Николай Гумилев

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

21.01.1925

В. П. Б е л к и н (художник "Аполлона". - В. Л.): "Мои встречи с ним (Гумилевым. - В. Л.) были в Петербурге на "башне", даже раньше, в редакции "Аполлона". Про этот период трудно сказать. Он был захвачен разными интересами: личными, журнальными и опять-таки личными - как поэта. Это его всецело поглощало, времени для болтовни, для разговоров у него и не было. Помню визит к В. Иванову, который над ним подшучивал добродушно по поводу его задумчивости, важности. Это потом отразилось в стихотворении В. Иванова "Оставим, друг, задумчивость слоновью".

О событии с Волошиным ничего не помню. Помню только, как А. Толстой, который был секундантом Волошина, сразу после дуэли мне рассказывал, как он ехал в автомобиле с Волошиным к месту дуэли и Волошин всю дорогу приводил примеры - исторические и литературные о дуэлях - в этом сказывалось его волнение.

Сама дуэль происходила так: Волошин поднял пистолет, нажал курок, предполагая выстрелить. Произошла осечка. Кажется, он стрелял вторично, и тоже была осечка. Николай Степанович выстрелил в воздух, а потом один из секундантов взял пистолет Волошина и выстрелил в воздух - выстрел произошел. Значит, осечка была случайной.

После дуэли я встретился с Николаем Степановичем в редакции "Аполлона". Там были Зноско-Боровский, Чудовский30, кажется, Кузмин, Ауслендер, Маковский. У всех был какой-то удивительно умытый, чистенький вид".

А вот еще один рассказ, услышанный в детстве Николаем Корнеевичем Ч у к о в с к и м:

"Местом дуэли выбрана была, конечно, черная речка, потому что там дрался Пушкин с Дантесом. Гумилев прибыл к Черной речке с секундантами и врачом в точно назначенное время, прямой и торжественный, как всегда. Но ждать пришлось долго. С Максом Волошиным случилась беда - оставив своего извозчика в Новой Деревне и пробираясь к Черной речке пешком, он потерял в глубоком снегу калошу. Без калоши он ни за что не соглашался двигаться дальше и упорно, но безуспешно искал ее вместе со своими секундантами. Гумилев, озябший, уставший ждать, пошел ему навстречу и тоже принял участие в поисках калоши.

Гумилев рассказывал о дуэли насмешливо, снисходительно. С сознанием своего превосходства. Макс - добродушнейше смеясь над собой.

После этого происшествия Саша Черный в одном из своих стихотворений назвал Макса "Ваксом Калошиным".

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

12.05.1926

Пришел к АА. Она рассказала о вчерашней встрече у Щеголева с Толстым. Я поехал к А. Н. Толстому... Пил с ним кофе. А. Н. рассказывал медленно, но охотно о Николае Степановиче и о его дуэли с Волошиным. И о подноготной этой дуэли, позорной для Волошина.

Я спросил Толстого, есть ли у него автографа. Он предложил мне перерыть сундук с его архивами - письмами. Пересмотрел подробно все - нашел одно письмо. "Вам вернуть его после снятия копии?" - спросил я. Толстой махнул рукой: "Куда мне оно! Берите". ...Звал меня обедать, обещая за обедом рассказать о Гумилеве - сказал, что записать все придется в несколько приемов...

Весь вечер провел у АА... Очень долго говорили о Гумилеве, об истории его дуэли с Волошиным, и у АА вдруг возник вопрос: откуда печатавшие ругательные статьи о Гумилеве газеты получили сведения? О фразе Гумилева, сказанной по поводу Дмитриевой, знали только Кузмин, Маковский, Толстой и еще очень немногие сторонники Гумилева. С другой стороны, знали о ней Иоганнес Гюнтер, Волошин и Дмитриева. Кто мог информировать газетных корреспондентов? И во всяком случае, не протокол, потому что протокол в мастерской Головина не был составлен (потому и возможно было газетам место происшествия назвать ресторан "Вену"). Логика подсказывает ответ на вопрос. АА сказала, что совершенно не понимает, что думал Волошин, когда, опорочив себя всем своим отношением к Гумилеву, в свой приезд сюда в 1924 году два раза приходил к ней с визитом - сразу после приезда и перед самым отъездом... и, казалось бы, скомпрометировав себя до того, что ему пришлось навсегда уехать из Петербурга - его здесь не хотели принимать ни Вячеслав Иванов, ни Анненский, ни другие.

Хорошо, что А. Толстой - свидетель всей этой истории дуэли - жив, и что его можно спросить обо всем. Сегодня Толстой мне подробно рассказал все, и мне очень важно его сообщение.

30.09.1972

Я попросил ее (Марию Степановну, вдову Волошина - В. Л.) рассказать мне, что помнит она о той встрече 1921 года...

В ту пору она работала фельдшерицей в деревне, вблизи Феодосии. Максимилиан Волошин - муж ее - жил в эти дни в доме Айвазовского, в Феодосии.

Из деревни пришла в Феодосию, к мужу. Тут им сообщили, что в порт пришел "военный пароход", на котором "приехал" какой-то петербургский поэт, который спрашивал о Волошине.

Волошины поспешили в порт, подоспели к самому отходу парохода.

"Это был не миноносец, это был просто пароход, но военный, скорее всего - транспорт, вероятно превращенный в канонерскую лодку или во вспомогательное судно?" - спросил я.

"Не знаю я их, пароходов, может быть, и канонерка!"

Рассказала, что Волошин сразу узнал Гумилева, который был уже на борту, потому что трап в этот момент убирали. Был он в полувоенном - что-то вроде френча. Волошин, подумав, что "много воды утекло и что Гумилев не откажется теперь пожать ему руку, потому что уж много событий пролегло с того времени, протянул Гумилеву руку и сказал какую-то фразу, вроде: "Прошлое надо теперь забыть, Николай Степанович!" И Гумилев в ответ протянул свою, - и ничего больше не было сказано ими, потому что в ту минуту пароход стал отходить от пристани...

Вот и все о тогдашней - единственной и последней - встрече, что вдова Волошина рассказала мне, - сама она не успела даже поздороваться с Гумилевым, потому что остановилась несколько в отдаленности.

"Вы не знаете, куда ушел тогда пароход? В сторону Батуми или обратно в Севастополь?"

"Этого я не знаю... - Макс был очень доволен, что они обменялись рукопожатиями".

В конце сентября возобновились заседания "Академии стиха", в которых принял участие и И. Ф. Анненский. Теперь заседания проходили в редакции "Аполлона". Первое было посвящено выборам действительных членов и утверждению президиума. В президиум вошли: Вяч. Иванов, Ф. Зелинский, И. Анненский, С. Маковский.

После выборов Анненский прочел доклад о современной поэзии "Они и оне". После доклада читались стихи.

25 октября 1909 года вышел первый номер "Аполлона". К выходу журнала редакция приурочила выставку работ Г. Лукомского. Таким образом, в редакции собрался весь литературный и театральный мир Петербурга. Эти два события были отмечены в ресторане "Pirato". Андрея Белого и В. Я. Брюсова Гумилев пригласил телеграммами.

30 ноября на ступеньках Царского вокзала Иннокентий Анненский скончался...

Вспоминает Л и д и я Ч у к о в с к а я:

"Веселая минутка прошла. Анна Андреевна снова сделалась утомленной и грустной.

Рассказала мне историю смерти Анненского: Брюсов отверг его стихи в "Весах", а Маковский решил напечатать в No 1 "Аполлона"; он очень хвалил эти стихи и вообще выдвигал Анненского в противовес символистам. Анненский всей игры не понимал, но был счастлив... А тут Макс и Дмитриева сочинили Черубину де Габриак, она начала писать Маковскому надушенные письма, представляясь испанкой и пр. Маковский взял да и напечатал в No 1 вместо Анненского Черубину...

- ...Анненский был ошеломлен и несчастен, - рассказывала Анна Андреевна. - Я видела потом его письмо к Маковскому; там есть такая строка: "Лучше об этом не думать". И одно его страшное стихотворение о тоске помечено тем же месяцем... И через несколько дней он упал и умер на Царскосельском вокзале...".

В сноске Лидия Чуковская поясняет:

"О мистификации, разыгранной Максимилианом Волошиным и Елизаветой Дмитриевой (они сочинили стихи от имени несуществующей поэтессы Черубины де Габриак); о переписке по этому поводу между редактором журнала "Аполлон" Сергеем Маковским и Иннокентием Анненским (чьи стихи Маковский отложил, чтобы срочно напечатать стихи Черубины); о стихотворении Анненского "Моя тоска" - см. публикацию А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика в "Ежегоднике рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год" (Л., 1978, стр. 240).