Гайдар

Остывающий пулемет приятно согревал руки. А немцы подбирались все ближе и ближе.

Видя, что партизаны не отвечают (они с Тонковидом только теперь обратили внимание, что справа почти никого не осталось), немцы бежали, изредка постреливая. Возможно, берегли патроны. Или полагали: все убиты, путь в лагерь открыт.

И тут пришло решение. Он пододвинул к Тонковиду пулемет:

«Займись!»

Быстро поставил ногу на край окопа, поднялся на холме во весь свой рост и, выхватив гранату, закричал: «Ура!» - и запустил ею в тех, кто был ближе к бугру.

Он любил гранаты «лимонки» еще с гражданской, Любил за малый вес. За удобную - по руке - форму. За скрытую под толстой - в крупную клетку - оболочкой мощь и устрашающий грохот разрыва. Еще тогда научился быстро и далеко их бросать, зная, как ошеломляет очередь внезапных, сильных и в самую точку разрывов, когда от неожиданности трудно сообразить: кто, из чего и откуда бьет…

Этими гранатами и теперь были всегда полны его карманы. Готовясь к бою, вставил запалы и сейчас, все так же стоя в полный рост и крича «ура», кидал их одну за другой то влево, то вправо, то прямо перед собой.

Немцы заметались. А он еще громче закричал: «Ура!» - и запустил две последние «лимонки».

Немцев было много - он один (Тонковид возился с пулеметом). Он стоял во весь рост на вершине холма, и достаточно было одной прицельной очереди, чтобы его убить, но ни у кого там, внизу, у подножья, не хватило духу остановиться, прицелиться и нажать спуск. Ни у кого… й на это он рассчитывал.

Он знал, что делает паника. Знал, что делает страх, от которого захлебываются пулеметы, перестают вдруг лезть в «казенку» обоймы, а трясущиеся руки позабывают стрелять.

«Трус, он действует в момент опасности глупо, даже в смысле спасения собственной своей шкуры».

И, запустив две последние свои гранаты, наклонился к Тонковиду и тем же голосом:

«Давай твои!»

У Тонковида на поясе тоже висело несколько «лимонок». И Миша протянул их вместе с поясом. Ион снова закричал во всю глотку: «Ура!» - и, уже выбирая, где немцы покучнее, запустил одну за другой. Немцы вскрикивали, падали. Осколки его же гранат свистели совсем рядом, не задевая. И тут произошло то, что должно было произойти: серые шинели побежали.

Тонковиду наконец удалось вынуть злосчастную ленту и вставить новую, последнюю. Легко подхватив с земли громоздкий пулемет и крепко прижав приклад к плечу, он стал бить немцам вслед, не давая опомниться. Тонковид встал с ним рядом, следя, чтобы не вышло нового перекоса.

Когда вышли патроны, он с сожалением опустил пулемет, спрыгнул вслед за Тонковидом в окоп и осипшим от крика голосом сказал:

«Теперь, Миша, беги. Я за тобой».

И вот они все прибрели на эту опушку ^[20].

ЕЩЕ ЧЕТЫРЕ ДНЯ

Решение

26 октября 1941 года Гайдар, лейтенант Абрамов, лейтенант Скрыпник и еще двое, склонясь под тяжестью заплечных мешков, шли вдоль железнодорожной насыпи на окраине села Леплява. Им предстояло дойти до будки путевого обходчика и свернуть на тропку, которая вела к новому, временному лагерю.

Было очень рано. Стоял туман. Тропа вдоль насыпи вывела пятерых на небольшую полянку. Чуть впереди слева, на высокой насыпи, темнела похожая на большой скворечник дощатая будка. Справа росли молодые сильные сосны. А немного дальше, на краю полянки, начиналась тропка. Если на нее свернуть - до нового лагеря часа два ходу.

Неподалеку от тропы, под соснами, пятеро делают привал. Снимают мешки. Разминают плечи. Усаживаются на пожухлой траве. Достают кисеты. Устало улыбаются.

Когда совсем рассветет - они в лагере. А завтра в это же время снимаются и уходят в настоящий, надежный партизанский лес, где можно продержаться до весны, а там будет видно.

…После боя в лесу у него было совершенно убитое настроение. И когда в ожидании темноты все сидели кто на чем, рядом с ним, на поваленном дереве, устроился лейтенант Сергей Абрамов, саперы которого «задержали» его в Семеновском лесу.

Абрамов относился к числу тех ребят - солдат и очень молодых командиров, которые, по их словам, «росли на книгах Гайдара» и которые с предупредительностью и почти обожанием относились к нему всякий раз, как только его узнавали. А Сергей Абрамов со своими саперами еще там, в Семеновском лесу (как он узнал), дал себе зарок быть всюду с ним, по крайней мере до выхода из окружения. И в самом деле, Абрамов сопровождал его на все операции и только из-за него не пошел к линии фронта с Орловым…

И, поворотясь к Абрамову, о н сказал:

«Сережа, запиши мой адрес…»

- Ну, что вы, Аркадий Петрович, - испугался Абрамов.

- Нет, ты на всякий случай запиши… Если что со мной случится, сообщишь в Москву, даже не домой, а в Союз писателей, вернее дойдет.

Он вынул из нагрудного кармана гимнастерки маленький браунинг и протянул лейтенанту:

«Он долго у меня хранился. На вот, я дарю его тебе».

Адресами в окружении обменивались все. Это был единственный шанс дать о себе знать на Большую землю. Просил не только он - просили и его. Многие адреса он записал. Какие-то при самых разных обстоятельствах потерял. До линии фронта по-прежнему было еще далеко. А ему нужно было, чтоб при всех обстоятельствах сведения о нем дошли в Москву. То есть в первую очередь в Союз писателей, потому что существовал не только он, но и его книги. И если даже его здесь, в немецком тылу, убьют, на книги не должна лечь тень.

И тогда он придумал, как сделать, чтобы люди о нем не забыли: давал адрес союза, то есть просто: «Москва, Союз писателей» - и каждому, кого об этом просил, дарил оружие.

Он с детства был неравнодушен к пистолетам и револьверам. Добывал и находил их теперь где только мог: хорошее оружие на войне - большая ценность, особенно если его не хватает… Ион подарил свой наган шоферу Саше Ольховичу, в доме которого оставил письмо для Тимура.

Он дал свой браунинг второй номер капитану Якову Рябоконю, который вывел их всех из Семеновского леса, дал в надежде, что покалеченному капитану вряд ли придется еще воевать, отлежится где-нибудь в тиши, а там, смотришь, и придут наши ^[21].

Один пистолет с той же просьбой оставил детям лесника Швайко - Васе и Володе. Хотел, но не успел - помешали немцы - подарить браунинг Мише Тонковиду (разговор на эту тему с Мишей случился во время засады). И вот отдал крошечный свой «вальтер», который берег на всякий случай для себя, Сереже Абрамову.

После боя у лесопилки (наверное, от усталости) у него было редко обманывающее старых солдат предчувствие, что ему отсюда уже не выбраться - иначе бы ни за что не расстался с крошечным браунингом.

В том же настроении пришел с товарищами и к Степанцам. Они жили в самой Лепляве.

Андриан Степанец, председатель соседнего колхоза, человек скромный, даже незаметный, на задания в отряде ходил со всеми, на рожон никогда не лез, зато в минуту опасности не робел.

Немало партизан было из окрестных сел, однако только тихий Андриан Степанец решился превратить свой дом в Лепляве в явочную квартиру^[22].

А семья у Андриана была такая: жена Феня, да теща, баба Устя, да двое мальчишек: Витя и Коля, да двое девчонок: Лида и Нина. В отряде, когда Степанец впервые такое предложил, то есть чтоб не стеснялись, приходили к нему в дом, задумались: соглашаться или нет. Шутка: семь человек. Из них четверо детей. Но Андриан убеждал: если пробираться огородами и по вечерам, то ничего страшного.

Соблазн иметь в селе явочную квартиру был велик. Идешь ли в дальнюю деревню, возвращаешься ли с задания, всегда можно зайти, узнать новости, заодно погреться, поесть горячего, а то и поспать в тепле. И пока ты короткие часы эти, бывало, спишь, Феня постирает рубашку, просушит портянки. Наварлт картошки на завтрак. И ты' выходишь из дому в знобкий туман, ощущая, как тепло ногам и всему телу.