Романовы

Александра Фёдоровна со старшими детьми Александром и Марией. Д. Доу. 1820-е гг.

ш*.

Семья Александра II. Сидят: император, супруга наследника Мария Фёдоровна с маленьким Николаем, императрица Мария Александровна (фото вклеено). Стоят: Павел, Сергей, Мария, Алексей, цесаревич Александр, Владимир.

1870 г.

Император со второй семьёй — Екатериной Долгоруковой и детьми Георгием и Ольгой.

1878 г.

Цесаревич Александр Александрович с супругой Марией Фёдоровной.

1867 г.

Александр II во время Русско-турецкой войны

под Плевной. 1877 г.

Александр III с семьёй и любимым псом Камчаткой в Гатчине.

1888г.

Крушение царского поезда. 18 октября 1888 г.

Последняя семейная фотография Александра III в Ливадии. Сидят: Мария Фёдоровна, Михаил, Александр III.

Стоят: цесаревич Николай, Георгий, Ольга, Ксения.

Маи 1893 г.

Николай II и Александра Фёдоровна в русских национальных костюмах. 1903 г.

Коронационные торжества в Москве.

14мая 1896 г.

Ходынское поле за несколько часов до трагедии. 18мая 1896 г.

Торжественное открытие Государственной думы и Государственного совета в Георгиевском зале Зимнего дворца. 27апреля 1906 г.

Народный дом императора Николая II в Петербурге в дни празднования трёхсотлетия царствующего дома Романовых. 1913 г.

Семья последнего императора на прогулке в Александровском парке в Царском Селе. Ничто не предвещало грядущих потрясений. 1913 г.

Последнее фото царской семьи в Тобольске. Апрель 1918 г.

* ИГ

До основанья, а затем... Снос памятника Александру III в Москве. Лето 1918 г.

Демонтаж двуглавых орлов на кремлёвских башнях. 1935 г.

в обход Павла Петровича иностранные дипломаты начали доносить уже с 1782 года. Второй всплеск подобных слухов возник весной—летом 1791-го, когда Екатерина стала вызывать к себе Александра для беседы о государственных делах, которые становились известны Павлу Петровичу лишь одновременно с «публикой». 1 сентября 1791 года в письме Гримму императрица, касаясь положения дел во Франции, неожиданно проговорилась: «Если революция охватит всю Европу, тогда явится опять Чингиз или Тамерлан... но этого не будет ни в моё царствование, ни, надеюсь, в царствование Александра».

Искренних друзей у Павла почти не было; одним из них стала фрейлина Екатерина Нелидова, которую великий князь ценил за ум и душу. Павел нервничал, срывался. «Невозможно смотреть без сожаления и ужаса на его деяния; он словно нарочно ищет способы распространить к себе ненависть и отвращение; он цепляется ко всем и наказывает правых и виноватых», — писал Ростопчин. Согласно позднейшим воспоминаниям, сам наследник считал, что его приступы гнева были следствием расстройства здоровья вследствие отравления:

«Как же, — спросил я князя Лопухина, — согласить то, что вы говорите о доброте и добродушии императора Павла, с другими сведениями, коими, однако, пренебрегать нельзя? На это он ответил мне, что, действительно, государь был чрезвычайно раздражителен и не мог иногда сдерживать себя, но что эта раздражительность происходила не от природного его характера, а была последствием одной попытки отравить его. Князь Лопухин уверял меня с некоторою торжественностью, что этот факт известен ему из самого достоверного источника. (Из последующих же моих разговоров с ним я понял, что это сообщено было самим императором Павлом княгине Гагариной, в девичестве Анне Петровне Лопухиной.) Когда Павел был ещё великим князем, он однажды внезапно заболел; по некоторым признакам, доктор, который состоял при нём, угадал, что великому князю дали какого-то яду, и, не теряя времени, тотчас принялся лечить его против отравы. Больной выздоровел, но никогда не оправился совершенно; с этого времени на всю жизнь нервная его система осталась крайне расстроенною: его неукротимые порывы гнева были не что иное, как болезненные припадки, которые могли быть возбуждаемы самым ничтожным обстоятельством. Князь Лопухин был несколько раз свидетелем подобных явлений: император бледнел, черты лица его до того изменялись, что трудно было его узнать, ему давило грудь, он выпрямлялся, закидывал голову назад, задыхался и пыхтел. Продолжительность этих припадков была не всегда одинакова. Когда он приходил в себя и вспоминал, что говорил и делал в эти минуты, или когда из его приближённых какое-нибудь благонамеренное лицо напоминало ему об этом, то не было примера, чтобы он не отменял своего приказания и не старался всячески загладить последствия своего гнева»⁵⁰.

После того как императрице стало известно о сношениях Павла Петровича с берлинским двором, резкое охлаждение между ней и сыном сделалось неизбежным. Возможно, именно тогда были составлены загадочные документы, передававшие право на престол Александру, по легенде, хранившиеся у А. А. Безбородко и отданные после смерти императрицы Павлу.

Версия о намерении Екатерины в соответствии с петровским законом о престолонаследии передать корону внуку разделяется не всеми историками. Но императрица явно думала над проблемой престолонаследия. В тексте Наказа Сенату 1787 года был тщательно прописан пункт об отрешении законного наследника в случае возможного «бунта» или если «буде доказано, что при жизни императорского] в[еличества] стремился всходить на престол». Более того, Екатерина одобряла петровский закон об отрешении «своего отродия» и даже считала возможным назначение наследника (из числа «ближних по крови») Сенатом в случае, если это не было сделано при жизни государя. Но всё же Екатерина не решилась — или не успела — ни обнародовать подготовленный закон, ни воспользоваться своим правом.

Когда 5 ноября 1796 года императрицу сразил апоплексический удар, в Гатчину тут же понеслись гонцы с известием; свою записку («Она очень плоха. Если будет что-то ещё, я немедленно сообщу Вам») послал и великий князь Александр. Павел собрался ехать по-военному быстро — за 15 минут — и послал Екатерине последнее вежливое и сухое письмо: «Моя дражайшая матушка! Я осмеливаюсь засвидетельствовать Вам своё почтение, равно как и таковое же моей супруги, и назваться Вашего императорского величества послушнейшим сыном и покорнейшим слугой», — которое умиравшая уже не смогла прочесть.