Гайдар

- Наших в городе нет, - доложил он, переступив порог командною пункта. - Я был вот здесь, в Голосеевском лесу, потом прошел сюда, сюда и сюда… Везде окопы наши пусты. Кого спрашивал, - наших, отвечают, нет, ушли. Немцы не появлялись пока тоже… Так что…

- Так что, - заключил Казнов, - можно взрывать?…

- Можно взрывать.

Взрыв был назначен на утро, но, когда рассвело, к мосту опять потянулись беженцы.

«Немцы!» - повторяли они.

Взрыв с минуты на минуту откладывался. Взлетели в воздух два соседних моста. И все, кто не успел переправиться по ним, тоже кинулись к Цепному. Напряжение на КП нарастало. Вот-вот могли показаться танки, а люди продолжали идти. Это злило: ведь ночью-то проход был свободен.

Лишь часам к трем поток схлынул. Цепной опустел. Бойцы, в последний раз все проверив, отошли в укрытие. Казнов повернул рукоятку.

Когда обломки уже рухнули в воду, долетел дробный грохот оживших фугасов.

…Двадцать два года назад, в конце августа, он стоял почти на том же самом месте и смотрел, как рвались пороховые погреба оставленного Киева. «Мы опять здесь будем!» - поклялись тогда они, мальчишки-курсанты.

Теперь, взорвав мост, ни в чем не клялись. Молча сели в машины, зная, что вернутся.

Не они, так другие…

Перед тем как сесть в машину, оглянулся и поднес к глазам висевший на шее бинокль. Отсюда, сбоку, хорошо были видны изорванные, скрученные фермы - те, что чудом удержались на быках, и те, что торчали из воды. И еще, скользнув взглядом дальше, увидел, как со стороны города к несуществующему теперь мосту бегом бегут люди.

Им уже ничем нельзя было помочь.

Бои местного значения

За сутки на Бориспольском шоссе мало что изменилось. Он вышел из «эмки», поправил кобуру и сумку, в которую снова переложил все свои тетради, и пошел вдоль шоссе. Возможно, разумнее было бы держаться Казнова, но с той минуты, как он впервые попал на это шоссе, он начисто перестал думать о себе, ища только одного: возможности что-либо поправить.

Он шел между телег и машин, которые медленно, однако же двигались, потом, все же надеясь обогнать колонну, зашагал по обочине.

Не обогнал. Устал. Увидел снова «эмку». Подумал: «Казнов!» Но возле машины стоял и с тревогой смотрел вперед незнакомый батальонный комиссар. Он попросил разрешения занять свободное место в машине.

«Представьте, какое совпадение, - обрадовался батальонный комиссар Коршенко, когда они, уже в кабине, познакомились. - Совсем недавно приходит из библиотеки мой сын Феликс и приносит книжку «Тимур и его команда». «На, - говорит, - папа, прочти…» Прочел, знаете ли, сразу. По-моему, настоящая вещь».

Разговор о повести, о сыновьях (Феликс и его Тимур оказались ровесниками) здесь, на Бориспольском шоссе, где все только и думали, что об окружении и бомбежках, был ему особенно приятен, а неунывающий, улыбающийся комиссар, который мог так обрадоваться «совпадению», очень даже симпатичен. И они пробыли вместе несколько дней.

Сначала, думая, что быстрее доедут вкруговую, свернули по примеру других машин на Ерковцы и чуть не угодили к немцам, которые открыли стрельбу, а потом стали кричать: «Рус! Бросай оружие! Иди к нам!»

Мгновенно откинув дверцу, так что она стала щитом, он полоснул через окно из подобранного на шоссе автомата, а потом вывалился из кабины и пополз к канаве. Шофер и Коршенко бросились за ним. И тут он увидел бойца-мальчишку, который стрелял из винтовки, не подымая головы.

«Что же ты палишь, дружище, в белый свет?» - насмешливо спросил он парня, подползая к нему и беря его винтовку. И, тут же велев: «А теперь смотри», замер. Трудно было лежать неподвижно, когда все кругом стреляли, но он ждал, пока над плетнем не появилась голова в каске, подвел под каску мушку и выстрелил. Каска медленно, боком, исчезла за изгородью.

Не зря, значит, ходил в Москве по тирам. Не зря выбивал сорок одно из пятидесяти возможных.

«Вот как надо стрелять, - произнес о н, возвращая винтовку и беря свой автомат. - Понял?»

Парень кивнул. И хотя тонкие руки по-прежнему дрожали, приподнялся на локтях и стал целиться.

…Наверно, все-таки поздновато написал: «Берись за оружие, комсомольское племя!»

У Скопцов им с Коршенко открылась ошеломляющая панорама: в полный профиль рылись окопы. Дымили полевые кухни. Подкатывали грузовики с ящиками, цинками, мешками и прямо в кузов насыпанными гранатами. И хотя с точки зрения стратегии эта линия обороны в глубоком немецком тылу выглядела бессмыслицей (поломался весь фронт!), никто не думал, что получится из их сопротивления через три-четыре дня. Каждый жил сегодняшним днем и ожиданием близкого боя.

Попав в эту обстановку, он растерялся, но не оттого, что понимал драматизм происходящего, а оттого, что не мог решить, кто он сейчас: солдат или писатель?…

Было желание поговорить с людьми, вобрать в себя картины и звуки наступающей тревожной ночи, потому что подобное даже на войне увидишь нечасто. И хотя ему утром, как и всем, предстоял бой. И хотя, как журналист, как писатель, наконец, как военный историк, он был бы абсолютно нрав: каждый должен заниматься своим делом, - в глазах остальных (так думал он и так объяснял Виктору Дмитриевичу Коршенко) это не могло иметь оправдания. И он забрал у пожилого, уставшего красноармейца заступ.

Когда же на рассвете раздалась команда: «Вперед!», они с Коршенко вместе со всеми рванулись в атаку. Вместе со всеми выбили немцев из села. Вместе со всеми, не выдержав железного напора танков, отступили. Вместе со всеми в тот же день, стиснув зубы, поднялись в атаку второй раз и опять вышибли немцев из Скопцов, подпалив две стальных громадины.

Многие в тот день поняли, что и победителей можно бить.

Крайний случай

Через два дня простился с Коршенко. У него уже давно имелся план: если не отзовут, остаться, сколько можно будет, с армией. А в любом крайнем случае уйти в партизаны.

Крайний случай настал.

Но чтобы возник партизанский отряд, требовались знающие, местные люди. Он местных искал и чуть было не ушел со старым партизаном Божко. Старик опять создавал партизанский отряд, но собирался воевать «без военных»: «Мы ж партизаны. Обходились в девятнадцатом, обойдемся и теперь».

- Ошибаетесь, - разочарованно ответил он. - Теперь не девятнадцатый год.

Он уговаривал создать отряд одного случайно встреченного председателя колхоза. Председатель шел с сыном.

- Пойдемте с нами, - предлагал он. - Выберем лесок. Вы - человек местный, хозяйственный, будете у нас начпродом… А Вася ваш будет у нас связным - разведчиком…

- Нет, у нас свои планы, - ответил председатель. Оставалась последняя надежда: повстречать матросов Днепровской речной флотилии, которым пришлось затопить суда и перейти к войне на суше. Это был отчаянный народ. И вот, словно по щучьему велению, приметил однажды под вечер нескольких человек в бескозырках и черных шинелях, которые, проверив у него документы, сообщили, что у них две группы. Человек тридцать. Выходить из окружения пока не собираются. Наоборот. Думают пробраться в Приднепровские плавни и устроить немцам «веселую жизнь».

Он сказал, что идет с ними, тепло простился с Коршенко (тот направлялся к линии фронта), но по дороге он узнал, что в лесу возле Семеновки много окруженцев. Руководит ими полковник. И люди готовятся к серьезным делам.

Представил, какая это грозная сила: воинская часть под руководством боевого командира (при неограниченном запасе оружия!) в глубоком вражеском тылу. Первая же удачная операция привлечет много новых бойцов.

И он с немалым риском и нешуточными приключениями проник в Семеновский лес, потому что немцы, видимо, тоже кое-что прослышав, лес уже оценили.

Пробираясь сюда, рассчитывал увидеть обстановку боевого лагеря, как под Скопцами. А попав, еще раз убедился: на войне слухам верить нельзя. Он увидел тысячи женщин, красноармейцев, раненых, каких-то полуштатских, полувоенных, сотни детей, которых куда-то собирались вывезти, да и не успели. Все были подавлены, растерянны, испуганы.