Гайдар

В лагере ей строго-настрого запретили разговаривать и спрашивать о людях, которые приходят в отряд. Однако встречаться с Машей - Желтой ленточкой в потаенном месте, как он это делал в Сибири, посылая на задания другую Машу - Настю Кукарцеву, в лагере Горелова не додумались. После двух-трех ее приходов Желтую ленточку знал в лицо весь отряд. «Конспирация» теряла смысл. И Маше изредка дозволялось ночевать в отряде. В такие вечера она заботилась о нем.

Если он писал, его не отвлекали. И, работая при свете костра, в нескольких метрах от кухни, он тем не менее иногда оставался без ужина. Его это мало печалило. Он полюбил работать на пустой желудок, когда голова делалась легкой-легкой, поэтому самым хорошим временем считал утро, до подъема, и немного жалел, если из-за ночной, им же предложенной операции рабочее утро пропадало. А Маша, когда оставалась в лагере, следила, чтобы он непременно поел.

Она незаметно подходила к нему с котелком, прикасалась ладошкой к его плечу (если тихо позвать - не слышал, а громко она стеснялась). Он вздрагивал и оборачивался:

«А- а, это ты, маленькая? Что случилось?» Она протягивала котелок с кашей: «Вы бы поели…» Невозможно было объяснить ей, девочке, воспитанной на украинском гостеприимстве, что если он не ест, то ему только лучше пишется. И с надеждой спрашивал: «А разве это обязательно?»

Она изумленно отвечала: «Конечно, обязательно… Вы же остаетесь без ужина».

Он съедал немного, потому что, если съесть весь котелок, сразу захочется спать. И он не выполнит норму. А Маша не отходила, пока он не попьет еще и чаю.

Любого другого он бы прогнал (что и делал), а ее не мог. Впрочем, кажется, ее нарочно поэтому к нему с котелками и подсылали.

В разговоре выяснилось, что Маша прочла все его книги, «какие только смогла достать», «Тимура» помнила «почти на память».

Он провожал ее на задания и старался встретить каждый раз, когда она возвращалась. Бывало, она уже в лагере, а о н еще не знает. И начинает нервничать. И вдруг она выскальзывает из штабной землянки. Он встревоженно спрашивает:

«Ты уже вернулась?»

Она растерянно кивает.

«Ты давно вернулась?… А поесть успела?… Ты не очень торопишься?… Нет?… Тогда расскажи, что узнала и что видела…»

Она рассказывала, что в райцентре «тревожно-спокойно». И хотя еще никого не арестовали, «возле нашего дома каждую ночь засаду устраивают: отца ждут».

«Но тебя ведь тоже могут схватить?»

Она смеялась: «Конечно, могут, но только не схватят. Неподалеку от нашего дома есть копна. Я в ней и сижу, пока полицаи не уйдут. А уйдут - я шмыг в хату. И когда десятихатник - есть у нас такой, ну вроде надсмотрщика - приходит звать меня на работу, я уже готова и выхожу, как все, в поле».

Маша старалась рассказывать про дела свои беззаботно и весело, но с каждой минутой от ее слов ему становилось только печальней.

Его не покидало странное ощущение, что однажды это все уже было. И тревожное предчувствие: он знает, что будет.

Он видел то смешанный лес, себя на коне в разведке, чью-то тень при лунном свете. Подумал тогда: белый лазутчик. Оказалось - девчонка, Маруся.

А то вдруг лес перед внутренним взором, менялся. Кругом стояли мохнатые ели и сосны. Ион ждал в потаенном месте другую девчонку, веселую и дерзкую. Она приезжала на коне с длинными, как у Желтой ленточки, только черными косами. И тоже смеялась, уверяя, что с ней ничего не случится. И каждый раз мучительное ожидание. И каждый раз тревога, если Маша - Настя задерживалась. А потом ему не показали ее даже мертвую…

- Когда же ты спишь? - заметив, что давно молчит, спросил Желтую ленточку.

- В обед вздремну полчасика. И мне почти хватает. До ночи могу не спать.

- Пойдем, я тебя провожу. - Он доводил ее до развилки и останавливался.

- Счастливого пути… И будь, пожалуйста, как всегда, умницей.

- Ладно.

Незадолго до нынешнего боя Желтая ленточка пробыла в лагере почти сутки. Вечером сидели все у костра. Демьян наигрывал на старой скрипке печальные цыганские мелодии. Партизаны приуныли. И тогда, шепнув два слова музыканту, под ту же скрипку он затянул старую дальневосточную:

По долинам и по взгорьям

Шла дивизия вперед,

Чтобы с бою взять Приморье -

Белой армии оплот…

Песню подхватили. Пел ее не очень большой и не очень дружный хор. Иные, позабыв слова, выводили голосом один только мотив. Но даже от этой не очень складно исполненной песни легче задышалось…

Когда кончили петь, повернулись все вдруг к нему:

«Аркадий Петрович, прочтите, что вы пишете… Хоть сколько-нибудь».

Смутился. То, что можно было прочесть, - готовые очерки: о командире эскадрильи капитане Солдатове, гневное «Варвары XX века», смешное - о том, как тонул в гнилой речке Трубеж и как вытащил его за воротник незнакомый солдат, - уже читал. И сегодня его просили не об этом: знали, пишет про отряд. И каждому хотелось услышать немного про себя. А это была еще не книга, только подступы к ней… Кроме того, писал, что было: и хорошее, и нелепости, и мысли по поводу, и свои не всегда лестные оценки. А людям хотелось приятного.

Ион сказал:

«Записки свои читать я сейчас не буду. Не могу. Это еще только заготовки. Наброски. Над ними нужно много работать, прежде чем их можно будет показать. Вот напечатаю книгу, тогда сами и прочтете. Я много о вас написал. Думаю, еще больше напишу. И если выйдем из лесу, из кольца - страна трудов ваших не забудет…»

Когда расходились по землянкам, подошла прощаться Маша. «Аркадий Петрович, - спросила она, - а вы разве пишете только о войне?»

- Ты права, - ответил он, - я пишу о многом, но о войне, конечно, в первую очередь.

- Но ведь раньше у вас были только детские книги. А теперь, значит, будет книга для взрослых?

Сказал, что думает написать не одну, а много книг, но в романе для взрослых непременно будет про ребят. А в книжке для ребят - про ребят и про взрослых. «Но в первой же книге, - обещал, - я непременно расскажу про тебя. И глава про тебя будет называться «Желтая ленточка».

- Но обо мне, - растерялась Маша, - совершенно нечего писать. Я ничего характерного не делаю.

- В любом сложном деле, - ответил он, - встречаются люди, которые не делают «ничего характерного». Они просто делают то,"что нужно. И на поверку получается, что они-то и делают самое главное". Мне хочется, - добавил, - написать о комсомольцах твоего поколения, потому что, когда мне было столько же лет, сколько тебе, когда я был мальчишкой-комсомольцем, я тоже впервые воевал здесь, на Украине, и дымное то время и себя той поры хорошо очень помню…

Он замолчал, думая о том, как в его биографии все удивительно сомкнулось.

* * *

Судьба Маши - Желтой ленточки оказалась похожей очень на судьбу Маши - Насти Кукарцевой, с той лишь разницей, что Желтая ленточка, пройдя застенки и пытки, никого не выдав, чудом осталась жива…

Бой

Между вечером у костра и вынужденным отдыхом на болотистой опушке лежал только что закончившийся бой, который переворачивал все. Отступление по спиленной сосне нельзя было назвать поражением. Отряд продержался несколько часов и отошел в относительном порядке, забрав раненых. Партизаны сегодня потеряли гораздо меньше людей, чем могли потерять, но лишились лагеря. Нужно было спешно создавать другой…

Знал: рано или поздно, а бой такой будет. Ради этого боя, то есть большого сражения отряда с оккупантами, остался в лагере, не пошел с группой Орлова к фронту, но бой этот представлял себе иначе, то есть с другим исходом.

…Орлов уходил восемнадцатого - четыре дня назад. Снова настойчиво звал с собой, а он попросил только взять на Большую землю* пакет с очерками и письмо Тимуру.