Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини

И он тоже стал считать, что это была месть, которую требовал народ.

Лео Валиани торопливо открыл дверь своей квартиры неподалеку от Центрального железнодорожного вокзала, услышав звонок телефона. На другом конце провода был помощник главного редактора газеты «Италиа либера»:

— Мы собираемся сделать специальный выпуск. Муссолини повешен на площади Пьяцца ле Лорето.

Один из четверых судей Муссолини чувствовал эмоциональное волнение: на этот раз казнены были не сопротивленцы, поднявшие восстание четыре дня тому назад, а фашисты, еще несколько недель в прошлом заставлявшие его прислуживать себе.

Вальтер Аудизио не спал. Он лежал в постели в одной из комнат дворца Кузани, с высокой температурой.

Для тех, кто придерживался кредо Муссолини, это был самый черный день в их жизни. Шестидесятилетний Джиованни Руццини принимал участие в марше на Рим, сохранив до этих дней свою черную рубашку на память о тех событиях. Сейчас же он, капитан армии Республики Сало, валялся на койке в больнице Корсо-Порта-Романа с партизанской пулей в ноге, прислушиваясь к гвалту и шуму с площади Пьяцца ле Лорето, находившейся в одном квартале от больницы, которые явственно доносились через раскрытое окно. С глубоким разочарованием он сказал своему соседу по палате:

— Точно я пока не знаю, но мне кажется, что все потеряно. Может, я и был не прав, но я до сих пор верю в него.

Федеральный секретарь Винченцо Коста находился в камере номер 36 тюрьмы Сан-Донино в Комо, где содержались еще двадцать других фашистских деятелей, принимавших участие в подготовке операции «Вал-Теллина». Была ночь. Железный засов отодвинулся, и охранник втолкнул в камеру племянника дуче — Вито. Едва слышно он сообщил им новость. Присутствовавшие издали дикий крик, а Коста, как на вечерней поверке, произнес:

— Бенито Муссолини! Хор голосов ответил:

— Присутствует.

И все запели песню марша на Рим, вспоминая молодые годы.

Рашель Муссолини была в женском крыле этой же тюрьмы.

Партизаны отделили ее от детей, и это беспокоило ее больше всего. В хаосе, царившем в камере, только одна женщина узнала ее, но она попросила ее молчать. Другие рассказывали друг другу истории своего ареста. Во дворе чей-то голос выкрикивал имена, раздавались пулеметные очереди и громыхание грузовиков. Революция кончилась, как и начиналась, — в крови. Женщины кричали и цеплялись за решетки окон, Рашель же оставалась спокойной, ожидая лишь, когда снова будет вместе с Романо и Анной Марией.

Из последних известий, переданных по радио, она знала, что Бенито мертв. Однако она достигла такой черты, что горе ее уже не трогало. Лишь утром она вспомнит свое предсказание Кларетте: «Ты окажешься на площади Пьяцца ле Лорето!»

Одна из женщин, заметив спокойствие Рашель, спросила ее:

— А почему вы не плачете? Разве вы никого не потеряли?

Бок о бок два американских офицера поднимались по длинной лестнице префектуры. Шаги их заглушались ковром в черную и красную полоску. Было 2 часа пополудни. Полковник Чарльз Полетти и майор Макс Корво наносили свой первый после освобождения города визит партизанскому командованию.

Незадолго до этого в кабинетах первого этажа были налицо острые разногласия в оценке действий повстанческого комитета. Либерал Джиустино Арпезани высказывал недовольство, что вплоть до утра этого дня он ничего не знал об аресте Муссолини.

— Мое имя поставлено под воззванием, которого я даже не видел, — жаловался он.

Ачилл Марацца высказывался в том же духе. Сандро Пертини, несмотря на свою роль в восстании, открестился от цинизма на площади Пьяцца ле Лорето. Заикаясь от возмущения, он обратился к Эмилио Серени:

— Вы видели это безобразие? Восстание обесчещено. Серени тщетно пытался сослаться на линию коммунистической партии:

— История избрала этот путь — некоторые люди должны были не только умереть, но умереть с позором.

Представитель партии действия Феруччио Парри тоже не промолчал, высказав опасение:

— Безобразие и негодные методы могут нанести вред партизанскому движению не только сейчас, но и в будущем.

— Что сделано, то сделано, — попытался успокоить их Полетти. — Во время войны эмоции всегда перехлестывают через край. Сейчас же я предлагаю снять тела повешенных и прекратить вздергивание других. Таков мой приказ.

— Хорошо, — согласился с ним Парри, — но куда нам девать Муссолини? Толпа может разорвать его на клочки.

Полетти высказал мнение, что последнее решение в отношении Муссолини будет «являться уже частью истории».

— В Америке имеется нечто, называемое моргом. Есть ли у нас что-либо подобное?

— У нас есть покойницкие для бедняков.

— Ну и отлично, — решил Полетти. — Надо отправить его туда под охраной партизан, чтобы с ним ничего более не произошло, поскольку все окончено. Нельзя вымещать на нем зло, да и вообще следует покончить со счетами.

Приложения

Приложение I

«Такие же фанатики… что и те, кто сжег Жанну Д'Арк»

Несмотря на большое число английских почитателей, Бенито Муссолини провел всего восемь дней в Англии, присутствуя на Лондонской конференции по вопросам репараций в декабре 1922 года.

Для него все английское оставалось мистическим. Он считал, что это была нация, кушающая пять раз в день и специально одевавшаяся для питья чая в пять часов пополудни. Однако трезвая оценка лондонской действительности итальянскими представителями скорректировала его мнение в сторону реальностей, благодаря в первую очередь графу Дино Гранди, послу Италии при дворе святого Джеймса, которому удалось удержать англо-итальянские отношения, как говорят моряки, на ровном киле даже в штормовые годы абиссинской и испанской гражданской войн.

Приводим письма Гранди Муссолини и министру иностранных дел Чиано, в которых он раскрывает слабые стороны англичан и развеивает миф об их таинственности. Письма были отправлены из итальянского посольства, находившегося по адресу: Лондон В-1, площадь Гросвенор, 4–18 августа 1933 года и 6 ноября 1936 года соответственно.

«Дорогой президент!

Вслед за своей информацией о прессе посылаю вам статью «Франция и фашизм», опубликованную в сегодняшнем номере газеты «Морнинг пост». Она является своеобразным ответом на ваши публикации «После Лондона» от 24 июля и недавней «Закат и потемки демократии», которые вызвали настоящую сенсацию и спровоцировали некоторых лидеров, таких, как, например, Хадлестон, взяться за перо. Об этом свидетельствуют статьи «Фашизм с некоторым различием» в «Дейли мейл», «Определение эпохи» — в «Санди тайме», «Смысл фашизма» — в «Морнинг пост».

Я уже сообщал, что английский народ никогда ранее не проявлял такого интереса к новым идеям и фашистскому движению, как в эти дни. Газеты быстро подхватили эти настроения, давая соответствующие броские заголовки.

Прилагаю краткий доклад по недавним публикациям о птичьем заповеднике в парке поблизости от Падуи. Обращаю на это внимание, чтобы проиллюстрировать довольно странную психологию этой страны и подчеркнуть те аспекты, которые необходимо иметь в виду для осознания того, что я называю «организация симпатий», разработанной британской нацией для завоевания лидирующих позиций в мире.

Министр финансов Невилл Чемберлен за день до принятия палатой общин бюджета страны опубликовал в газете «Тайме» свое письмо, в котором обратил внимание на необходимость защиты бедных маленьких птичек, летающих в парке под окнами казначейства.

Могу заверить вас, что британцы проявили больше интереса к судьбе этих птичек, нежели к бюджету. Кстати, обращаю ваше внимание и на книгу Поля Морена о Лондоне, которая, вне сомнения, вам известна. (Я не привожу книг, которые вы бы не упоминали как прочитанные.) Морен — бывший французский дипломат, пожалуй, единственный, кто понимал Англию. Так вот он говорит: «Эта странная и мистическая раса обладает взглядами и мышлением, непонятными для нас, европейцев».

Вчера на премьере исторического фильма (снятого, между прочим, в кооперации с итальянцем Тёплицем) «Частная жизнь Генриха VIII» цензура вырезала бой петухов, но оставила ужасные сцены казни Анны Болейн и Катерины Говард с показом наточки топора, криков и плача женщин и их обезглавливания. Мне представляется, что эта страна нуждается в компенсации врожденной жестокости к людям любовью к животным.