Николай Гумилев

Летом Гумилев не только отдыхал. Он написал статью, вошедшую в книгу "Письма о русской поэзии", прочитал Сенковского, съездил в Москву, встретился там с Андреем Белым, посетил Третьяковскую галерею, был с визитом у Брюсова, познакомился у него с поэтом Николаем Клюевым. А главное написал много стихов.

Из Москвы он снова поехал в Слепнево и только в начале сентября вернулся в Царское.

В это лето 1911 года Анна Ивановна купила в Царском Селе дом, на Малой улице, 63 (ныне ул. Революции, 57). В этом доме Гумилевы жили до 1916 года.

Однажды А. А. Ахматова с грустью сказала П. Н. Лукницкому: "Уйдя от Гумилевых, я потеряла дом".

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

5.04.1925

...В 3 часа - за час до положенного по расписанию обеда - АА предложила мне пойти со мной на Малую улицу, показать мне дом Гумилевых. В ответ на мое беспокойство - не слишком ли она утомлена для такой прогулки, не будет ли ей такая прогулка вредна, АА уверила меня, что ей даже следует немного гулять и что это будет только полезно.

Надели шубы, вышли. Солнце ясное, милое... Воздух чистый... Но снег еще не весь растаял, и грязи, и грязных луж местами не обойти. Идем неторопливо. АА лучистым взором показывает мне на дома, с которыми связаны какие-нибудь ее воспоминания, и рассказывает мне. Идем по Московской... АА указывает на белый собор: "Вот в этом соборе Николай Степанович говел последний раз. А вот это - Гостиный двор, - и АА перевела глаза направо. - А там, дальше, гимназия, в которой я училась, только тогда она была совсем другая - теперь ее перестроили... Увеличили ее, пристроили сбоку и надстроили верх..."

С Московской мы свернули направо - пошли мимо гимназии...

АА: "Из этой двери мы выходили на улицу, а вот здесь, в Гостином дворе, поджидали нас гимназисты - они выбрали это место, чтобы их не очень видно было..."

АА с грустью смотрит на грязные, испорченные тротуары, на сломанные заборы, на пустыри, где когда-то, она помнит, стояли хорошенькие, чистые дома.

АА: "Подумайте, этот город был самым чистым во всей России, его так берегли, так заботились о нем! Никогда ни одного сломанного забора нельзя было увидеть... Это был какой-то полу-Версаль... Теперь нет Царского Села..."

Я понял, что в Детском настроение АА не может быть хорошим, я думаю, каждый камень, каждый столбик, такой знакомый и такой чужой теперь, попадая в поле ее зрения, причиняет ей физическую, острую боль.

Когда мы свернули на Малую улицу, шли по ней, АА обратила мое внимание на серый 3-этажный деревянный дом на левой стороне улицы. АА: "Это дом Сергеева... Я здесь жила, когда мне было 3 года..."

Наконец еще издали АА показала: "А вот мы и дошли.... Видите - зеленый домик с той стороны? Это дом Гумилевых..." Я увидел 2-этажный, в 3 окна вверху и 5 окон внизу, хорошенький, деревянный домик с небольшим палисадником, из которого поднималось высоко одно только большое, теперь еще голое дерево, несколько других, маленьких и чахлых деревьев не смели протянуть свои ветви даже к окнам 2-го этажа. Вошли во двор. Мимо окон кухни и ванной обошли дом с другой стороны. Крошечный садик. В него выходит большое окно столовой, а за ним - окно комнаты Николая Степановича... Минуту, может быть - две, стояли молча; потом АА повернулась, пошла. "Этот заборчик тоже разрушен... Тогда все было чисто, убрано, выкрашено. Теперь все так привыкли видеть вот такое разрушение, что даже не замечают его (запустенье?)" Выходя на улицу, АА показала мне гимназию: "Здесь Николай Степанович учился... Иннокентий Федорович жил здесь одно время..."

АА рассказала: 1-е окно (со стороны, противоположной калитке) было окном ее комнаты. Следующее окно - библиотеки. 3-е - среднее - окно фальшивое, было раньше, осталось им и теперь. Два других окна - окна гостиной. Во 2-м этаже жил Лева.

Подошли к калитке. АА показала мне жестяную доску с этой стороны дома. На доске масляными красками: "Дом А. И. Гумилевой"... Эта доска с надписью так и осталась отдельной - легла с другой стороны мозга, не с той, с которой улеглись все впечатления от сегодняшней поездки... Не знаю почему, но, вспоминая эту поездку, я могу сопоставить, взять рядом, назвать вместе два любых предмета - книжку Мандельштама и Детскосельский вокзал, синий ободок тарелки, из которой я обедал, и арку Гостиного двора, но эта доска существует в моей памяти отдельно, она ни с чем не может ужиться, она --отшельница.

За углом электрической станции, по пересекающей Малую улице, находится дом Тирана, "где Николай Степанович одно время жил...".

Май, 1925

АА: "У Коли желтая комната. Столик. За этим столиком очень много стихов написано. Кушетка, тоже желтая, обитая. Часто спал в библиотеке на тахте, а я на кушетке у себя. Стол мой, 4 кожаных кресла были у меня в комнате. Все из Слепнева привезла, красного дерева. Кресло - карельской березы.

Кабинет - большая комната, совсем заброшенная и нелюбимая. Это называлось "Абиссинская комната". Вся завешана абиссинскими картинами была. Шкуры везде были развешаны".

Комната АА ярко-синяя, шелковая обивка, сукно на полу, какой-то зверь у кушетки лежал (выдра?).

Все это до осени 15 года. А с весны 16-го все было иначе. Комнаты АА и Николая Степановича сданы родственнице (Миштофт). АА переехала в кабинет, а Николай Степанович жил наверху в маленькой комнате.

"Все очень плохо было, только моя комната была сделана со вкусом. Белые обои были...

Когда жили в Царском Селе, Николай Степанович ездил в город, почти каждый раз привозил 1 - 2 книжечки и говорил, что хочет иметь в своей библиотеке все русские стихи. Не мог равнодушно видеть их у букинистов".

Ниже в дневнике изображен план квартиры и расположения мебели в комнатах, сделанный Лукницким, а дальше - рисунок Ахматовой с расположением комнат и мебели в той комнате, которая называлась библиотекой. (Опись сделана под диктовку Ахматовой. - В. Л.).

Полки со стихами. На полке - избранные модернисты (Сологуб, Брюсов и др.). Тут же стояли книжки Ахматовой и Гумилева.

АА, улыбнувшись: "Когда я на Колю сердилась, я вынимала его книги с этой полки и ставила на другую, а на других были сотни книг - из тех, которые присылались в "Аполлон" для отзыва, и т. п. - всякой дребедени".

Узкие и высокие полки, на которых стояли Брокгауз и Эфрон и классики.

Диваны, которые Николай Степанович называл "тахтами". Над высоким диваном висел портрет Жореса ( ?- В. Л.).

Стол круглый, коричневый. Обои - коричневые и занавески коричневые на окнах... Полки - светлые, полированные... "Кресло там было кожаное, огромное... два, кажется, кресла было, кажется, я там одно пририсовала от своих щедрот..."

Осенью Гумилев стал постоянно бывать в Петербурге - встречался с сотрудниками редакции "Аполлон", иногда обедал с ними в ресторане "у Лейнера", обдумывал планы создания новой литературной организации - "Цеха Поэтов", стал обсуждать свои планы с поэтом С. М. Городецким.

Еще задолго до этого - в 1909г., как уже говорилось, наметился кризис внутри символизма, "когда пришедший к логическому концу символизм задыхался в мистическом тупике и метафизических умствованиях, и поэтическая молодежь уже ясно отдавала себе отчет в том, что дальше танцевать на символическом канате над бездной мироздания не только рискованно, но и бесполезно, ибо зрители, которым наскучили картонные солнца и звезды, наклеенные на черном коленкоре символического неба, начали зевать и разбегаться".

Прекратил существование журнал "Весы", вокруг которого группировались символисты. В только что созданном "Аполлоне", казалось бы близком по духу "Весам", ни Брюсов, ни Белый, ни Бальмонт, как, впрочем, и другие "весовцы", не обрели настоящего пристанища. В итоге между Брюсовым, считавшим поэзию только искусством, и Вяч. Ивановым, возлагавшим на нее еще и религиозно-мистические функции, возникли серьезные разногласия. А у Гумилева, считавшего, что слово должно выражать то, что оно означает, без надуманных, эфемерных, потусторонних символов, уводящих живое слово в заумь, - с ними обоими.