудь Николая Степановича, уколоть его (конечно, не могло это в действительности Николая Степановича уколоть, но В. Иванов рассчитывал).

Когда АА читала стихи "Вечера" на "башне" или в других местах, люди спрашивали, что думает Николай Степанович об этих стихах. Николай Степанович "Вечер" не любил. Отсюда создалось впечатление, что он не понимает, не любит стихов АА.

Николай Степанович никогда, ни в "Академии стиха", ни в других местах не выступал с критикой стихов АА, никогда не говорил о них. АА ему запретила.

Ахматова говорит: "Ни прельстителем, ни соблазнителем Вячеслав Иванов для нас (тогдашней молодежи) не был... В эмиграции Вячеслав Иванов стал придумывать себя "башенного" - Вячеслава Великолепного. Никакого великолепия на Таврической не было".

Вяч. Иванов в одной из своих дневниковых записей вспоминает, что всегда был очень рад приходу Гумилева, что, мол, Гумилев так пленительно, ярко рассказывал о своих путешествиях, что немедленно хотелось тут же, прямо с "башни", отправиться в густые тропики...

Некоторые действительно приходили на "башню" специально для того, чтобы послушать рассказы Николая Степановича.

О событии, когда Ахматова читала стихи на "башне", многие мемуаристы вспоминали по-разному. Среди них был и Вяч. Иванов. Он рассказывал, как волновался Гумилев, как болезненно переживал каждую произнесенную строчку и как гордился, радовался успеху и признанию Ахматовой. Вяч. Иванов говорил, что невозможно передать ощущение того, что рождение поэта - всегда чудо, что Гумилев умел радоваться чужому дару и что он всегда приветствовал как божье чудо - талант и не уставал удивляться ему.

В. П я с т: "...весь 1911г. в истории русской мысли был окрашен полемикой "по поводу" статей символистов. Несомненно, с этого момента они, прежде "пр клятые"" писатели, стали властителями дум, стали в самом центре интеллигентской общественности. С момента "канонизации" и признания историческая миссия символистов кончилась. Подспудные течения именно тогда уже были единственно живущими..."

С конца марта до середины мая, превозмогая приступы болезни, Гумилев продолжал бывать и на "башне", и в университете на лекциях по классической филологии, и в Музее этнографии.

4 мая по состоянию здоровья Гумилев подал прошение об увольнении его из университета. 7 мая оно было удовлетворено.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

5.11.1925

Я заговорил о здоровье АА. В ответ она рассказала мне, что однажды Николай Степанович вместе с ней был в аптеке и получал для себя лекарство. Рецепт был написан на другое имя. На вопрос АА Николай Степанович ответил: "Болеть - это такое безобразие, что даже фамилия не должна в нем участвовать, что он не хочет порочить фамилии, подписывая ее на рецептах".

2.04.1925, Мр. дв.

АА диктует: "8 января - опять в Киеве... Кажется, я с января, честно, уже больше не ездила в Киев. Вот так, в конце января я вернулась из Киева и жила в Царском. Бывала у Чудовских, у Толстых, у Вячеслава Иванова на "башне"...

Весной 11-го уехала в Париж (я в Троицын день была в Париже по новому счету). По дороге была в Киеве. Недолго. Праздник революции (14 июля нов. стиля. - В. Л. ) я еще видела в Париже, а 13 июля, по старому, я уже была в Слепневе. В Слепневе - до начала августа (с Николаем Степановичем поехала в Москву, в августе), через несколько дней я уехала одна из Москвы в Петербург. Оттуда - в Киев. 1 сентября я была в Киеве - это день убийства Столыпина, я помню. А 17 сентября уже у Неведомских на именинах. Потом совпадает дальше с Колей - мы вместе в Царском Селе проводили конец года".

В середине мая, проводив жену в Париж, Гумилев уехал в Слепнево.

"Под влиянием рассказов Анны Ивановны о родовом имении Слепневе и о той большой старинной библиотеке, которая в целости там сохранилась, Коля захотел поехать туда, чтобы ознакомиться с книгами, - пишет в своих воспоминаниях жена брата Дмитрия А. Фрейганг-Гумилева.

В то время в Слепневе жила тетушка Варя - Варвара Ивановна Львова... старшая сестра Анны Ивановны. К ней... приезжала ее дочь Констанция Фридольфовна Кузьмина-Караваева со своими двумя дочерьми. Приехав в Слепнево поэт был приятно поражен, когда кроме старенькой тетушки Вари навстречу ему вышли две очаровательные молоденькие барышни Маша и Оля. Маша с первого взгляда произвела на поэта неизгладимое впечатление..."

Маша была умна, хороша собой и неизлечимо больна туберкулезом. Гумилев нежно заботился о ней, старался всячески ее развлечь.

Кузьминым-Караваевым принадлежало соседнее имение - Борисково. Собственно, Слепнево не было барским имением, это была скорее дача, выделенная из Борискова. Неподалеку находились еще два имения - Подобино и Дубравка. В них жили друзья Гумилевых и Кузьминых-Караваевых - Неведомские и Ермоловы. Соседи с удовольствием гостили друг у друга и часто проводили время вместе. То лето шло в прогулках, верховой езде, развлечениях и увлечениях, Ахматова потом вспоминала так: "Я не каталась верхом и не играла в теннис, я только собирала грибы в обоих садах, а за плечами пылал Париж в каком-то последнем закате".

Гумилев с детства умел собирать вокруг себя компанию и затевать невероятные фантастические игры. Здесь же он был, что называется, в ударе. Создал посредством домочадцев и силами друзей-соседей даже собственный цирк с настоящими цирковыми номерами. А потом и домашний театр.

В. Н е в е д о м с к а я: "...помню, раз мы заехали кавалькадой человек в десять в соседний уезд, где нас не знали... крестьяне обступили нас и стали расспрашивать - кто мы такие? Гумилев не задумываясь ответил, что мы бродячий цирк и едем на ярмарку в соседний город давать представление. Крестьяне попросили нас показать наше искусство, и мы проделали перед ними всю нашу "программу". Публика пришла в восторг, и кто-то начал собирать медяки в нашу пользу. Тут мы смутились и поспешно исчезли.

В дальнейшем постоянным нашим занятием была своеобразная игра, изобретенная Гумилевым: каждый из нас изображал какой-то определенный образ или тип - "Великая интриганка", "Дон-Кихот", "Любопытный" (он имел право подслушивать, перехватывать письма и т. п.), "Сплетник", "Человек, говорящий всем правду в глаза" и так далее. При этом назначенная роль вовсе не соответствовала подлинному характеру данного лица - "актера". Скорее наоборот, она прямо противоречила его природным свойствам... Старшее поколение смотрело на все это с сомнением... В характере Гумилева была черта, заставляющая его искать и создавать рискованные положения, хотя бы лишь психологически. Помимо этого у него было влечение к опасности чисто физической".

Вспоминая лето 1911г., Неведомская рассказывает о пьесе, которую сочинил Гумилев для исполнения обитателями Подобина, когда упорные дожди загнали их в дом. Гумилев был не только автором, но и режиссером. "Его воодушевление и причудливая фантазия подчиняли нас полностью, и мы покорно воспроизводили те образы, которые он нам внушал. Все фигуры этой пьесы схематичны, как и образы стихов и поэм Гумилева. Ведь и живых людей, с которыми он сталкивался, Николай Степанович схематизировал и заострял, применяясь к типу собеседника, к его "коньку", ведя разговор так, что человек становился рельефным; при этом "стилизуемый объект" даже не замечал, что Николай Степанович его все время "стилизует"".