Царственный паяц

русской традиции, исконной привычки нашей критики поспешно «формулировать»

сущность каждого из наших писателей.

Junior

ОТМЕЧЕННЫЕ ИМЕНА

В Игоре Северянине страшна не лингвистическая резвость и безвкусие

неологизмов, зачастую обнаруживающие опасную для поэта нечуткость к духу родного

языка, — не это моветонное щегольство творческой юности. Пусть «денеет» и «утреет»

комната, «струнят глаза», «окалоши- ваются ноги», «офиалчен и олилиен озерзамок

Мирры Лохвицкой», пусть даже существуют эти отвратительные «грезэры» и

«грезэрки», «эксцессерки», «сюрпризэрки» и т. п. сокровища северянинского жаргона, -

«с годами» может спасть эта «ветхая чешуя», и творческий темперамент, явный нам в

Игоре Северянине, может вынести поэта из болота глупых «изысков». Страшно, на наш

взгляд, присутствие глубокого прозаизма в стихах поэта. Такие строки, как: «из-за меня

везде содом», «опять блаженствовать лафа», «гнила культура, как рокфор», «мне сердце

часто повторяло, что порывается в аул», — да всех их не перечесть; ими пестреют даже

лучшие стихи И. Северянина, - такие строки весьма знаменательны для нас. Прозаизм

— не внешнее свойство, это — болезнь, таящаяся в недрах творческого духа, и,

принимая во внимание дурной вкус стихотворца, мы более чем сомневаемся, чтобы из

«гения Игоря Северянина» выработался настоящий поэт.

Андрей Полянин

ДВУХНЁД Ё.ЛЬН Ы Й УДАЛЁЦ

Как я ни открещивался от этого наваждения, как ни протирал глаза, «поэзы» Игоря

Северянина неотступно преследуют меня.

Весьма равнодушный к футуризму, не могу пройти мимо этого футуриста.

Интересует, как никто. Полчища поэтов, — я совершенно безучастен, а этот

«двухнедельный удалец» ворожит надо мной, как очковая змея. Северянин

заинтриговал меня еще тогда, когда так упорно лез на рожон, ошарашивая критиков

вызывающими манифестами и летучками. Но век мыльных пузырей приучает к

осторожности. Да и не было смысла вмешиваться в скандал, затеянный с прозаической

целью широкого оповещения.

Северянин «делал шум», покорял мелкую прессу, подзуживал обывательское

любопытство. В его «аттракционах» буйствовала убежденная самореклама, «смелость,

берущая города». И критический Шаброль дрогнул: изумились и поощрили. Не столько

от понимания, как от трусости. «Спящие девы» из толстых журналов сделали вид, что

глаз не смыкали в ожидании Северянина. Смешно было видеть, как бегут за

колесницей юного задора почтенные носители традиций.

Все это было так фальшиво, неумно и пошло, что я, при всем интересе к новому

поэту, с отвращением отвернулся от его триумфа. И только теперь, когда скандал

отгремел и битье стекол окончилось, когда Игорь Северянин показывает не только

смелость, но и задатки сильного дарования, нахожу возможным уделить этому поэту

должное внимание.

Игорь Северянин действительно стоит того, чтобы им заняться как литературным

явлением, и это совершенно вне «эго-футуризма», без всякого отношения к моде и

сезону. Футуризм оказался химерой, пуфом, а этот «ушкуйник» все больше разжигает

внимание. Есть в Северянине нечто властное, притягивающее. Это — обаяние таланта,

молодого, свежего, незаурядного, та власть, которая берет без раздумья и боя. Сколько

бы ни было плевел в этой поэтической кошнице, не оскудевает к ней внимание. Игорю

Северянину против воли прощаешь многое.

Читаю эти взбалмошные экстравагантные стихи, и где моя придирчивость, где моя

229

желчь и брезгливая гримаса? Рождается даже какое- то сочувствие к несомненному

озорству и вызову. Старая истина: «победителей не судят». А Игорь Северянин, в

самом деле, победитель, и его приход весьма знаменателен.

Никогда яркий поэтический талант не является так кстати, так во- вРемя, как на этот

раз. Уже мирно поделили дивиденд долголетних

операций символизма, и вдруг: на «пир русской поэзии» вламывается безродный

крикун и расталкивает величественных амфитрионов.

Игорь Северянин проделал свой дебют не только с апломбом, но и с размахом

подлинной силы, с темпераментом:

Я, гений Игорь-Северянин,

Своей победой упоен:

Я повсеградно оэкранен,

Я повсесердно утвержлен.

От Баязета к Порт-Артуру Черту упорную провел.

Я покорил литературу,

Взорлил, гремящий, на престол.

Это было великолепно. Насмарку четверть века декадентских ухищрений, на слом

Эйфелеву башню «нового искусства», курам на смех трудолюбивое донкихотство:

Я, - год назад, - сказал: «я буду».

Год отсверкал, и вот - я есть.

Гордое заявление, но близкое к правде. Литература, действительно, спасовала перед

натиском буйного юнца, и в его самохвальстве отчетливо слышится сознание

превосходства, уверенность сильнейшего:

Я так устал от льстивой свиты И от мучительных похвал...

Мне скучен королевский титул,

Которым Бог меня венчал.

Вокруг — талантливые трусы И обнаглевшая бездарь...

И только вы, Валерий Брюсов,

Как некий равный государь.

Кому как, а мне это положительно нравится. Какое яркое обличение нищего века!

Северянин прав. На фоне современности он, бесспорно, гениален. По мудрой

поговорке - «на безрыбье и рак рыба». Гений, так гений. Нет царя, да здравствует

самозванец, пусть только умеет носить корону, да будет ростом чуточку повыше. В

смутное время самозванцы необходимы. Они дискредитируют друг друга. Почем

знать? Признанный «равным государем», может быть, завтра будет ославлен, как

«тушинский вор». На каждого «гения» есть теперь острастка в лицах другого «гения»,

значит, чем больше «гениев», тем лучше. А если помимо «гениальности» есть и мало-

мальский талант, то это уж совсем хорошо. Когда же к таланту присоединяется еще и

смелость,

перед нами «завоеватель», Тамерлан, Наполеон. Так обстоит дело с Игорем

Северянином. Если в первом сборнике «Громокипящем кубке», он именовал себя

растяжимым эпитетом «гения», то во втором сборнике, в «Златолире», он уже чувствует

себя Наполеоном. Ни больше ни меньше:

Я — гениальный корсиканец,

Я - возрожденный Бонапарт.

С виду как будто маньячество, а на деле поистине судьба Наполеона, остров Св.

Елены в океане бездарности, бессилия и трусости. Век лилипутов, век нищих и

безродных, как мало он требует для роли Гулливера! Нет, у меня не поднимается рука

на самохвальство Северянина, на его многочисленные «самогимны» и упоенное

хвастовство - это не от маньячества, а от сознания «прав и преимуществ». Точно так же

230

и исключительное внимание к Игорю — самозванцу не от заблуждения, а от яркого

впечатления на фоне всеобщей тусклости.

Наконец-то современность нашла сильное и меткое выражение, наконец-то явился

поэт с живым ощущением века. «Эго-футурист» - какая мертвая наклейка! И при чем

тут будущее, когда тут все современное, сегодняшнее, только что откупоренное,

порожденное минутой.

Теперь повсюду дирижабли Летят, пропеллером ворча,

И ассонансы, точно сабли,

Рубнули рифму сгоряча.

Мы живы острым и мгновенным, —

Наш избалованный каприз Быть ледяным, но вдохновенным,

И что ни слово, то сюрприз.

Не терпим мы дешевых копий,

Их примелькавшихся тонов,

И потрясающих утопий Мы ждем, как розовых слонов.

Душа утонченно черствеет,

Гйила культура, как рокфор...

«Поэзы» Игоря Северянина имеют одно веское оправдание - они современны,

слишком современны, под стать «рокфору», перенасыщены его гнилыми ароматами, в

них все, чем дышит черствая, опустошенная, одичавшая душа века. Шум пропеллеров,

мигание кинемо и над авто, пряности парфюмерии и зашнурованное бесстыдство, язык